[Они] допускают, что тело состоит из различных вещей{27}. Забывая о собственных глазах и ушах, о печени и желчи, [они твердят] все снова и снова о конце и начале, не зная границ. [Они] бессознательно блуждают за пределами пыли и праха, [странствуют] в беспредельном, в области недеяния. Разве станут они себя затруднять исполнением людских обрядов? Представать перед толпой зрителей, [говорить] для ушей [толпы слушателей]?
— Почему же тогда [вы], учитель, следуете обрядам? — спросил Цзыгун.
— На [мне], Цю, кара Небес!{28} И все же я разделяю ее с тобою, — ответил Конфуций.
— Осмелюсь ли спросить про их учение?
— Рыба создана для воды, а человек — для пути, — ответил Конфуций. — Тот, кто создан для воды, кормится, плавая в пруду. Тот, кто создан для пути, утверждает [свою] жизнь в недеянии. Поэтому и говорят: «Рыбы забывают друг о друге в [просторах] рек и озер, люди забывают друг о друге в учении о пути».
— Осмелюсь ли узнать, [что за человек] тот, кто чуждается людей? — спросил Цзыгун.
— Тот, кто чуждается людей, равен природе, — ответил Конфуций. — Поэтому и говорится: «Человек ничтожный для природы — благородный муж [царь] для людей{29}; благородный муж для людей — человек, ничтожный для природы».
Янь Юань сказал Конфуцию:
— Когда у Мэнсуня Талантливого{30} умерла мать, он причитал, не проливая слез, сердцем не скорбел, не горевал при погребении. При таких трех упущениях в царстве Лу считали, что он прекрасно выполнил обряд. [Мне], Хою, кажется очень странным то, что [он] приобрел такую славу, не имея [на нее права] по существу.
— Этот, из рода Мэнсунь, все исчерпал! — сказал Конфуций. — [Он] продвинулся в познании. Пренебречь обрядом не сумел, но для себя [им] пренебрег. [Тот] из рода Мэнсунь не разбирает, почему [возникает] жизнь, почему [наступает] смерть; не разбирает, где начало, а где конец. Как будто, превращаясь в [другую] вещь, ожидает неведомых ему перемен. Ведь когда готов к изменениям, как узнать, что не изменишься? А когда не готов к изменениям, как узнать, что уже изменился? Только мы с тобой еще не начали просыпаться от этого сна. Ведь тот [Мэнсунь], выражая страх во внешнем, не [отягощал] утратой своего сердца. Он ощущал не смерть, а [быстротечность] пристанища на [одно] утро. Только Мэнсунь и проснулся. Причитал потому, что другие причитали. К тому же, когда общаются с другими, [есть] собственное «я». Но как знать, «я» ли то, что мы называем «я»? Вот тебе приснится, что [ты] птица и взмываешь в небеса; приснится, что [ты] рыба и ныряешь в глубину. А теперь не знаешь, говоришь [об этом] наяву или во сне? Тому, кто встречает [превращение] безропотно, далеко до [того, кто встречает его) с улыбкой; [тому, кто] изображает [на лице] улыбку, далеко до [того, кто вверяет себя] движению. Тот, кто спокойно [вверяет себя] движению, проходит через изменение [в смерти] и вступает в пустоту, естественность, единое.
Сын Ласточки встретился с Никого не Стесняющим, и тот его спросил:
— Что посоветовал тебе Высочайший?
— Высочайший сказал, что мне следует, склонясь, подчиниться милосердию и справедливости и [тогда я] стану верно судить об истинном и ложном, — ответил Сын Ласточки.
— И зачем только ты пришел [ко мне]? — задал ему вопрос Никого Не Стесняющий. — Если Высочайший наложил на тебя клеймо своего милосердия и справедливости{31}, отрезал тебе нос [своим суждением] об истинном и ложном, разве сумеешь ты странствовать в области безграничного наслаждения, необузданной свободы и бесконечного развития?
— И несмотря на это, я хочу вступить за ее ограду, — ответил Сын Ласточки.
— Это невозможно! — воскликнул Никого не Стесняющий. — Незрячему незачем [толковать] о красоте глаз, бровей, лица; слепому не познать ни темное и желтое, ни красоты [орнамента] расшитых царских одежд.
— Но, — возразил Сын Ласточки, — ведь Пренебрегшая Украшениями утратила свою красоту, Схвативший Балку{32} утратил свою силу, а Желтый Предок забыл о своих знаниях, — все они попали под молот на наковальне. Как знать, [быть может], то, что творит вещи, снимет с меня клеймо, восстановит мне нос, чтобы я снова, целый, смог последовать за [вами], Преждерожденный?
— Ах! Заранее этого не узнаешь! — воскликнул Никого не Стесняющий. — Я расскажу тебе [лишь] об основном. О, мой учитель! О, мой учитель!{33} Крошишь [всю] тьму вещей, но не вершишь справедливости. Взращиваешь тьму поколений, а не милосерден. [Ты] старше самой отдаленной древности, а не стар. Покрывая и поддерживая и небо и землю, отливаешь и высекаешь тьму форм, а не [проявляешь] мастерства. Вот в чем [я] и странствую.
