Таких если не мудохать каждый день, они и в койку полезут, не снимая сапог».
Майкл еще полежал. Потихоньку ошеломление таяло, сменяясь болью. На полу под ним натекла лужа крови. Майкл поднялся и, шатаясь, хватаясь за койки, поплелся искать уборную.
Шинель была испачкана, но Майклу не хотелось отчищать ее. Его интересовало, что происходит с лицом. Зеркала не было, вместо него он воспользовался мутным оконным стеклом. В голове стреляла боль, из носа на губу сползали кровавые пузыри. Майкл осторожно умылся, пощупал переносицу. Гады, неужели сломали? Совершенной формой носа он гордился. Отражение ему не понравилось: опухоль с характерными черными заплывами под глазами. «Ну точно, сломали», – подумал Майкл.
Отупение сменилось бещенством. Майкл, даже не подумав снять шинель, вернулся в казарму. Его вещмешок, оставленный на полу, уже распотрошили. Красномордый детина, сидя около печки, ворошил книги, брезгливо оттопырив губу. Чтива хотел, но специальная литература не предназначалась для его куцего умишки, и детина выражал недовольство. Когда один из драгоценных томиков полетел в угол, Майкл разъярился по-настоящему.
Детина заметил его, но даже не потрудился встать с табуретки. Он еще что-то сказал обидное. Майкл не расслышал. Он сюда не слушать пришел. Схватив детину за шиворот, швырнул мордой вперед в тот же угол, куда улетела книга. А потом ухватил покрепче табуретку, еще хранившую тепло солдатской задницы, и пошел колотить всех подряд.
Завтракал он, нормально, уже на губе. И уже рядовым.
Через пять дней он вернулся в роту. Его ждали, но виду не показывали. Даже не смотрели в его сторону первые сутки, как Майкл ни старался их спровоцировать. А он приглядывался и находил, что дела его не так уж плохи. Из восьмидесяти солдат пятеро дослуживали последние недели до дембеля. Все они были унтерами, жили в отдельной комнатушке, и возня с новеньким их не интересовала. Еще восемнадцать человек были дедами, то есть уходили на дембель в конце следующего лета. Из них реально сильными бойцами были человек десять. Правда, этот десяток зверствовал вовсю, застроив всех остальных. Застроенные, молодежь разных призывов, в драку лезть не спешили. Это хорошо, подумал Майкл. Воевать с десятком – не то что воевать с сотней. Хорошо и то, что подавляющее большинство было заметно моложе его – лет по восемнадцать-двадцать. Самому старшему было двадцать четыре, и он не был дедом. На следующий день Майклу в столовой дали заплеванную миску. Он есть не стал, дождался ночи. Через час после того, как выключили свет, он вскочил, схватил табуретку и с истерическим визгом понесся по казарме, направо и налево лупцуя спящих. Момент был выбран правильно: ночное нападение деморализовало и напугало противников настолько, что до утра его не трогали. Утром попытались «поговорить». Роту вывели расчищать дороги после снегопада, выдали всем лопаты. Трое дедов отозвали Майкла в сторону, мягко и нежно втолковывали, что здесь заведенный порядок, что здесь надо подчиняться старшим. Майкл оскалил зубы и погнался за миролюбцами с лопатой наперевес. Ужинал на губе.
На губе тоже дрался, приводя караул и сокамерников в изумление звериной жестокостью и способностью впадать в «священную ярость». Дважды оказывался в карцере, что не способствовало смягчению его характера. Много думал, но виду не подавал. Майкл знал: надо продержаться месяц или два. Не больше. Либо его переведут из части, либо он победит. Хотя могут и убить. Но в это Майкл не верил: чувствовал, что его уже слишком сильно боятся. Да и не было в части таких, кто способен убивать. Месить ногами податливое тело – это да, это они горазды. А в Майкле как раз и чуяли животным своим нутром человека, который отнимал чужую жизнь.
Война прекратилась раньше. Майкла пригласили к ротному, капитану Дашкову, мужику с ледяными глазами и тонким бледным лицом. Тот листал его досье, задумчиво курил трубку. Красиво курил. Майкл почувствовал к ротному уважение: видно было, что презирает человек всю эту армейскую бытовуху, презирает настолько, что в богом забытой глухомани подстригает холеные усики, выписывает из столицы баснословно дорогой трубочный табак и пьет в одиночестве, потому что других офицеров считает свиньями.
– О чем думаете, рядовой Портнов? – внезапно спросил Дашков. Он ко всем обращался на «вы», умея притом интонацией отличать подчиненного от равного и вышестоящего.
– О том, что вы, ваше благородие, напившись в стекло, идете в тир и стреляете по мишеням боевыми патронами, – выпалил Майкл.
