Он почувствовал, как по коже прошел мороз. Не холод, а именно мороз. – Этого не может быть.
– Почему? – удивился старик. – Разве человек в состоянии запомнить всех людей, которых он встречал в жизни? Разве часовщик в состоянии запомнить лица всех своих клиентов? За полвека. Что вы!
– Всех? – повторил пришелец. – Всех… нет. Но одного – да!
Старик отодвинулся от стола, стал подниматься, и его сгорбленная спина как-то выпрямилась, лицо разгладилось. На его старческий облик наложился тот, молодой, энергичный, вызывающий доверие. Пришелец никогда его не забывал. Даже во сне. Вновь вернулась уверенность, четкость решений. Он опять владел собой. Он знал, зачем пришел сюда, опять был уверен, что никогда, ни на секунду не подвела его буссоль памяти и время не оборвало старой нити. Ничто не в силах было стереть прошлое.
– Одного человека? – спросил старик, и хотя его голос слегка дрожал, в нем звучало достоинство. Слух не обманывал пришельца. Он не ошибался. Это было достоинство. – Да, может быть, и был один такой человек, – продолжал часовщик, и его голос не выражал уже никаких эмоций, – но он… этот человек, не вы. Это был прекрасный парень.
– Это я! – выдавил пришелец. – Уже не такой прекрасный, но я! Ты думал, что никто уже не придет. Нет никого и ничего. Я искал тебя. Долго. И вот нашел.
Про себя он подумал: слишком долго. Так долго, что ненависть уже прошла и осталась только обязанность. Но это даже нельзя было назвать мыслью – отблеск мысли.
Они смотрели друг на друга, разделенные столом, на котором лежали части карманных часов. Но, несмотря на растущее волнение, пришелец видел, что Часовщик его не боится. «Почему?» – мучил его вопрос. Но он опять был во власти решения, поддерживавшего его все 28 лет поиска, забыть о котором не давала вечно живая, выжженная, выбитая в памяти картина той ночи.
– Останови часы на одиннадцати, – сказал он и не узнал своего голоса.
Старик не спеша повернул голову, окинул взглядом стены. Рассматривал свои часы? Проверял время?
– А ты пришел, Франэк… в одиннадцать… столько лет спустя… Много же надо было положить труда, чтобы найти старого человека! Я… не виновен… Я был не виновен. Выслушайте меня…
Звонок тревоги зазвенел в мозгу пришельца. Он знал, уже знал, что если разрешит старику говорить, то не сможет вынуть руки из кармана и станет жалкой, смешной фигурой, никому не нужной, даже себе. Человеком, который проиграл жизнь во имя химеры, глупцом, живущим иллюзиями. А ведь та ночь действительно была.
Старик прочитал приговор в глазах пришельца. Никакие слова не могли его спасти. И он совсем не был уверен, что хотел бы купить себе жизнь, цепляясь за штанины этого, сегодня совершенно чужого мужчины.
Ночной гость достал оружие скупым, тренированным движением и сделал только один выстрел. Потом опустился на колени и приложил ухо к сердцу старика. Оно не билось.
«Это единственное, что меня никогда не подводит, – подумал он без всяких эмоций. – Рука и глаз».
Он поднял тело и перенес его на кровать. Проследил, чтобы голова умершего легла на подушку.
«Это все, что я могу для тебя сделать, – подытожил он холодно. – Никто из наших не был бы на меня за это в обиде».
Пришелец открыл дверь в кухню, зажег свет. Кухня была без окон, как он и предполагал. По соседству вырос большой дом. Его степа примыкала к деревянному домику. На плите чисто вымытая посуда. Пол подметен, в ведре уголь, рядом наколотые дрова, но лестницы нигде не было. Он вернулся в комнату, пододвинул стол к стене, поставил на него стул. Влез на эту импровизированную пирамиду. Стал открывать часы, переставлять стрелки на одиннадцать, останавливать маятники, блокировать быстро вращающиеся колесики механизмов, дергающихся, словно обнаженные препарированные сердца кроликов. От холода или усталости его охватила дрожь, он закрыл на секунду глаза, но красные пульсирующие сердца не исчезали. Он оглянулся на кровать: кровавое пятно расползалось по рубашке убитого, цвело, как мак, раскрывающий лепестки, росло на глазах. Стул под мужчиной зашатался, но он быстро восстановил равновесие.
«Зачем ты оглядываешься? – рассердился он сам на себя. – Ты упадешь с этой прекрасно построенной конструкции и сломаешь себе шею. Ты изнежился за эти годы чиновничьей жизни. И у тебя разыгралось воображение. Там лежит убийца, ни больше ни меньше. И что с того, что перед своим концом он сумел так красиво сказать. Каждый негодяй не виновен, когда надо расплачиваться. Даже в Нюрнберге на скамьях подсудимых сидели одни невиновные. Ты сделал свое дело, и хорошо. Поспеши с часами и не думай о кроликах. Тот, там, умирал не как кролик. Может быть, в определенном возрасте человек вообще перестает бояться смерти. Случись со мной что-нибудь подобное, я бы тоже не боялся. Мне уже столько раз представлялась возможность умереть, что могу жизнь считать подарком. Как бы курносая внезапно не переменила свое решение и не забрала его назад. Ничего ужасного в мире не произойдет. Человечество не зарыдает от горя. Но я не сомневаюсь, что оно испытывает облегчение, когда избавляется от негодяя!»
