Их рассказ сразу по прибытии не удовлетворил любопытства принцессы, и она предложила после ужина всем собраться у неё в каюте, давая возможность людям передохнуть после тяжкого испытания. Да и ей самой необходимо было привести в порядок мысли и восстановить в правильной последовательности события, о которых они уже успели рассказать.
Ночь погрузила во тьму море и безымянный остров, словно укутала их, защищая от превратностей дня. В окно, весело перемигиваясь, заглядывали первые звёздочки.
Сивара, не переставая удивляться, наверное, уже в двадцатый раз подносила фигурку к глазам; глина, когда-то мягкая и влажная, теперь высохла и затвердела. Прекрасное, точное изображение человека, — очевидно, островитянина. И всё-таки это был не совсем человек: перепонки между пальцами рук и ног, длинные остроконечные ногти. Вверх от бёдер и по всему торсу шли мелкие перекрёстные штрихи, напоминающие чешуйки; вдобавок у куклы были огромные выпученные глаза и вместо волос — гребешок, похожий на плавник. Сивара совсем запуталась.
— Похоже на человека, — наконец заявила она. — …И на рыбу тоже… Если это идол, то какого божества? Что вы думаете по этому поводу, Каспель?
Тот медленно покачал головой, сославшись, что совсем не знает предметов культа.
— А вы, Джен, что скажете? — Когда принцесса обращалась к нему, её голос становился необыкновенно мягким и певучим.
Застигнутый врасплох, Джен пожал плечами. Тогда она обернулась к матросам:
— Расскажите же наконец все по порядку и со всеми подробностями. Ну, кто-нибудь, начинайте. Матросы, смущённо переглядываясь (похоже, каждому не терпелось рассказать о приключении), выбрали всё же одного рассказчика. Отважный путешественник вышел на середину каюты. Глаза его светились от удовольствия, и он робко начал свой обстоятельный рассказ.
— По правде сказать, мы боялись этого путешествия, принцесса, очень боялись. Город безмолвствовал и всё же казался живым, — более того, он как будто пристально следил за нашим продвижением и осуждал за вторжение. Я понимаю, это глупо звучит… — Рассказчик сконфузился и покраснел. — Я не поэт, а всего лишь ваш верный слуга, и, возможно, мне не найти подходящих слов, чтобы передать всё, что мы чувствовали тогда, но хочется верить, что вы поймёте меня…
— И я понимаю вас, — тепло откликнулась Сивара. Повернувшись вполоборота к Джену, она тихо прошептала: — Теперь видите, какие люди у нас в Нанихе? Мог бы корфянин так тонко прочувствовать настроение города? Среди таких людей и сам становишься лучше. — Она вновь обернулась к рассказчику: — Продолжайте.
— Остальным тоже было не по себе. Нас встретила такая насторожённая тишина… Знаете, как будто кошка, хотевшая вдоволь наиграться с пойманной мышью, застыла, выгнув спину, и вот-вот ударит лапой — вот так! — Он резко стукнул по столу. — И мышка готова! — Рассказчик помолчал, наслаждаясь произведённым эффектом, и уже спокойнее продолжал: — Гавань — изгиб суши, вылизанный ветром и прибоем. Но сам город! Похоже, его не подметали со времён основания! Мы протоптали целую дорогу в пыли, пока бродили от дома к дому. Наконец мы подошли к громадному сооружению, нависавшему прямо над пропастью. Не долго думая мы миновали огромные ворота и двинулись внутрь. Там тоже везде была пыль. Шествуя длинными коридорами, мы время от времени натыкались на маленькие бугорки и, не удержавшись, один из них всё-таки разрыли. Там были кости какого-то животного, околевшего, должно быть, много лет назад. Наше прикосновение обратило кости в прах. О, это был зловещий знак! С этого момента нас не покидало ощущение, что дух умершего, неизвестно сколько веков назад, города проснулся и пристально следит за нами. У всех нас, я думаю, в тот миг мороз пробежал по коже, хотя вокруг были только незыблемые покойные стены. Ни следа росписи или резьбы, как это принято в Нанихе. И даже солнечный свет словно нехотя пробивался сквозь узкие высокие окна этих надменных холодных стен, не изменившихся, не потрескавшихся с тех пор, как они были возведены. Да, тот, кто строил город, трудился на совесть. По сравнению с мощью этих древних стен наши постройки в Нанихе выглядят жалкими и… убогими…
Сивара беспокойно зашевелилась:
— Хорошо. Но кукла? Куклу-то как вы нашли?