Офицер дернул бровью. Демонстративно посмотрел в личное дело.
– Вы учились на юридическом факультете, а не на психологическом, – заметил он.
– Это второе образование, по настоянию родителей поступил, – скромно отозвался Майкл.
– А первое какое?
– Оружейное дело, управление. Курс психологии слушал в обязательном порядке.
– Это где ж вы учились-то на оружейное дело? – изумился Дашков. – Нет такой специальности в реестре.
– Не имею права отвечать, ваше благородие, – отчеканил Майкл. – Давал подписку о неразглашении государственной тайны.
Ротный ни одним жестом не выказал недовольства.
– Тут написано, что вы предотвратили побег некоего Подгорного, который помер случайно. Не верю что-то. Убили, небось.
– Так точно, ваше благородие, убил.
– И за что?
– За то, что предатель, ваше благородие.
– У нас для этого суд существует.
– Виноват, ваше благородие, не сдержался. Он моего напарника зарезал. Потом побежал. Я догнал и… ну да, толкнул под откос слишком сильно. Он шею и свернул.
Дашков кивнул:
– Свободны, рядовой Портнов. И пригласите ко мне Косыгина.
– Есть, ваше благородие!
Косыгин был одним из тех десяти, кого в роте реально стоило опасаться. Майкл взял на заметку: ротный не зря вызвал именно его. Поразмыслив, Майкл передал распоряжение дневальному. А сам долго возился около одежного шкафчика, тщательно развешивая шинель. В казарму вошел, убедившись, что Косыгин просвистел на выход.
В казарме было тихо: ждали очередной выходки буйнопомешанного. Майкл уселся за стол, оглядел всех. Долго выбирал из запутанных самых смышленых с виду. Выбрал троих, поманил к себе:
– С этой минуты будете моими денщиками. Возражения не принимаются. – Нашел взглядом кретина, которого лупил в первый день: – А ты запомни и остальным скажи: эти – моя собственность. Кто тронет, будет иметь дело со мной. Ясно?! – в последнем слове сорвался на визг для убедительности. Новоявленные денщики присели. – И запомните, уроды: я убил двоих. Убью и третьего, и четвертого. Голыми руками. Хотите жить – не лезьте ко мне.
Косыгин вернулся через час. О чем-то пошептался с приятелями. Ненавидяще посмотрел, как Майкл устраивает свою свиту – на верхних ярусах коек поближе к себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
Майкл еще полежал. Потихоньку ошеломление таяло, сменяясь болью. На полу под ним натекла лужа крови. Майкл поднялся и, шатаясь, хватаясь за койки, поплелся искать уборную.
Шинель была испачкана, но Майклу не хотелось отчищать ее. Его интересовало, что происходит с лицом. Зеркала не было, вместо него он воспользовался мутным оконным стеклом. В голове стреляла боль, из носа на губу сползали кровавые пузыри. Майкл осторожно умылся, пощупал переносицу. Гады, неужели сломали? Совершенной формой носа он гордился. Отражение ему не понравилось: опухоль с характерными черными заплывами под глазами. «Ну точно, сломали», – подумал Майкл.
Отупение сменилось бещенством. Майкл, даже не подумав снять шинель, вернулся в казарму. Его вещмешок, оставленный на полу, уже распотрошили. Красномордый детина, сидя около печки, ворошил книги, брезгливо оттопырив губу. Чтива хотел, но специальная литература не предназначалась для его куцего умишки, и детина выражал недовольство. Когда один из драгоценных томиков полетел в угол, Майкл разъярился по-настоящему.
Детина заметил его, но даже не потрудился встать с табуретки. Он еще что-то сказал обидное. Майкл не расслышал. Он сюда не слушать пришел. Схватив детину за шиворот, швырнул мордой вперед в тот же угол, куда улетела книга. А потом ухватил покрепче табуретку, еще хранившую тепло солдатской задницы, и пошел колотить всех подряд.
Завтракал он, нормально, уже на губе. И уже рядовым.
