учение о степенях единства в государстве Божием и учение об эманации Священного писания. Они рассматриваются в девятой книге "О достоинстве и приумножении наук", причем при помощи света естественного "в утлом челне человеческого разума", а не на корабле церкви, вооруженном божественным компасом.
Источником священной теологии является Слово и Пророчества Божии, а не естественный свет и требование разума. Но откровение касается и сферы морального закона, значительная часть которого недоступна по своей возвышенности для естественного света. Означает ли это, что его происхождение из свободной божественной воли делает эту часть иррациональной и необъяснимой?
Далее Бэкон указывает, что люди от природы обладают некоторыми нравственными понятиями, сформированными под влиянием естественного света и естественных законов, такими как добродетель, порок, справедливость, несправедливость, добро и зло. Это то содержание нравственности, которое похвально разработано античными мудрецами. Что же остается? Остается та часть христианской морали или нравственности, которая была не доступна язычникам и дарована человечеству только с откровением.
Контакт происходит, по-видимому, так: естественный свет озаряет душу человека неким прозрением, повинуясь закону совести. И тут оказывается, что душа становится причастной новому свету, помогающему увидеть и понять совершенство морального закона, однако этот новый свет веры не является абсолютно прозрачным, в какой-то мере помогая прежде всего разоблачению пороков, но не давая достаточно полного представления о том, в чем состоит наш долг (37.I. 515). С одной стороны, нравственные понятия образуются индуктивно, из опыта, но содержание важнейшего для жизнедеятельности понятия долга диктуется откровением. Причем некоторые предписания веры могут вызвать смех у людей, наделенных естественным разумом.
Что же заставляет тогда следовать предписаниям, несмотря на их нелепость? И если в случае неповиновения предписаниям нас соблазняет естественный свет, то не означает ли это, что именно рассудок является ответственным за порочность человека и его отпадение от истинной веры? Всех последующих эмпириков ожидали большие трудности с такими фундаментальными понятиями этики, как свобода и долг.
Но принципиальный вопрос остается непроясненным: поддерживает ли Бэкон позицию божественного волюнтаризма в вопросе о моральных дистинкциях, которую занимал Дунс Скот?
В пользу позитивного решения, пожалуй, свидетельствует бэконовское сравнение основных положений религии с правилами и законами шахмат, установленных произвольно, которые следует принимать такими, какие они есть, не пытаясь понять почему они такие, а не другие. Но признание божественной воли, произвольно установившей критерии добра и зла и различные нравственные правила и нормы, благочестиво принятые христианской частью человечества, сразу ставит "вне игры" все остальное человечество, которое не знает игры в шахматы или не желает играть в них, а довольствуется собственной традиционной игрой в нарды.
То, что Бэкон был далек не только от решения, но даже от обсуждения проблемы "Трех обманщиков", наглядно видно из его утопического проекта «закрытого» христианского технократического общества в "Новой Атлантиде".
Фрэнсис Бэкон прикоснулся к одной из тайн человеческой природы, поставив вопрос как возможно объективное знание, на основе человеческих способностей. Но сущность человека не исчерпывается познавательной деятельностью, он еще и активное существо, преследующее другие человеческие цели, главное действующее лицо Истории, каковым во времена Бэкона он начал себя сознавать и потому не меньшей тайны касается вопрос, как возможна человеческая История и ее постижение человеком, что также было предусмотрено в бэконовской росписи наук. Бэкон не дожил до наполнения живым историческим опытом его схемы политической активности человека в годы великих потрясений и, кажется, проигнорировал опыт Нидерландской революции, поэтому раздел Философии человека, названный гражданской наукой, оказался наименее разработанным.