Матрос загадочно замолчал. В его глазах разгоралось воодушевление. Вряд ли он помнил, что перед ним принцесса, — сейчас она была всего лишь слушательницей, то есть частью его благодарной аудитории. Наконец, хитро прищурившись, лукавый рассказчик заговорил снова:
— Подождите, я все объясню. В пыли не было никаких следов, кроме наших. Переходя из зала в зал, мы не боялись заблудиться в лабиринте, так как знали, что всегда сумеем выбраться обратно по своим же следам. И вот, порядком проблуждав, мы оказались в огромной комнате. О! Вам и во сне не приснится в какой! — Он широко развёл руки, продолжая взахлёб: — Она была такая огромная — из одного конца не видно другого! А потолок так высок, что вообще напоминает серое небо в сумерки! Вот, они все могут подтвердить. Спросите кого угодно. Ваш дворец в Нанихе не маленькое сооружение, так вот он бы уместился в этой комнате четырежды и ещё не покрыл бы всего пространства! А если бы стены вашего дворца уложить три раза в высоту, они всё равно не достигли бы потолка. Двери, правда, узковатые, но в высоту — раз в десять выше человека. Гогир ещё сказал, что они не могут закрыться сами собой, столько пыли нанесло между створками.
И в этой комнате я увидел плиту… Невысокая, всего несколько футов от пола, она простиралась от стены к стене. Три-четыре ступеньки вверх…
— Семь, — угрюмо вставил Гогир, — я считал — семь.
— Семь ступенек вверх. — Рассказчик пожал плечами: — Может, и семь… Они там низкие, едва различимые. Так вот, там мы впервые и заметили резьбу. Она тянулась от стены к стене — беспорядочное пересечение линий. Понимаете, это никак не могло быть результатом выветривания камня, его разрушения на протяжении столетий. Время не тронуло город, по крайней мере, нам нигде не попадались на глаза следы его воздействия. Нет, определённо, это была резьба. Но зачем она здесь и что она означает? Огромная, занимающая почти всю стену. — Он очертил в воздухе контур, напоминающий лужу. — Если бы я был художником, я бы изобразил её вам, хотя, если это и было только бессмысленным контуром, что-то в нём приводило нас в трепет. — Глаза рассказчика снова загадочно заблестели. — Было такое чувство, что разбуженный дух города насторожённо следит за нами из этих самых линий! Эта резьба была живой! Живой и бдительной! И… — Матрос застенчиво опустил голову. — Я не суеверен, но, признаться, не люблю таких вещей. Да и все мы начали как-то беспокоиться… Правда, остальные были настроены более браво, чем я, я сам вряд ли вызвался бы в добровольцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Ночь погрузила во тьму море и безымянный остров, словно укутала их, защищая от превратностей дня. В окно, весело перемигиваясь, заглядывали первые звёздочки.
Сивара, не переставая удивляться, наверное, уже в двадцатый раз подносила фигурку к глазам; глина, когда-то мягкая и влажная, теперь высохла и затвердела. Прекрасное, точное изображение человека, — очевидно, островитянина. И всё-таки это был не совсем человек: перепонки между пальцами рук и ног, длинные остроконечные ногти. Вверх от бёдер и по всему торсу шли мелкие перекрёстные штрихи, напоминающие чешуйки; вдобавок у куклы были огромные выпученные глаза и вместо волос — гребешок, похожий на плавник. Сивара совсем запуталась.
— Похоже на человека, — наконец заявила она. — …И на рыбу тоже… Если это идол, то какого божества? Что вы думаете по этому поводу, Каспель?
Тот медленно покачал головой, сославшись, что совсем не знает предметов культа.
— А вы, Джен, что скажете? — Когда принцесса обращалась к нему, её голос становился необыкновенно мягким и певучим.
Застигнутый врасплох, Джен пожал плечами. Тогда она обернулась к матросам:
— Расскажите же наконец все по порядку и со всеми подробностями. Ну, кто-нибудь, начинайте. Матросы, смущённо переглядываясь (похоже, каждому не терпелось рассказать о приключении), выбрали всё же одного рассказчика. Отважный путешественник вышел на середину каюты. Глаза его светились от удовольствия, и он робко начал свой обстоятельный рассказ.
— По правде сказать, мы боялись этого путешествия, принцесса, очень боялись. Город безмолвствовал и всё же казался живым, — более того, он как будто пристально следил за нашим продвижением и осуждал за вторжение. Я понимаю, это глупо звучит… — Рассказчик сконфузился и покраснел. — Я не поэт, а всего лишь ваш верный слуга, и, возможно, мне не найти подходящих слов, чтобы передать всё, что мы чувствовали тогда, но хочется верить, что вы поймёте меня…
— И я понимаю вас, — тепло откликнулась Сивара. Повернувшись вполоборота к Джену, она тихо прошептала: — Теперь видите, какие люди у нас в Нанихе? Мог бы корфянин так тонко прочувствовать настроение города? Среди таких людей и сам становишься лучше. — Она вновь обернулась к рассказчику: — Продолжайте.