Через пять дней он вернулся в роту. Его ждали, но виду не показывали. Даже не смотрели в его сторону первые сутки, как Майкл ни старался их спровоцировать. А он приглядывался и находил, что дела его не так уж плохи. Из восьмидесяти солдат пятеро дослуживали последние недели до дембеля. Все они были унтерами, жили в отдельной комнатушке, и возня с новеньким их не интересовала. Еще восемнадцать человек были дедами, то есть уходили на дембель в конце следующего лета. Из них реально сильными бойцами были человек десять. Правда, этот десяток зверствовал вовсю, застроив всех остальных. Застроенные, молодежь разных призывов, в драку лезть не спешили. Это хорошо, подумал Майкл. Воевать с десятком – не то что воевать с сотней. Хорошо и то, что подавляющее большинство было заметно моложе его – лет по восемнадцать-двадцать. Самому старшему было двадцать четыре, и он не был дедом. На следующий день Майклу в столовой дали заплеванную миску. Он есть не стал, дождался ночи. Через час после того, как выключили свет, он вскочил, схватил табуретку и с истерическим визгом понесся по казарме, направо и налево лупцуя спящих. Момент был выбран правильно: ночное нападение деморализовало и напугало противников настолько, что до утра его не трогали. Утром попытались «поговорить». Роту вывели расчищать дороги после снегопада, выдали всем лопаты. Трое дедов отозвали Майкла в сторону, мягко и нежно втолковывали, что здесь заведенный порядок, что здесь надо подчиняться старшим. Майкл оскалил зубы и погнался за миролюбцами с лопатой наперевес. Ужинал на губе.
На губе тоже дрался, приводя караул и сокамерников в изумление звериной жестокостью и способностью впадать в «священную ярость». Дважды оказывался в карцере, что не способствовало смягчению его характера. Много думал, но виду не подавал. Майкл знал: надо продержаться месяц или два. Не больше. Либо его переведут из части, либо он победит. Хотя могут и убить. Но в это Майкл не верил: чувствовал, что его уже слишком сильно боятся. Да и не было в части таких, кто способен убивать. Месить ногами податливое тело – это да, это они горазды. А в Майкле как раз и чуяли животным своим нутром человека, который отнимал чужую жизнь.
Война прекратилась раньше. Майкла пригласили к ротному, капитану Дашкову, мужику с ледяными глазами и тонким бледным лицом. Тот листал его досье, задумчиво курил трубку. Красиво курил. Майкл почувствовал к ротному уважение: видно было, что презирает человек всю эту армейскую бытовуху, презирает настолько, что в богом забытой глухомани подстригает холеные усики, выписывает из столицы баснословно дорогой трубочный табак и пьет в одиночестве, потому что других офицеров считает свиньями.
– О чем думаете, рядовой Портнов? – внезапно спросил Дашков. Он ко всем обращался на «вы», умея притом интонацией отличать подчиненного от равного и вышестоящего.
– О том, что вы, ваше благородие, напившись в стекло, идете в тир и стреляете по мишеням боевыми патронами, – выпалил Майкл.
Офицер дернул бровью. Демонстративно посмотрел в личное дело.
– Вы учились на юридическом факультете, а не на психологическом, – заметил он.
– Это второе образование, по настоянию родителей поступил, – скромно отозвался Майкл.
– А первое какое?
– Оружейное дело, управление. Курс психологии слушал в обязательном порядке.
– Это где ж вы учились-то на оружейное дело? – изумился Дашков. – Нет такой специальности в реестре.
– Не имею права отвечать, ваше благородие, – отчеканил Майкл. – Давал подписку о неразглашении государственной тайны.
Ротный ни одним жестом не выказал недовольства.
– Тут написано, что вы предотвратили побег некоего Подгорного, который помер случайно. Не верю что-то. Убили, небось.
– Так точно, ваше благородие, убил.
– И за что?
– За то, что предатель, ваше благородие.
– У нас для этого суд существует.
– Виноват, ваше благородие, не сдержался. Он моего напарника зарезал. Потом побежал. Я догнал и… ну да, толкнул под откос слишком сильно. Он шею и свернул.
Дашков кивнул:
– Свободны, рядовой Портнов. И пригласите ко мне Косыгина.
– Есть, ваше благородие!
Косыгин был одним из тех десяти, кого в роте реально стоило опасаться. Майкл взял на заметку: ротный не зря вызвал именно его. Поразмыслив, Майкл передал распоряжение дневальному. А сам долго возился около одежного шкафчика, тщательно развешивая шинель. В казарму вошел, убедившись, что Косыгин просвистел на выход.
В казарме было тихо: ждали очередной выходки буйнопомешанного. Майкл уселся за стол, оглядел всех. Долго выбирал из запутанных самых смышленых с виду. Выбрал троих, поманил к себе:
– С этой минуты будете моими денщиками. Возражения не принимаются. – Нашел взглядом кретина, которого лупил в первый день: – А ты запомни и остальным скажи: эти – моя собственность. Кто тронет, будет иметь дело со мной. Ясно?! – в последнем слове сорвался на визг для убедительности. Новоявленные денщики присели. – И запомните, уроды: я убил двоих. Убью и третьего, и четвертого. Голыми руками. Хотите жить – не лезьте ко мне.
Косыгин вернулся через час. О чем-то пошептался с приятелями. Ненавидяще посмотрел, как Майкл устраивает свою свиту – на верхних ярусах коек поближе к себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94