Янь Юань сказал:
— [Я], Хой, продвинулся вперед.
— Что это значит? — спросил Конфуций.
— [Я], Хой, забыл о милосердии и справедливости.
— Хорошо, [но это] еще не все.
На другой день Янь Юань снова увиделся с Конфуцием и сказал:
— [Я], Хой, продвинулся вперед.
— Что это значит? — спросил Конфуций.
— [Я], Хой, забыл о церемониях и о музыке.
— Хорошо, [но это] еще не все.
На следующий день Янь Юань снова увиделся с Конфуцием и сказал:
— [Я], Хой, продвинулся вперед.
— Что это значит? — спросил Конфуций. [Я], Хой, сижу и забываю [о себе самом].
— Что это значит, «сижу и забываю [о себе самом]»? — изменившись в лице, спросил Конфуций.
— Тело уходит, органы чувств отступают. Покинув тело и знания, [я] уподобляюсь всеохватывающему{34}. Вот что означает «сижу и забываю [о себе самом]».
— Уподобился [всеохватывающему] — значит, освободился от страстей; изменился — значит, освободился от постоянного. Ты воистину, стал мудрым! Дозволь [мне], Цю, следовать за тобой.
Носильщик и Учитель с Тутового Двора{35} были друзьями. Однажды, когда дождь лил целых десять дней, Носильщик [сам себе] сказал:
— Как бы с Учителем с Тутового Двора не случилась беда!
[Он] захватил с собой еду и отправился кормить друга. У самых ворот [дома] Учителя [Носильщику послышался] то ли плач, то ли пение. За ударом [по струнам] циня последовали слова:
«О отец!
О мать!
О природа!
О люди!..»
Слабевший голос спешил допеть строфу.
— Почему пел ты такую песню? — войдя к нему, спросил Носильщик.
— Я искал того, — ответил Учитель, — кто довел меня до такой крайности, но не знаю — кто. Неужели отец и мать желали мне такой бедности? Небо ведь беспристрастно [все] покрывает, а земля беспристрастно [все] поддерживает. Неужели небо и земля были пристрастны ко мне, сделав меня бедным{36}? Я искал, кто это сделал, но не мог [никого] найти. Значит, то, что довело меня до такой крайности, — судьба{37}.
Глава 7
ДОСТОЙНЫЙ БЫТЬ ПРЕДКОМ И ЦАРЕМ
Четырежды обратившись к Наставнику Юных с вопросами{1} и четырежды [услышав] «не знаю», Беззубый подпрыгнул от радости, пошел и сообщил об этом Учителю в Тростниковом Плаще. Тот сказал:
— Теперь-то ты это понял? Ведь роду Владеющих Тигром{2} далеко до рода Великих{3}.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
— Почему же тогда [вы], учитель, следуете обрядам? — спросил Цзыгун.
— На [мне], Цю, кара Небес!{28} И все же я разделяю ее с тобою, — ответил Конфуций.
— Осмелюсь ли спросить про их учение?
— Рыба создана для воды, а человек — для пути, — ответил Конфуций. — Тот, кто создан для воды, кормится, плавая в пруду. Тот, кто создан для пути, утверждает [свою] жизнь в недеянии. Поэтому и говорят: «Рыбы забывают друг о друге в [просторах] рек и озер, люди забывают друг о друге в учении о пути».
— Осмелюсь ли узнать, [что за человек] тот, кто чуждается людей? — спросил Цзыгун.
— Тот, кто чуждается людей, равен природе, — ответил Конфуций. — Поэтому и говорится: «Человек ничтожный для природы — благородный муж [царь] для людей{29}; благородный муж для людей — человек, ничтожный для природы».
Янь Юань сказал Конфуцию:
— Когда у Мэнсуня Талантливого{30} умерла мать, он причитал, не проливая слез, сердцем не скорбел, не горевал при погребении. При таких трех упущениях в царстве Лу считали, что он прекрасно выполнил обряд. [Мне], Хою, кажется очень странным то, что [он] приобрел такую славу, не имея [на нее права] по существу.
— Этот, из рода Мэнсунь, все исчерпал! — сказал Конфуций. — [Он] продвинулся в познании. Пренебречь обрядом не сумел, но для себя [им] пренебрег. [Тот] из рода Мэнсунь не разбирает, почему [возникает] жизнь, почему [наступает] смерть; не разбирает, где начало, а где конец. Как будто, превращаясь в [другую] вещь, ожидает неведомых ему перемен. Ведь когда готов к изменениям, как узнать, что не изменишься? А когда не готов к изменениям, как узнать, что уже изменился? Только мы с тобой еще не начали просыпаться от этого сна. Ведь тот [Мэнсунь], выражая страх во внешнем, не [отягощал] утратой своего сердца. Он ощущал не смерть, а [быстротечность] пристанища на [одно] утро. Только Мэнсунь и проснулся. Причитал потому, что другие причитали. К тому же, когда общаются с другими, [есть] собственное «я». Но как знать, «я» ли то, что мы называем «я»? Вот тебе приснится, что [ты] птица и взмываешь в небеса; приснится, что [ты] рыба и ныряешь в глубину. А теперь не знаешь, говоришь [об этом] наяву или во сне? Тому, кто встречает [превращение] безропотно, далеко до [того, кто встречает его) с улыбкой; [тому, кто] изображает [на лице] улыбку, далеко до [того, кто вверяет себя] движению. Тот, кто спокойно [вверяет себя] движению, проходит через изменение [в смерти] и вступает в пустоту, естественность, единое.
