Веран синхронизировал гипрона, начал копаться в осколках и нашел наконец почти целую скорлупу. Под струей распылителя она приобрела голубой цвет, и Веран проглотил таблетку.
– Акселератор подействует через три минуты, – заметил он. – Десять секунд сверхскорости. Это больше, чем полторы минуты субъективного времени. Больше, чем нужно.
Он повернулся к Корсону и широко улыбнулся:
– Вся прелесть в том, что, если со мной что-нибудь случится, ты не сможешь отсюда выбраться. Представляю, какие рожи будут у уриан, когда они застанут в инкубационном зале одного мертвого человека и одного живого. А еще прирученную Бестию, которых они до сих пор видели только в диком состоянии.
– Мы исчезнем, – сказал Корсон. – Произойдут слишком большие изменения. Вся история этого фрагмента континуума содрогнется.
– Я вижу, ты быстро учишься, – насмешливо сказал Веран. – Но самая большая трудность – вернуться сразу после нашего старта. Я не хочу встретить самого себя.
Корсон содрогнулся.
– Кроме того, – продолжал Веран, – гипрон тоже этого не хочет. Очень трудно заставить его приблизиться к самому себе во времени. Он терпеть этого не может.
«И все же, – подумал Корсон, – я сделал это. Точнее, сделаю. Все законы физики относительны. Это значит, что однажды я пойму механизм времени. Что я отсюда выйду. Что вернется мир, и я найду Антонеллу».
Все произошло так быстро, что Корсон сохранил об этом только отрывочные воспоминания. Тень Верана двигалась так быстро, что пространство, казалось, было полно им, и перемещалось как в калейдоскопе. Голубые осколки скорлупы, ниши, заполненные цыплятами, двери, которые открываются и, вероятно, скрипят, и вдруг как бы запах хлора, хотя было очевидно, что воздух зала не может проникнуть внутрь скафандра, отступление сквозь время, голос Верана, высокий, отрывистый, такой быстрый, что слова было очень трудно понять, пируэт в пространстве, темнота – и опять падение во все стороны Вселенной…
– Конец второй фазы, – сказал Веран.
Ловушка была расставлена. Два или даже два с половиной века пройдут, прежде чем Веран подтолкнет Нгала Р'нда, последнего Князя Урии, Господина Войны, вылупившегося из Голубого Яйца, к его предназначению.
«Время, – подумал Корсон, пока сильные руки освобождали его от ремней, – время – самый терпеливый из богов».
29
Бестия спала сном младенца. Погребенная в пятистах метрах под поверхностью планеты, наполненная энергией, которой хватило бы, чтобы перевернуть гору, она хотела только спать. Она была поглощена созданием восемнадцати тысяч зародышей, из которых потом возникнут особи ее вида, и это обострило ее чувство опасности. Поэтому она проскользнула сквозь толщи осадков до базальтовой подошвы, где и выдолбила себе гнездо. Легкая радиоактивность скалы поставляла ей дополнительную энергию.
Бестия спала. В своих снах она вспоминала планету, которой никогда не видела, но которая была колыбелью ее вида. Там жизнь была простой и хорошей. Хотя планета эта исчезла более пятисот миллионов лет назад (земных лет, которые не имели никакого значения для Бестии), почти нетронутые образы сцен, пережитых ее далекими предками, передавались ей в мозг наследственной памятью. Сейчас, перед размножением, растущая активность хромосомных цепочек оживляла цвета и выделяла детали.
Бестия сохранила образ расы, создавшей ее род по своему образу и подобию, для которой бестии были чем-то вроде домашних животных, нетребовательных и привязчивых. Если бы люди времен первой жизни Корсона могли увидеть сны Бестии, они нашли бы ответы на многие вопросы. Они никак не могли понять, как бестии, сторонящиеся своих сородичей, могли развить некое подобие культуры и основы языка. Они знали животных антиобщественных или живущих в предобщественной стадии, почти таких же интеллигентных, как, например, дельфины. Но ни один из этих видов не развил настоящего разговорного языка. Согласно тогдашним и с тех времен еще не опровергнутым теориям, возникновение цивилизации и языка требовало определенных условий: создания иерархических орд, умения воспринимать окружающее, использовать различные предметы по назначению (каждое существо, конечности которого являются почти идеальными инструментами, обречено на застой).