— Остальным тоже было не по себе. Нас встретила такая насторожённая тишина… Знаете, как будто кошка, хотевшая вдоволь наиграться с пойманной мышью, застыла, выгнув спину, и вот-вот ударит лапой — вот так! — Он резко стукнул по столу. — И мышка готова! — Рассказчик помолчал, наслаждаясь произведённым эффектом, и уже спокойнее продолжал: — Гавань — изгиб суши, вылизанный ветром и прибоем. Но сам город! Похоже, его не подметали со времён основания! Мы протоптали целую дорогу в пыли, пока бродили от дома к дому. Наконец мы подошли к громадному сооружению, нависавшему прямо над пропастью. Не долго думая мы миновали огромные ворота и двинулись внутрь. Там тоже везде была пыль. Шествуя длинными коридорами, мы время от времени натыкались на маленькие бугорки и, не удержавшись, один из них всё-таки разрыли. Там были кости какого-то животного, околевшего, должно быть, много лет назад. Наше прикосновение обратило кости в прах. О, это был зловещий знак! С этого момента нас не покидало ощущение, что дух умершего, неизвестно сколько веков назад, города проснулся и пристально следит за нами. У всех нас, я думаю, в тот миг мороз пробежал по коже, хотя вокруг были только незыблемые покойные стены. Ни следа росписи или резьбы, как это принято в Нанихе. И даже солнечный свет словно нехотя пробивался сквозь узкие высокие окна этих надменных холодных стен, не изменившихся, не потрескавшихся с тех пор, как они были возведены. Да, тот, кто строил город, трудился на совесть. По сравнению с мощью этих древних стен наши постройки в Нанихе выглядят жалкими и… убогими…
Сивара беспокойно зашевелилась:
— Хорошо. Но кукла? Куклу-то как вы нашли?
Матрос загадочно замолчал. В его глазах разгоралось воодушевление. Вряд ли он помнил, что перед ним принцесса, — сейчас она была всего лишь слушательницей, то есть частью его благодарной аудитории. Наконец, хитро прищурившись, лукавый рассказчик заговорил снова:
— Подождите, я все объясню. В пыли не было никаких следов, кроме наших. Переходя из зала в зал, мы не боялись заблудиться в лабиринте, так как знали, что всегда сумеем выбраться обратно по своим же следам. И вот, порядком проблуждав, мы оказались в огромной комнате. О! Вам и во сне не приснится в какой! — Он широко развёл руки, продолжая взахлёб: — Она была такая огромная — из одного конца не видно другого! А потолок так высок, что вообще напоминает серое небо в сумерки! Вот, они все могут подтвердить. Спросите кого угодно. Ваш дворец в Нанихе не маленькое сооружение, так вот он бы уместился в этой комнате четырежды и ещё не покрыл бы всего пространства! А если бы стены вашего дворца уложить три раза в высоту, они всё равно не достигли бы потолка. Двери, правда, узковатые, но в высоту — раз в десять выше человека. Гогир ещё сказал, что они не могут закрыться сами собой, столько пыли нанесло между створками.
И в этой комнате я увидел плиту… Невысокая, всего несколько футов от пола, она простиралась от стены к стене. Три-четыре ступеньки вверх…
— Семь, — угрюмо вставил Гогир, — я считал — семь.
— Семь ступенек вверх. — Рассказчик пожал плечами: — Может, и семь… Они там низкие, едва различимые. Так вот, там мы впервые и заметили резьбу. Она тянулась от стены к стене — беспорядочное пересечение линий. Понимаете, это никак не могло быть результатом выветривания камня, его разрушения на протяжении столетий. Время не тронуло город, по крайней мере, нам нигде не попадались на глаза следы его воздействия. Нет, определённо, это была резьба. Но зачем она здесь и что она означает? Огромная, занимающая почти всю стену. — Он очертил в воздухе контур, напоминающий лужу. — Если бы я был художником, я бы изобразил её вам, хотя, если это и было только бессмысленным контуром, что-то в нём приводило нас в трепет. — Глаза рассказчика снова загадочно заблестели. — Было такое чувство, что разбуженный дух города насторожённо следит за нами из этих самых линий! Эта резьба была живой! Живой и бдительной! И… — Матрос застенчиво опустил голову. — Я не суеверен, но, признаться, не люблю таких вещей. Да и все мы начали как-то беспокоиться… Правда, остальные были настроены более браво, чем я, я сам вряд ли вызвался бы в добровольцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44