Яркое весеннее небо потускнело и тоже стало холодным, чужим. Вот впереди, с левой стороны мотора, на горизонте показалось голубовато-серое пятно озера. Надо держать нос самолета на это пятно: так легче, чем по цифре и черте компаса, выдержать заданный курс. Тонкая длинная стрелка часов кольнула черточку пятой минуты, и почему-то это отозвалось сильной болью в голове, точно кто-то вонзил в левое ухо длинную иглу. Рязанов прикусил нижнюю губу, и боль отступила. Он не совсем понял, что с ним произошло, но в груди его сейчас стало так, будто в ней была дверь и кто-то распахнул ее настежь, — стало прохладно и хорошо… Мысли его теперь как будто четче, острее взгляд, но челюсти дрожат, как в лихорадке, тело охватил озноб.
«Неужели смерть?!» — подумал Рязанов, и ему стало страшно. Но мысль о друге, жизнь которого сейчас зависела только от его стойкости, встряхнула его. «Пилотировать надо внимательно, — продолжал думать Рязанов. — Если я потеряю скорость, то самолет сорвется в штопор, и тогда нам обоим будет конец… Нужно проверить скорость по прибору. Где прибор скорости? Вот приборная доска…»
Он отыскал взглядом прибор скорости; все в порядке. Затем выглянул за борт на знакомые ориентиры — оставалось еще минуты две…
Рязанов не думал больше о смерти, он понял, что когда человек упорно борется, то глупо думать о том, будет ли эта борьба последней. Надо всего себя подчинить самой борьбе.
Тем временем Андрей пришел в себя. Он приподнялся на коленях и выглянул за борт: внизу мелькнула знакомая поверхность аэродрома и ровная, блестевшая в лучах яркого солнца лента бетонки.
Самолет приземлился. Дома! Но почему не слышно привычного посвистывания воздушных тормозов и самолет бежит так долго, дольше обычного? Лишь в самом конце бетонки самолет потерял инерцию и остановился. Винт сделал еще несколько оборотов и замер. Рязанов выключил мотор. Наступила глубокая, спокойная после воздушной битвы и пережитого тишина.
Андрей с трудом вылез из багажника на землю, на твердую, свою, родную землю, шатаясь, подошел к крылу, взобрался на него, цепляясь за уступы борта, и заглянул сквозь прозрачный плексигласовый фонарь в кабину. Рязанов сидел, опершись грудью на ручку управления и низко опустив голову. Раздирая пальцы до крови, Андрей торопливо отодвинул фонарь и наклонился к летчику.
— Товарищ командир!.. Леша! — громко окликнул он.
До Харькова оставалось несколько минут полета. Серафим, не прерывая рассказа командира, настроил автоматический радиокомпас на приводную радиостанцию Харьковского аэропорта. Стрелка радиокомпаса дрогнула и, описав полукруг, опустилась острием к полу кабины, показывая, что приводная радиостанция находится внизу, под ними. Позади Андрея громко заливался электрический звонок, а на приборной доске вспыхнула зеленая лампочка.
— Я «49–85», прошел дальнюю, — сказал Андрей по радио.
— «49–85», пробиваться по схеме вам разрешено, — ответили с земли.
Андрей отжал от себя штурвал и уменьшил наддув моторов. Самолет плавно опустил нос и стал как бы тонуть в облаках. Командир и второй пилот сняли темные очки. Если бы не приборы, можно было подумать, что машина висит неподвижно, а не снижается над аэродромом по большому прямоугольнику
На высоте трехсот метров началась резкая болтанка, и самолет сплошной пеленой окутал крупный и мокрый густой снег. Стекла помутнели по краям.
После четвертого разворота, на последней прямой, болтанка и обледенение достигли наибольшей силы. Теперь некогда стало разговаривать, пилоты в шуме и неистовстве снежной бури в облаках молча вели машину. Когда прошли ближнюю приводную и внизу всего в сорока — пятидесяти метрах показалась земля, Андрей крикнул Веневу:
— Сажай!
Петушок обрадовался, что командир доверил ему сложную посадку, и плотнее взялся за штурвал. Машина мягко коснулась бетона и побежала по земле.
— Ваша отличная посадка зафиксирована в пятнадцать часов ноль три минуты, — сообщили со старта. — Заруливайте к аэровокзалу.
— Понял вас, благодарю, — ответил Петушок и свернул влево, на рулежную дорожку.
— Вот так всегда и сажай! — сказал Андрей.
— Ну и дальше что, командир? — нетерпеливо спросил Петушок, пропуская мимо ушей заслуженную похвалу.
Дальше знаю только то, что Рязанов еще был ранен горел… Мы с ним не виделись года четыре.