Незадолго до смерти Ф.Бэкона в Париже была издана книга "Об истине" английского посланника во Франции Эдварда Герберта Черберийского, который как и Бэкон преуспел на королевской службе, но в отличие от последнего его успешная карьера не прервалась непристойным образом, а, напротив, Герберт стал ирландским, а затем английским пэром и бароном. Он родился в 1583 г. и умер в 1648 г., приняв в конфликте палаты общин с королем сторону парламента. Его книга, полное название которой "Об истине, поскольку она отличается от откровения, правдоподобного, возможного и ложного" (203), посвященная каждому здравомыслящему и непредубежденному читателю, была в рукописи прочитана автором Г. Гроцию и одобрена им. Написанная на "странной латыни", по замечанию одного из комментаторов, она трижды (в Англии впервые в 1633 г.) издавалась при жизни автора и была удостоена критики Д. Локка в первой книге "Опытов о человеческом разумении".
Философия Э. Герберта – форсированный гносеологический объективизм, вмонтированный в человеческую природу. Несмотря на недоступность для человека полной истины о событиях прошлого и будущего времени Герберт ставит стратегической целью поиск всеобщей природы вечных истин, которые доступны каждому нормальному человеческому существу. Единство человеческой природы состоит в одинаковом восприятии истины. Отклонение от всеобщего согласия патологично. Главная задача формулируется в теологических терминах: примирить Природу или Универсальное провидение с Благодатью или специальным (индивидуальным) провидением (личной судьбой человека), т. е. гармонизировать единичную судьбу с всеобщей истиной. Это намерение можно понять как растворение субъективного в объективном, причем, как выяснится позже, субъективным нельзя быть даже Богу.
Гармония специального и общего провидения возможна на основе Истины, которая обладает следующими характеристиками: 1. Истина существует. 2. Она вечна. 3. И вездесуща. 4. Она раскрывает себя через явления. 5. Существует множество истин, как и различий вещей. 6. Установление различий находится в компетенции наших духовных способностей. 7. Существует истина всех истин (204, 83–89).
Но это еще не все – сама истина опирается на нечто внеразумное. Э. Герберт поясняет: истина подразумевает преобладающую веру в Общие понятия (ОП), лежащие за пределами Разума и немедленно принимаемые как аксиомы, на основании которых ведутся доказательства, несмотря на то, что они не предвосхищаются нашими способностями. Эти ОП весьма похожи на платоновские идеи, в то время как аксиомы понимаются в духе Аристотеля:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Источником священной теологии является Слово и Пророчества Божии, а не естественный свет и требование разума. Но откровение касается и сферы морального закона, значительная часть которого недоступна по своей возвышенности для естественного света. Означает ли это, что его происхождение из свободной божественной воли делает эту часть иррациональной и необъяснимой?
Далее Бэкон указывает, что люди от природы обладают некоторыми нравственными понятиями, сформированными под влиянием естественного света и естественных законов, такими как добродетель, порок, справедливость, несправедливость, добро и зло. Это то содержание нравственности, которое похвально разработано античными мудрецами. Что же остается? Остается та часть христианской морали или нравственности, которая была не доступна язычникам и дарована человечеству только с откровением.
Контакт происходит, по-видимому, так: естественный свет озаряет душу человека неким прозрением, повинуясь закону совести. И тут оказывается, что душа становится причастной новому свету, помогающему увидеть и понять совершенство морального закона, однако этот новый свет веры не является абсолютно прозрачным, в какой-то мере помогая прежде всего разоблачению пороков, но не давая достаточно полного представления о том, в чем состоит наш долг (37.I. 515). С одной стороны, нравственные понятия образуются индуктивно, из опыта, но содержание важнейшего для жизнедеятельности понятия долга диктуется откровением. Причем некоторые предписания веры могут вызвать смех у людей, наделенных естественным разумом.
Что же заставляет тогда следовать предписаниям, несмотря на их нелепость? И если в случае неповиновения предписаниям нас соблазняет естественный свет, то не означает ли это, что именно рассудок является ответственным за порочность человека и его отпадение от истинной веры? Всех последующих эмпириков ожидали большие трудности с такими фундаментальными понятиями этики, как свобода и долг.
Но принципиальный вопрос остается непроясненным: поддерживает ли Бэкон позицию божественного волюнтаризма в вопросе о моральных дистинкциях, которую занимал Дунс Скот?