Сын Ласточки встретился с Никого не Стесняющим, и тот его спросил:
— Что посоветовал тебе Высочайший?
— Высочайший сказал, что мне следует, склонясь, подчиниться милосердию и справедливости и [тогда я] стану верно судить об истинном и ложном, — ответил Сын Ласточки.
— И зачем только ты пришел [ко мне]? — задал ему вопрос Никого Не Стесняющий. — Если Высочайший наложил на тебя клеймо своего милосердия и справедливости{31}, отрезал тебе нос [своим суждением] об истинном и ложном, разве сумеешь ты странствовать в области безграничного наслаждения, необузданной свободы и бесконечного развития?
— И несмотря на это, я хочу вступить за ее ограду, — ответил Сын Ласточки.
— Это невозможно! — воскликнул Никого не Стесняющий. — Незрячему незачем [толковать] о красоте глаз, бровей, лица; слепому не познать ни темное и желтое, ни красоты [орнамента] расшитых царских одежд.
— Но, — возразил Сын Ласточки, — ведь Пренебрегшая Украшениями утратила свою красоту, Схвативший Балку{32} утратил свою силу, а Желтый Предок забыл о своих знаниях, — все они попали под молот на наковальне. Как знать, [быть может], то, что творит вещи, снимет с меня клеймо, восстановит мне нос, чтобы я снова, целый, смог последовать за [вами], Преждерожденный?
— Ах! Заранее этого не узнаешь! — воскликнул Никого не Стесняющий. — Я расскажу тебе [лишь] об основном. О, мой учитель! О, мой учитель!{33} Крошишь [всю] тьму вещей, но не вершишь справедливости. Взращиваешь тьму поколений, а не милосерден. [Ты] старше самой отдаленной древности, а не стар. Покрывая и поддерживая и небо и землю, отливаешь и высекаешь тьму форм, а не [проявляешь] мастерства. Вот в чем [я] и странствую.
Янь Юань сказал:
— [Я], Хой, продвинулся вперед.
— Что это значит? — спросил Конфуций.
— [Я], Хой, забыл о милосердии и справедливости.
— Хорошо, [но это] еще не все.
На другой день Янь Юань снова увиделся с Конфуцием и сказал:
— [Я], Хой, продвинулся вперед.
— Что это значит? — спросил Конфуций.
— [Я], Хой, забыл о церемониях и о музыке.
— Хорошо, [но это] еще не все.
На следующий день Янь Юань снова увиделся с Конфуцием и сказал:
— [Я], Хой, продвинулся вперед.
— Что это значит? — спросил Конфуций. [Я], Хой, сижу и забываю [о себе самом].
— Что это значит, «сижу и забываю [о себе самом]»? — изменившись в лице, спросил Конфуций.
— Тело уходит, органы чувств отступают. Покинув тело и знания, [я] уподобляюсь всеохватывающему{34}. Вот что означает «сижу и забываю [о себе самом]».
— Уподобился [всеохватывающему] — значит, освободился от страстей; изменился — значит, освободился от постоянного. Ты воистину, стал мудрым! Дозволь [мне], Цю, следовать за тобой.
Носильщик и Учитель с Тутового Двора{35} были друзьями. Однажды, когда дождь лил целых десять дней, Носильщик [сам себе] сказал:
— Как бы с Учителем с Тутового Двора не случилась беда!
[Он] захватил с собой еду и отправился кормить друга. У самых ворот [дома] Учителя [Носильщику послышался] то ли плач, то ли пение. За ударом [по струнам] циня последовали слова:
«О отец!
О мать!
О природа!
О люди!..»
Слабевший голос спешил допеть строфу.
— Почему пел ты такую песню? — войдя к нему, спросил Носильщик.
— Я искал того, — ответил Учитель, — кто довел меня до такой крайности, но не знаю — кто. Неужели отец и мать желали мне такой бедности? Небо ведь беспристрастно [все] покрывает, а земля беспристрастно [все] поддерживает. Неужели небо и земля были пристрастны ко мне, сделав меня бедным{36}? Я искал, кто это сделал, но не мог [никого] найти. Значит, то, что довело меня до такой крайности, — судьба{37}.
Глава 7
ДОСТОЙНЫЙ БЫТЬ ПРЕДКОМ И ЦАРЕМ
Четырежды обратившись к Наставнику Юных с вопросами{1} и четырежды [услышав] «не знаю», Беззубый подпрыгнул от радости, пошел и сообщил об этом Учителю в Тростниковом Плаще. Тот сказал:
— Теперь-то ты это понял? Ведь роду Владеющих Тигром{2} далеко до рода Великих{3}.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69