С кагэбней сколько угодно, с нашим доблестным уголовным розыском, а вот с пинкертонами - ни разу.
- Значит, я буду первым.
Он сунул в рот папиросу - мне даже показалось, что это "Беломор-канал" - и с наглым видом уставился на меня.
- Как вас зовут?
- Крайский.
- Засуньте эти ваши доллары себе в задницу, господин Крайский. Этот парень, что расписал переходы в метро, действительно гений. И плевать он хотел на ваши деньги, поэтому и не объявляется. Не все еще в этом вонючем мире продается, представьте себе. Мы взорвем его, этот ваш вонючий мир! Этих аккуратных европейчиков и американчиков с их дистиллированными мыслями. Так и передайте вашему клиенту. Скажите ему, что этот парень не продается. Es tut mir wirklich sehr leid1, как говорят простые немецкие обыватели. Пусть засунет в жопу свои деньги. А если у него возникнут с этим трудности, помогите ему.
После такого поворота в разговоре можно было сразу же и уходить.
- Начните новую серию, господин Куперман, - посоветовал я ему на прощанье. - "Натюрморт с Колем", "Натюрморт с Мэйджором", "Натюрморт с Клинтоном"...
- Не беспокойтесь, за мной не заржавеет, - заверил он меня...
Во-вторых, с Сергеем Гламоздой. Во время своего прошлого посещения Берлина, находясь в ресторане в глубоком подпитии, мы с Джаичем купили картину именно этого Сергея Гламозды. Называлась она "Лети, пуля" и обошлась нам более чем в две тысячи марок. Сейчас она украшала стену моего кабинета в здании штаб-квартиры "Гвидона". Я поведал Гламозде эту историю, и тот сразу же оживился.
- Может, купите еще одну до пары? - поинтересовался он. Это может быть: "Лети, разрывная пуля", "Лети, трассирующая пуля", "Лети, пуля со смещенным центром тяжести", "Лети, бризантный снаряд". Я уже вижу их, эти картины. Между прочим, мои акции на рынке живописи неудержимо ползут вверх, несмотря на общий кризис. Так что вы удачно поместите капитал.
- Я подумаю, - пообещал я.
С минуту он помолчал.
- Что же до вашего гения, то его не существует в природе. Зря стараетесь. Все это - чудовищная мистификация, плод чьего-то больного ума. Я вообще склонен думать, что автором этих произведений является компьютер, а кто-то просто взял да перенес их на стены. Человек бы так не сумел. Разве, продай он душу дьяволу.
- То есть вы считаете, что машина может написать лучше человека?
- В известном смысле, да.
- Но тогда получается, что работа художника вообще не нужна. Да здравствует великий мастер Компьютер и его полотна!
- Не совсем так, господин Крайский. Не совсем так. Эти творения не стоят и ломаного гроша.
- Однако, вы же сами утверждаете, что их практически нельзя отличить от настоящих. Разве что они еще более совершенны.
- Вы правы, - печально вздохнул он. - Абстракционизм умирает на глазах, и все это очень безрадостно...
В третьих, с Майей Маевской.
- О! - воскликнула она, стоило ей только увидеть меня. Крайский!
Я опешил.
- Разве вы меня знаете?
- Еще бы мне тебя не знать, если я с тобой цацкалась и панькалась на протяжении целого года. Тебе тогда было три, а мне - семь, и мы жили с тобой в одной коммунальной квартире.
Я принялся судорожно рыться в памяти.
- Майю помню, - наконец проговорил я. Была такая чернявая девчонка-соседка. - Но она была не Маевская.
- Все верно, малыш. Маевская я по второму мужу. Я и замуж-то вышла за него, чтобы сделаться Майей Маевской. А ты за эти годы совершенно не изменился. Вот уж не думала встретить тебя в Берлине.
Сказав это, она посторонилась и впустила меня. Ее жилище представляло собой одну гигантскую комнату с таким же гигантским, на всю стену, окном.
- Белая гвардия - моя слабость, - продолжала она. - В особенности, Май-Маевский. Выдающаяся личность!
Я огляделся и присел на край кожаного дивана. На стенах висело несколько картин, кактусы и фикусы чередовались со скульптурой и статуэтками. Но совершенно не чувствовалось, чтобы это было рабочее помещение.
- У тебя еще имеется мастерская? - поинтересовался я.
- Верно, в этом же доме. На мансарде.
Я объяснил ей, зачем пришел. Она расхохоталась.
- Миша Крайский - пинкертон! - воскликнула она. Далось им, в самом деле, это слово. - Тот самый Миша Крайский, которого я сажала на горшочек, теперь сделался пинкертоном! Маленький пинкертончик!
Она подкатила к дивану тележку, над которой возвышалось несколько бутылок со спиртным и пустые бокалы (не хватало, разве что, селедки и фотографий великих вождей), уселась рядом со мной и спросила, что бы я хотел выпить. Я выбрал "Кьянти", а она налила себе ирландского яичного ликера.
- Ничем тебе помочь не смогу, малыш, - сказала она. - Я не знаю этого парня. Хотя иногда мне кажется, что где-то мельком нечто подобное я уже видела. Скажу тебе честно, я не очень-то люблю абстрактную живопись. Может быть потому, что не достаточно хорошо ее понимаю. Мне, вообще, кажется, что абстракционизм - убежище для бездарей. Точно также я не люблю белых стихов...
Очевидно, из всего белого она признавала только белую гвардию.
Она сделала большой глоток. Я все пытался вызвать в памяти образ той девчонки, которая когда-то возилась со мной, и отождествить его с сидящей рядом со мной женщиной средних лет, еще достаточно стройной, черноволосой, с умным взглядом и пухлыми, чувственными губами. Какая же у нее была фамилия? Мы начали говорить на отвлеченные темы. Я рассказал о себе, а она о себе. Оказывается, со своим вторым мужем Маевским она уже тоже разошлась. Живет одна, отчего совершенно не страдает. Секс - не ее стихия. Она может прожить и без него. Это, конечно, не означает, что она - такая уж беспросветная фригидина, ее тоже можно зажечь. И все же она не является рабыней фаллоса.
- Я тебе все это так откровенно говорю, поскольку ты мне как бы родной. Я ведь тебя купала и меняла тебе штанишки. А когда ты сюда пришел, сразу тебя узнала.
- Хочешь остаться в Германии? - неожиданно спросила она.
- Зачем? - не понял я.
- Ну, как это зачем?! Разве в России сейчас можно достойно прожить?
- В России, может быть, и нельзя, - отозвался я. - Но "Гвидон" - это ведь государство в государстве. Все, кто работает в "Гвидоне", живут достойно.
- Мой сладкий пинкертончик, - прошептала она, и прежде, чем я успел сообразить, что происходит, очутился в ее объятиях.
- Я тебя зажег? - поинтересовался я, отдышавшись после долгого поцелуя.
- Только не подумай, что у меня бешенство матки.
- Совершенно не думаю, - сказал я искренне. Ведь Мая подвернулась мне очень кстати.
- Меня завели воспоминания. Пойдем, я тебя искупаю.
Приблизительно через час, совершенно голый, я разгуливал по огромному залу, служащему Майе жилищем, и рассматривал картины и статуэтки. В одном из углов я случайно обнаружил компьютер.
- Послушай, а те картины из метро... - крикнул я. - Они могли быть созданы компьютером?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21