В пользу позитивного решения, пожалуй, свидетельствует бэконовское сравнение основных положений религии с правилами и законами шахмат, установленных произвольно, которые следует принимать такими, какие они есть, не пытаясь понять почему они такие, а не другие. Но признание божественной воли, произвольно установившей критерии добра и зла и различные нравственные правила и нормы, благочестиво принятые христианской частью человечества, сразу ставит "вне игры" все остальное человечество, которое не знает игры в шахматы или не желает играть в них, а довольствуется собственной традиционной игрой в нарды.
То, что Бэкон был далек не только от решения, но даже от обсуждения проблемы "Трех обманщиков", наглядно видно из его утопического проекта «закрытого» христианского технократического общества в "Новой Атлантиде".
Фрэнсис Бэкон прикоснулся к одной из тайн человеческой природы, поставив вопрос как возможно объективное знание, на основе человеческих способностей. Но сущность человека не исчерпывается познавательной деятельностью, он еще и активное существо, преследующее другие человеческие цели, главное действующее лицо Истории, каковым во времена Бэкона он начал себя сознавать и потому не меньшей тайны касается вопрос, как возможна человеческая История и ее постижение человеком, что также было предусмотрено в бэконовской росписи наук. Бэкон не дожил до наполнения живым историческим опытом его схемы политической активности человека в годы великих потрясений и, кажется, проигнорировал опыт Нидерландской революции, поэтому раздел Философии человека, названный гражданской наукой, оказался наименее разработанным.
Незадолго до смерти Ф.Бэкона в Париже была издана книга "Об истине" английского посланника во Франции Эдварда Герберта Черберийского, который как и Бэкон преуспел на королевской службе, но в отличие от последнего его успешная карьера не прервалась непристойным образом, а, напротив, Герберт стал ирландским, а затем английским пэром и бароном. Он родился в 1583 г. и умер в 1648 г., приняв в конфликте палаты общин с королем сторону парламента. Его книга, полное название которой "Об истине, поскольку она отличается от откровения, правдоподобного, возможного и ложного" (203), посвященная каждому здравомыслящему и непредубежденному читателю, была в рукописи прочитана автором Г. Гроцию и одобрена им. Написанная на "странной латыни", по замечанию одного из комментаторов, она трижды (в Англии впервые в 1633 г.) издавалась при жизни автора и была удостоена критики Д. Локка в первой книге "Опытов о человеческом разумении".
Философия Э. Герберта – форсированный гносеологический объективизм, вмонтированный в человеческую природу. Несмотря на недоступность для человека полной истины о событиях прошлого и будущего времени Герберт ставит стратегической целью поиск всеобщей природы вечных истин, которые доступны каждому нормальному человеческому существу. Единство человеческой природы состоит в одинаковом восприятии истины. Отклонение от всеобщего согласия патологично. Главная задача формулируется в теологических терминах: примирить Природу или Универсальное провидение с Благодатью или специальным (индивидуальным) провидением (личной судьбой человека), т. е. гармонизировать единичную судьбу с всеобщей истиной. Это намерение можно понять как растворение субъективного в объективном, причем, как выяснится позже, субъективным нельзя быть даже Богу.
Гармония специального и общего провидения возможна на основе Истины, которая обладает следующими характеристиками: 1. Истина существует. 2. Она вечна. 3. И вездесуща. 4. Она раскрывает себя через явления. 5. Существует множество истин, как и различий вещей. 6. Установление различий находится в компетенции наших духовных способностей. 7. Существует истина всех истин (204, 83–89).
Но это еще не все – сама истина опирается на нечто внеразумное. Э. Герберт поясняет: истина подразумевает преобладающую веру в Общие понятия (ОП), лежащие за пределами Разума и немедленно принимаемые как аксиомы, на основании которых ведутся доказательства, несмотря на то, что они не предвосхищаются нашими способностями. Эти ОП весьма похожи на платоновские идеи, в то время как аксиомы понимаются в духе Аристотеля:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93