Бестия не отвечала этим трем условиям. Она жила в изоляции, была, насколько могли судить люди, почти нечувствительна к окружающему и не имела понятия, как пользоваться даже простейшими инструментами. Но это не говорило о недостатке у нее ума. Можно было склонить ее к использованию довольно сложных машин, но самой ей это вовсе не требовалось. Когти и грива полностью обеспечивали все ее потребности. И все же Бестия могла говорить и даже, по мнению некоторых исследователей, пользоваться символами.
Происхождение бестий было второй неразрешимой проблемой. Во времена первой жизни Корсона экзобиологи уже знали достаточно, чтобы сравнительная эволюция стала точной наукой. Теоретически было возможно, изучая только одно существо, создать полный образ вида, к которому оно принадлежало. Но бестии обладали признаками едва ли не дюжины разных видов. Ни одна среда, возникшая в воображении какого-нибудь экзобиолога, не создала бы такого парадокса. Это была одна из причин, по которым их назвали просто бестиями. По мнению одного разочарованного биолога, бестии были единственным известным доказательством существования Бога или, во всяком случае, какого-нибудь божества.
Длинный палец энергии на одну наносекунду коснулся Бестии. Она шевельнулась во сне и жадно проглотила пищу, не заботясь о том, откуда она взялась. Второй контакт, легкий как перышко, почти разбудил ее. А третий – ужаснул. Она умела различать большинство природных источников энергии, но на этот раз источник был искусственным. Что-то – или кто-то – пыталось ее поймать.
С ужасом она поняла, как ошиблась, поглотив энергию первого луча. Она выдала свое убежище. То же самое она сделала со вторым и попыталась умерить свой аппетит, когда пришел третий. Слишком испуганная, чтобы сдержаться, она боялась упустить хотя бы частицу энергии. Когда ее одолевал страх, инстинкт приказывал ей пожирать как можно больше энергии в любой форме. Она уже чувствовала твердые энергетические копья, вонзающиеся в ее нежное тело, и начала оплакивать свою судьбу – маленькое, бедное существо, господствующее только над жалким обрывком времени, способное анализировать всего десять элементов окружающего мира одновременно! Она оплакивала восемнадцать тысяч скрытых в ее теле невинных зародышей, которым грозила гибель.
Почти в шести тысячах километров от этого места у приборов сидели огромные птицы. Нейтронный луч, зондирующий толщу планеты, трижды был поглощен в одной и той же точке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
– Акселератор подействует через три минуты, – заметил он. – Десять секунд сверхскорости. Это больше, чем полторы минуты субъективного времени. Больше, чем нужно.
Он повернулся к Корсону и широко улыбнулся:
– Вся прелесть в том, что, если со мной что-нибудь случится, ты не сможешь отсюда выбраться. Представляю, какие рожи будут у уриан, когда они застанут в инкубационном зале одного мертвого человека и одного живого. А еще прирученную Бестию, которых они до сих пор видели только в диком состоянии.
– Мы исчезнем, – сказал Корсон. – Произойдут слишком большие изменения. Вся история этого фрагмента континуума содрогнется.
– Я вижу, ты быстро учишься, – насмешливо сказал Веран. – Но самая большая трудность – вернуться сразу после нашего старта. Я не хочу встретить самого себя.
Корсон содрогнулся.
– Кроме того, – продолжал Веран, – гипрон тоже этого не хочет. Очень трудно заставить его приблизиться к самому себе во времени. Он терпеть этого не может.
«И все же, – подумал Корсон, – я сделал это. Точнее, сделаю. Все законы физики относительны. Это значит, что однажды я пойму механизм времени. Что я отсюда выйду. Что вернется мир, и я найду Антонеллу».
Все произошло так быстро, что Корсон сохранил об этом только отрывочные воспоминания. Тень Верана двигалась так быстро, что пространство, казалось, было полно им, и перемещалось как в калейдоскопе. Голубые осколки скорлупы, ниши, заполненные цыплятами, двери, которые открываются и, вероятно, скрипят, и вдруг как бы запах хлора, хотя было очевидно, что воздух зала не может проникнуть внутрь скафандра, отступление сквозь время, голос Верана, высокий, отрывистый, такой быстрый, что слова было очень трудно понять, пируэт в пространстве, темнота – и опять падение во все стороны Вселенной…
– Конец второй фазы, – сказал Веран.
Ловушка была расставлена. Два или даже два с половиной века пройдут, прежде чем Веран подтолкнет Нгала Р'нда, последнего Князя Урии, Господина Войны, вылупившегося из Голубого Яйца, к его предназначению.
