– Кушай, кушай, пугын! – сказала Чулмасы и протянула горсть сушёных грибов.
– Тьфу на тебя! – обиделся Сотон. – Сама жуй сухие дрова, а мне подавай горячего мяса!
– Горячего не могу, – созналась лешачиха. – Мы, лесовики, огня боимся.
Пришлось одеваться и обуваться, идти из пещеры на снег и ветер, чтобы притащить дров. Правда, с охотой любовница ему помогла, чем могла: неведомым способом подманила под выстрел кабана, так что ходить далеко не пришлось и тащить добычу недалече.
Сотон жадно глотал плохо проваренные куски, отрезая мясо у губ ножом, и запивал чудеснейшей сомагонкой. Дал глотнуть и лесунке. Ему нравилось, что от напитка любовница становилась красиво красной, как осенний осиновый лист, и выдыхала ароматный смолистый дым. В перерывах между любовными развлечениями юртаунец расспрашивал лешачиху, какой народ населяет ближайшие окрестности, как вообще зовётся местность.
– А по-разному зовется, – охотно отвечала Чулмасы. – Одни говорят – Нирайканай, другие – Алтай, третьи – Высокая тайга. Есть вождь Идзанаки, есть Пак Хёккосе, а ещё – Когудей. Вокруг полно людей и племён…
Из долгих разговоров Сотон узнал много подробностей из жизни близлежащих племён, многих заочно изучил по именам, с кличками их и привычками. И когда однажды в очередной раз выбрался из пещеры за дровами, то услышал весеннюю капель и вдохнул полную грудь тёплого весеннего воздуха. Весна пришла, а он и не заметил! Вернулся из ясного дня в сумрак пещеры и новыми глазами глянул на любовницу. Посмотрел и ужаснулся. От пылкой любви у Чулмасы стёрлась спина. Не просто поцарапалась, поистёрлась, а исчезла, сошла на нет. Если глянуть на лесунку сзади, то открывалось препаскуднейшее зрелище: под клеткой рёбер надуваются и опадают кожаные мешки, тянутся синие и красные жилы, что-то булькает и переливается, скачет и ёрзает. Пора сматываться, решил Сотон и стал пылко прощаться с неутомимой лешачихой, стараясь смотреть в лицо и ни в коем разе ниже, тем более – сбоку или сзади.
Чулмасы заливалась попеременно сладкими, как берёзовый сок, и кислыми, как квас, слезами, прощаясь с любимым пугыном. А тот спешно собирался. Стремглав выскочил на свежий воздух, опасаясь, что именно сейчас медведь да леший проснутся и узрят, что он сотворил с лесункой, и обнаружат исчезновение осенних припасов для утоления голода после долгой зимней спячки. Снаружи сообразил, что давненько не встречал светлой верблюдицы. А если она издохла? Эта мысль ошеломила Сотона. Как же он потащит на себе всё барахло: юрту, казан, котёл, жаровню, охотничий лук, меховой спальник, зимнюю одежду и обувь?
Представил себе, что всё богатство, нажитое за долгую неправедную жизнь, придётся бросить просто так, даром, и горько зарыдал.
– О чём плачет пугын? – участливо спросила лесунка.
– Верблюдица пропала, – вымолвил мужик сквозь горючие слёзы.
– Не горюй, – посоветовала Чулмасы и закричала по-звериному.
Повторила призыв ещё разик да разок, и хозяин услышал ответный отклик. Жива-здорова его верблюдица, неведомым образом пропитала себя в зимнюю стужу, лишь спала с морды и горбов да обросла густейшей шерстью, как видно приноравливаясь к непривычным морозам.
Сотон живёхонько нагрузил её торбами со скарбом и забрался промеж горбов.
– Прощай, Чулмасы, – сказал на прощание да и был таков.
Но ещё долго среди кедрача и ельника, на сопках и в распадках нагоняло его грустно-томительное: «Пугын! Пугын!»
Он шарахался от столь длительного и неотвязчивого прощального слова, как пуганая ворона. Наконец лешачье эхо затерялось-таки среди скал и стволов, запуталось да и сгинуло в чащах. Сотон вздохнул с облегчением и стал пристальнее вглядываться в открывающуюся взору даль и втягивать воздух широкими ноздрями: не покажется ли селение, не потянет ли человеческим жильём? Но только в сумерках заметил блики огня. Пошёл на свет и вышел на пламя костра за околицей посёлка, где жители праздновали наступление весны.
Юртаунец постоял у кромки леса, послушал разговоры и догадался, что набрёл на племя Идзанаки. По описаниям лесунки узнал и вождя-полковника. Набрал в рот сомагонки и, поневоле немой, двинулся к огню.
Местные жители, заметив незнакомца, выжидающе стихли.
Первой молчание нарушила юная красавица.
– Кто ты и откуда? – надменно спросила она. Сотон поклонился, не раскрывая рта. Ждал вопроса полковника Идзанаки. Наконец вождь не выдержал:
– Здравствуй, пришелец. С чем пришёл – с добрыми вестями или худыми?
Юртаунец сплюнул в огонь, отчего пламя костра взметнулось к небу. Толпа ахнула.
– Никак сам змей явился! – решили местные. – Ямата-но ороти в образе человека!
Гостю поднесли жареного мяса и ковшик браги. Тот принял дары и с таким видом приступил к ужину, будто оказывает хозяевам великую честь. И, только насытившись, открыл рот.
– Как поживаешь, уважаемый Идзанаки? – спросил он.
Толпа снова ахнула: пришелец неведомыми путями узнал имя вождя!
– Живу я неплохо, – с достоинством отвечал полковник. – И дети мои растут здоровыми, беды не знают. Вот моя старшая дочь, любимица, солнце-подобная Аматэрасу. – Он указал на надменную красотку, – Вот это её брат Цукуёми, а это младшенький – Сусаноо. А как тебя называть, уважаемый гость?
– Зовусь я Сотон. Прибыл издалека, чтобы донести до ваших пределов волю неба. Неправильно вы живёте…
Толпа в третий раз ахнула.
– Чем же прогневали мы небо? – спросил полковник.
– Давно ли проживаете вы в данной местности и как её называете? – вопросом на вопрос ответил пришелец.
– Да лет двадцать пять живём. С тех самых пор, как загнали армии рогатых в эти горы и одержали убедительную победу. Когда прибыли обозы с нашими вещами и жёнами, мы остались на месте нашей славы и назвали его Нирайканай, – отвечал вождь.
– Вот! – резко остановил его гость.
– Что «вот»?
– Вы сами и назвали причину, почему небо недовольно вашей жизнью!
– Где назвали? Когда назвали? – опешил Идзанаки.
– Когда нарекали страну проживания.
– Непонятны твои слова, уважаемый Сотон.
– А прочны ли здесь ваши корни? – гнул своё незваный гость. Говорил всё непонятнее и непонятнее.
– Какие корни? Мы лишь четверть века живём тут, в краю Высокой тайги. Здесь мы зарыли в землю немало наших родных и близких, здесь мирно покоится прах наших боевых товарищей, а звери растащили кости врагов. Здесь родились наши дети, взять хотя бы троих моих. Но глубоких корней пока пустить не успели, потому что на этой земле второе поколение не успело сменить первое…
– Значит, и корни пока непрочны! – оборвал Сотон.
– Да кто же с этим спорит?
– И правильно! И не надо спорить. А надо вспомнить наш старый добрый общий язык. Я слышу, у вас в речах появилось много новых словечек!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109