– Из наших никто. Никто не вышел из парка.
– Откуда у вас такая уверенность? – рассердился капитан.
– На похоронах был их командир.
– Ах так? – Ему стало немного легче.
– Да. Пришел. Рисковал жизнью. Семнадцать парней послал он в усадьбу и семнадцать трупов опознал.
– Кто это был?
– Псевдоним Бородатый. Отец одной из моих учениц. Лех Квашьневский. Умер в прошлом году в Варшаве, – добавила она с едва заметной иронией, но, может быть, это капитану только показалось.
– Дочь живет в Польше?
– Естественно. Вышла замуж. Работает. Она кассир в кругляшке, в PKO на Аллеях Йерозолимских. Маженка Квашьневская, по мужу Павлицкая.
Капитан погладил кота, но посвистеть канарейке побоялся, чтобы не привлечь к ней его внимание.
– Алоизы так сыт, что канарейка его не интересует, – дала последнюю информацию Ольга Климонтович.
Глава VII
Он лежал на кровати в туристской гостинице и смотрел на бревенчатый потолок. Под окном шумела горная река. Вот уже несколько дней в нем боролись два противоположных чувства: надежда и отчаяние. Кроме ключа к загадочному поведению Часовщика в момент смерти он также искал новую цель в жизни. Он еще надеялся, что, поскольку с тем покончено, ему удастся хоть что-то воскресить из молодости. Но его все время преследовало такое ощущение, что он уже никогда ничего не сможет сделать так хорошо, как ему бы хотелось, потому что за ним ползет отвратительная тень смирения.
«Это не имеет смысла, – думал он. – Поднимусь один раз на Каспровый Верх, если не будет тумана, и вернусь в бюро. К Ирэне. Я сказал Михалу, что никогда на ней не женюсь. А почему бы и нет? Единственный по-настоящему разумный шаг. Кроме того, у меня не так уж много лет впереди. Куда рыпаться? Ирэне тоже немало, она умеет ценить покой. Черт побери, разве я его когда-нибудь искал?»
Он встал и прошелся по комнате, посмотрел в окно. После ранних в этом году снегопадов вода весело прыгала по камням. Дело шло к зиме. Ели в долине стояли в белых шапках, как на рождество.
Он снял с колышка куртку, ловким движением застегнул «молнию». В носу пересохло, словно перед похолоданием. Пошел редкий снег. Он любил ходить в горы, это давало хорошую нагрузку ногам, и он начинал ощущать, что живет, что-то преодолевает…
В первые послевоенные годы он регулярно наведывался в Бюро учета населения больших городов – без результата. Дома у него собралась целая картотека фамилий и адресов, всевозможных сведений. Делая ставку на систематичность поисков, он и не предполагал, что наткнется на Часовщика таким образом.
Если бы не повышенный интерес к любым упоминаниям о часах и часовщиках, разговор с молодым человеком, инженером, приехавшим на преддипломную практику, прошел бы мимо его сознания. В одну из суббот инженер собирался в Варшаву, на Брудно, к часовщику. Скорее по привычке, чем сознательно, он спросил инженера, почему он тащится с часами в Варшаву. То, что он услышал, чуть не свалило его с ног. Это была фамилия человека, которого он безрезультатно искал четверть столетия. Больше он ни о чем его не спрашивал. Боялся себя выдать. Он родился на правом берегу Вислы и Прагу знал как свои пять пальцев. Все зависело только от него. Осторожность и рассудительность взяли верх. Расспросы, даже ничего не значащие, всегда если не сразу, то когда-то наводят людей на размышления.
Во время двух служебных командировок в Варшаву он установил точный адрес Кропивницкого. Это было несложно. На улице Св. Винценты ходить в районный народный Совет не надо. Достаточно спросить стоящих у подъездов подростков, где находится такая-то мастерская. В Брудно люди все еще знают друг друга.
Ситуация окончательно прояснилась, когда молодого инженера потянуло на медные рудники. Туда он уехал летом 1971 года, а 1 ноября, Задушки, показалось ему символической и вполне подходящей датой…
Он взбирался на гору и думал о том, как трудно дался ему последний год. Наконец-то Часовщик попал в поле его зрения. Он взял было его на мушку, но понял, что должен подождать, пока один ничего не значащий вопрос, заданный инженеру, не выветрится у того из памяти.
«Каким осторожным я был, пока не покончил с этим мерзавцем. А теперь дрожу как осина, потому что мне захотелось жить, жить, а Часовщик не хотел отправляться к праотцам так, как я себе представлял это 28 лет тому назад. Мне бы сидеть сейчас на работе. А вечером сходить с Ирэной в кино. В конце концов я накликаю на себя беду».
Но в общем-то он не испугался: просто не верил, что кто-то мог его найти. Этот кто-то должен уметь играть в шахматы, логические игры, решать математические задачи, а не служить в милиции!
Он был в семье единственным сыном. Родители его давно умерли. Близких родственников не было, а дальние никогда его не видели, как, впрочем, и он их. Отец приехал в Варшаву до войны из полесской деревни. На собственный страх и риск, потому что был неплохим бондарем. Женился на девушке, продавщице продовольственного магазина. Он сделал хороший выбор, а о девушке говорили, что она могла бы метить и выше, не будь ее нареченный так чертовски красив. Мать до последних дней не бросала торговлю, благодаря чему смогла послать сына в гимназию. Они с отцом решили не иметь больше детей, потому что хорошее образование могли дать только одному ребенку.
«Война все перечеркнула, – думал он, продолжая взбираться на гору. – Но уже был аттестат зрелости. Если бы не мать, школу я бы не закончил. Это мой единственный, впрочем, с каждым годом все более слабый козырь. Плюс практика. Провал отца после облавы на Зомковской убил мать. Если бы она была жива… Если бы она была жива, я не смог бы стать Ежи Коваликом. Все пошло бы по другому пути. Забавно. Даже если бы я теперь захотел, я не смог бы вернуться к своему настоящему имени. Только Баська знает Франэка, но она одна никогда не знала ни одной моей фамилии. Интересно, даже не спрашивала об этом. Если бы кто-нибудь неожиданно и крикнул за спиной: „Казэк Олендэрчик!“ – я обернулся бы? Нет. С Ежи Коваликом я чувствую себя хорошо, настолько, что, даже если б мог, не вернулся уже к Казэку Олендэрчику. Олендэрчика просто нет, так же как нет Франэка. Если уж на то пошло, то после смерти Часовщика я для всех только Ежи Ковалик. Баська? – предостерег его внутренний голос. – Да. Я мог тогда не выйти из пущи. Но она никогда никому ничего не скажет. Впрочем, что она может сказать? Что во время войны знала парня по имени Франэк? А что дальше? Кроме этого, она обо мне ничего не знает. Когда я случайно встретил ее возле машины в пуще, она боялась его громко произнести. Она не выдаст меня даже под пытками…»
На улице моросило. Снег перешел в дождь, как в ноябре. Укладывая вещи в чемодан, он дал самому себе слово покончить с привидениями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33