— Летает до сих пор? — спросил Серафим.
— Нет. Он три года где-то учился. Был на Дальнем Востоке, а сейчас работает в Москве, в КГБ.
— Прохвостов ловит! Башковитый человек, — одобрил Петушок.
— Полагать надо! Бывший авиатор, фронтовик… Жаль только, что наши с ним пути разошлись!..
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Дела давно минувших дней.
1
Прошло два месяца. Десятки рейсов уже совершил в новом году экипаж Шелеста на трассах между Черным морем и Москвой, Бештау и Киевом, Ростовом-на-Дону и Уралом. Нередко им изрядно доставалось, но порой полет протекал так спокойно, что у них оставалось свободное время для веселых воспоминаний и разговоров о будущем. В такие минуты Петушок любил вспоминать свое новогоднее знакомство с Ниной Константиновной. Андрей слушал эти разговоры и лукаво улыбался.
— Повидать бы ее, а, командир? — вздыхал Петушок.
— Как-нибудь повидаем, — неопределенно отвечал Андрей. А в один из мартовских дней они в самом деле встретили Нину в Москве, в поезде метро в час пик. В вагоне Петушок очутился возле старика с длинной седой бородой, сидевшего у двери. Чтобы не обеспокоить его, Петушок уперся руками в никелированные поручни и подался назад.
— Куда лезешь? — строго прикрикнули сзади. — Слепой, что ли?
Петушок взял немного левее, но чья-то рука пребольно ударила его в плечо:
— Стойте на месте!
— Сердитые нынче стали москвичи, — философски заметил старик. — И все оттого, что быстро очень живут!
— Не так уж и сердитые, — миролюбиво возразил сосед Петушка, высокий худой мужчина с фотоаппаратом через плечо. — Просто нервные…
Между ними завязался разговор. Кто-то, пробираясь к выходу, придавил Петушку ногу острым каблуком.
— Ну, знаете ли, — не выдержал юноша, пытаясь обернуться, — это форменное… — Тут глаза его округлились и лицо стало радостным: — Нина Константиновна?!
— Так это я на вашей ноге стою?
— Стойте, пожалуйста! Разве я говорю, что мне это не нравится?..
— Добрые люди и в тесноте встречаются, — сказал старик. На станции «Арбат», когда выходили из вагона, Петушок цепко держал Нину за руку, чтобы она не затерялась в толпе.
— Здравствуйте, Нина Константиновна! — подошел Шелест.
— Ах, это вы, Андрей Иванович! Здравствуйте. Мы так вовремя встретились… Вы рейсом в Москве?
— Да, но пробудем здесь дня два, — пояснил Петушок. — Меняется расписание, мы передали свой самолет другому экипажу и временно остались безлошадными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
«Неужели смерть?!» — подумал Рязанов, и ему стало страшно. Но мысль о друге, жизнь которого сейчас зависела только от его стойкости, встряхнула его. «Пилотировать надо внимательно, — продолжал думать Рязанов. — Если я потеряю скорость, то самолет сорвется в штопор, и тогда нам обоим будет конец… Нужно проверить скорость по прибору. Где прибор скорости? Вот приборная доска…»
Он отыскал взглядом прибор скорости; все в порядке. Затем выглянул за борт на знакомые ориентиры — оставалось еще минуты две…
Рязанов не думал больше о смерти, он понял, что когда человек упорно борется, то глупо думать о том, будет ли эта борьба последней. Надо всего себя подчинить самой борьбе.
Тем временем Андрей пришел в себя. Он приподнялся на коленях и выглянул за борт: внизу мелькнула знакомая поверхность аэродрома и ровная, блестевшая в лучах яркого солнца лента бетонки.
Самолет приземлился. Дома! Но почему не слышно привычного посвистывания воздушных тормозов и самолет бежит так долго, дольше обычного? Лишь в самом конце бетонки самолет потерял инерцию и остановился. Винт сделал еще несколько оборотов и замер. Рязанов выключил мотор. Наступила глубокая, спокойная после воздушной битвы и пережитого тишина.
Андрей с трудом вылез из багажника на землю, на твердую, свою, родную землю, шатаясь, подошел к крылу, взобрался на него, цепляясь за уступы борта, и заглянул сквозь прозрачный плексигласовый фонарь в кабину. Рязанов сидел, опершись грудью на ручку управления и низко опустив голову. Раздирая пальцы до крови, Андрей торопливо отодвинул фонарь и наклонился к летчику.
— Товарищ командир!.. Леша! — громко окликнул он.