«Время, – подумал Корсон, пока сильные руки освобождали его от ремней, – время – самый терпеливый из богов».
29
Бестия спала сном младенца. Погребенная в пятистах метрах под поверхностью планеты, наполненная энергией, которой хватило бы, чтобы перевернуть гору, она хотела только спать. Она была поглощена созданием восемнадцати тысяч зародышей, из которых потом возникнут особи ее вида, и это обострило ее чувство опасности. Поэтому она проскользнула сквозь толщи осадков до базальтовой подошвы, где и выдолбила себе гнездо. Легкая радиоактивность скалы поставляла ей дополнительную энергию.
Бестия спала. В своих снах она вспоминала планету, которой никогда не видела, но которая была колыбелью ее вида. Там жизнь была простой и хорошей. Хотя планета эта исчезла более пятисот миллионов лет назад (земных лет, которые не имели никакого значения для Бестии), почти нетронутые образы сцен, пережитых ее далекими предками, передавались ей в мозг наследственной памятью. Сейчас, перед размножением, растущая активность хромосомных цепочек оживляла цвета и выделяла детали.
Бестия сохранила образ расы, создавшей ее род по своему образу и подобию, для которой бестии были чем-то вроде домашних животных, нетребовательных и привязчивых. Если бы люди времен первой жизни Корсона могли увидеть сны Бестии, они нашли бы ответы на многие вопросы. Они никак не могли понять, как бестии, сторонящиеся своих сородичей, могли развить некое подобие культуры и основы языка. Они знали животных антиобщественных или живущих в предобщественной стадии, почти таких же интеллигентных, как, например, дельфины. Но ни один из этих видов не развил настоящего разговорного языка. Согласно тогдашним и с тех времен еще не опровергнутым теориям, возникновение цивилизации и языка требовало определенных условий: создания иерархических орд, умения воспринимать окружающее, использовать различные предметы по назначению (каждое существо, конечности которого являются почти идеальными инструментами, обречено на застой).
Бестия не отвечала этим трем условиям. Она жила в изоляции, была, насколько могли судить люди, почти нечувствительна к окружающему и не имела понятия, как пользоваться даже простейшими инструментами. Но это не говорило о недостатке у нее ума. Можно было склонить ее к использованию довольно сложных машин, но самой ей это вовсе не требовалось. Когти и грива полностью обеспечивали все ее потребности. И все же Бестия могла говорить и даже, по мнению некоторых исследователей, пользоваться символами.
Происхождение бестий было второй неразрешимой проблемой. Во времена первой жизни Корсона экзобиологи уже знали достаточно, чтобы сравнительная эволюция стала точной наукой. Теоретически было возможно, изучая только одно существо, создать полный образ вида, к которому оно принадлежало. Но бестии обладали признаками едва ли не дюжины разных видов. Ни одна среда, возникшая в воображении какого-нибудь экзобиолога, не создала бы такого парадокса. Это была одна из причин, по которым их назвали просто бестиями. По мнению одного разочарованного биолога, бестии были единственным известным доказательством существования Бога или, во всяком случае, какого-нибудь божества.
Длинный палец энергии на одну наносекунду коснулся Бестии. Она шевельнулась во сне и жадно проглотила пищу, не заботясь о том, откуда она взялась. Второй контакт, легкий как перышко, почти разбудил ее. А третий – ужаснул. Она умела различать большинство природных источников энергии, но на этот раз источник был искусственным. Что-то – или кто-то – пыталось ее поймать.
С ужасом она поняла, как ошиблась, поглотив энергию первого луча. Она выдала свое убежище. То же самое она сделала со вторым и попыталась умерить свой аппетит, когда пришел третий. Слишком испуганная, чтобы сдержаться, она боялась упустить хотя бы частицу энергии. Когда ее одолевал страх, инстинкт приказывал ей пожирать как можно больше энергии в любой форме. Она уже чувствовала твердые энергетические копья, вонзающиеся в ее нежное тело, и начала оплакивать свою судьбу – маленькое, бедное существо, господствующее только над жалким обрывком времени, способное анализировать всего десять элементов окружающего мира одновременно! Она оплакивала восемнадцать тысяч скрытых в ее теле невинных зародышей, которым грозила гибель.
Почти в шести тысячах километров от этого места у приборов сидели огромные птицы. Нейтронный луч, зондирующий толщу планеты, трижды был поглощен в одной и той же точке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49