До Харькова оставалось несколько минут полета. Серафим, не прерывая рассказа командира, настроил автоматический радиокомпас на приводную радиостанцию Харьковского аэропорта. Стрелка радиокомпаса дрогнула и, описав полукруг, опустилась острием к полу кабины, показывая, что приводная радиостанция находится внизу, под ними. Позади Андрея громко заливался электрический звонок, а на приборной доске вспыхнула зеленая лампочка.
— Я «49–85», прошел дальнюю, — сказал Андрей по радио.
— «49–85», пробиваться по схеме вам разрешено, — ответили с земли.
Андрей отжал от себя штурвал и уменьшил наддув моторов. Самолет плавно опустил нос и стал как бы тонуть в облаках. Командир и второй пилот сняли темные очки. Если бы не приборы, можно было подумать, что машина висит неподвижно, а не снижается над аэродромом по большому прямоугольнику
На высоте трехсот метров началась резкая болтанка, и самолет сплошной пеленой окутал крупный и мокрый густой снег. Стекла помутнели по краям.
После четвертого разворота, на последней прямой, болтанка и обледенение достигли наибольшей силы. Теперь некогда стало разговаривать, пилоты в шуме и неистовстве снежной бури в облаках молча вели машину. Когда прошли ближнюю приводную и внизу всего в сорока — пятидесяти метрах показалась земля, Андрей крикнул Веневу:
— Сажай!
Петушок обрадовался, что командир доверил ему сложную посадку, и плотнее взялся за штурвал. Машина мягко коснулась бетона и побежала по земле.
— Ваша отличная посадка зафиксирована в пятнадцать часов ноль три минуты, — сообщили со старта. — Заруливайте к аэровокзалу.
— Понял вас, благодарю, — ответил Петушок и свернул влево, на рулежную дорожку.
— Вот так всегда и сажай! — сказал Андрей.
— Ну и дальше что, командир? — нетерпеливо спросил Петушок, пропуская мимо ушей заслуженную похвалу.
Дальше знаю только то, что Рязанов еще был ранен горел… Мы с ним не виделись года четыре.
— Летает до сих пор? — спросил Серафим.
— Нет. Он три года где-то учился. Был на Дальнем Востоке, а сейчас работает в Москве, в КГБ.
— Прохвостов ловит! Башковитый человек, — одобрил Петушок.
— Полагать надо! Бывший авиатор, фронтовик… Жаль только, что наши с ним пути разошлись!..
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Дела давно минувших дней.
1
Прошло два месяца. Десятки рейсов уже совершил в новом году экипаж Шелеста на трассах между Черным морем и Москвой, Бештау и Киевом, Ростовом-на-Дону и Уралом. Нередко им изрядно доставалось, но порой полет протекал так спокойно, что у них оставалось свободное время для веселых воспоминаний и разговоров о будущем. В такие минуты Петушок любил вспоминать свое новогоднее знакомство с Ниной Константиновной. Андрей слушал эти разговоры и лукаво улыбался.
— Повидать бы ее, а, командир? — вздыхал Петушок.
— Как-нибудь повидаем, — неопределенно отвечал Андрей. А в один из мартовских дней они в самом деле встретили Нину в Москве, в поезде метро в час пик. В вагоне Петушок очутился возле старика с длинной седой бородой, сидевшего у двери. Чтобы не обеспокоить его, Петушок уперся руками в никелированные поручни и подался назад.
— Куда лезешь? — строго прикрикнули сзади. — Слепой, что ли?
Петушок взял немного левее, но чья-то рука пребольно ударила его в плечо:
— Стойте на месте!
— Сердитые нынче стали москвичи, — философски заметил старик. — И все оттого, что быстро очень живут!
— Не так уж и сердитые, — миролюбиво возразил сосед Петушка, высокий худой мужчина с фотоаппаратом через плечо. — Просто нервные…
Между ними завязался разговор. Кто-то, пробираясь к выходу, придавил Петушку ногу острым каблуком.
— Ну, знаете ли, — не выдержал юноша, пытаясь обернуться, — это форменное… — Тут глаза его округлились и лицо стало радостным: — Нина Константиновна?!
— Так это я на вашей ноге стою?
— Стойте, пожалуйста! Разве я говорю, что мне это не нравится?..
— Добрые люди и в тесноте встречаются, — сказал старик. На станции «Арбат», когда выходили из вагона, Петушок цепко держал Нину за руку, чтобы она не затерялась в толпе.
— Здравствуйте, Нина Константиновна! — подошел Шелест.
— Ах, это вы, Андрей Иванович! Здравствуйте. Мы так вовремя встретились… Вы рейсом в Москве?
— Да, но пробудем здесь дня два, — пояснил Петушок. — Меняется расписание, мы передали свой самолет другому экипажу и временно остались безлошадными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45