Двигание стола и многократное восхождение на неудобное шаткое возвышение, перестановка стрелок, зачастую тугих, утомили его, у него затекли руки. С момента прихода прошло уже минут пятьдесят, и только тогда он вспомнил, что входная дверь была открыта.
Это его совсем не испугало. Он спрыгнул на пол, повернул ключ в замке. Хотел поставить стол назад в центр комнаты, но почему-то остановился, как будто опасность, внезапно материализовавшись, коснулась его рукой. Некоторое время он стоял, прислушиваясь к себе. Потом рассмеялся. Тишина, могильная тишина на секунду парализовала его рассудок. Все часы молчали. Он знал такую тишину, он уже испытал ее однажды. Когда-то. Это была тишина смерти, и в этом смысле похожа на ту. Равнодушным взором окинул он кровать и лежащую на ней фигуру. Он слишком долго обдумывал сценарий этой ночи, чтобы чего-либо бояться. Может быть, еще тогда, в ту ночь, он навсегда потерял чувство страха. А теперь вокруг него лишь странное кладбище часов.
Он поставил стол на прежнее место, рядом с ним стул. Части разобранных часов остались лежать на месте. Взбираясь на стул, он каким-то чудом ни одной из них не раздавил.
«Значит, подсознательно замечал, – констатировал он. Пожал плечами. – Чьи-то часы. Вернутся к владельцу. Конечно, они имеют для него ценность. Ну вот, будет память о дедушке».
Он подошел к кровати. Смерть уже наложила свой отпечаток на лицо старика.
– До свидания, Часовщик, – сказал он громко. – Копчено. Наконец я могу идти своей дорогой.
Он погасил свет и бесшумно закрыл дверь на защелку. Очутившись на пустынной улице, он почти не узнал ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
– Почему? – удивился старик. – Разве человек в состоянии запомнить всех людей, которых он встречал в жизни? Разве часовщик в состоянии запомнить лица всех своих клиентов? За полвека. Что вы!
– Всех? – повторил пришелец. – Всех… нет. Но одного – да!
Старик отодвинулся от стола, стал подниматься, и его сгорбленная спина как-то выпрямилась, лицо разгладилось. На его старческий облик наложился тот, молодой, энергичный, вызывающий доверие. Пришелец никогда его не забывал. Даже во сне. Вновь вернулась уверенность, четкость решений. Он опять владел собой. Он знал, зачем пришел сюда, опять был уверен, что никогда, ни на секунду не подвела его буссоль памяти и время не оборвало старой нити. Ничто не в силах было стереть прошлое.
– Одного человека? – спросил старик, и хотя его голос слегка дрожал, в нем звучало достоинство. Слух не обманывал пришельца. Он не ошибался. Это было достоинство. – Да, может быть, и был один такой человек, – продолжал часовщик, и его голос не выражал уже никаких эмоций, – но он… этот человек, не вы. Это был прекрасный парень.
– Это я! – выдавил пришелец. – Уже не такой прекрасный, но я! Ты думал, что никто уже не придет. Нет никого и ничего. Я искал тебя. Долго. И вот нашел.
Про себя он подумал: слишком долго. Так долго, что ненависть уже прошла и осталась только обязанность. Но это даже нельзя было назвать мыслью – отблеск мысли.
Они смотрели друг на друга, разделенные столом, на котором лежали части карманных часов. Но, несмотря на растущее волнение, пришелец видел, что Часовщик его не боится. «Почему?» – мучил его вопрос. Но он опять был во власти решения, поддерживавшего его все 28 лет поиска, забыть о котором не давала вечно живая, выжженная, выбитая в памяти картина той ночи.
– Останови часы на одиннадцати, – сказал он и не узнал своего голоса.
Старик не спеша повернул голову, окинул взглядом стены. Рассматривал свои часы? Проверял время?
– А ты пришел, Франэк… в одиннадцать… столько лет спустя… Много же надо было положить труда, чтобы найти старого человека! Я… не виновен… Я был не виновен. Выслушайте меня…
Звонок тревоги зазвенел в мозгу пришельца. Он знал, уже знал, что если разрешит старику говорить, то не сможет вынуть руки из кармана и станет жалкой, смешной фигурой, никому не нужной, даже себе. Человеком, который проиграл жизнь во имя химеры, глупцом, живущим иллюзиями. А ведь та ночь действительно была.
Старик прочитал приговор в глазах пришельца. Никакие слова не могли его спасти. И он совсем не был уверен, что хотел бы купить себе жизнь, цепляясь за штанины этого, сегодня совершенно чужого мужчины.
Ночной гость достал оружие скупым, тренированным движением и сделал только один выстрел. Потом опустился на колени и приложил ухо к сердцу старика. Оно не билось.
«Это единственное, что меня никогда не подводит, – подумал он без всяких эмоций. – Рука и глаз».
Он поднял тело и перенес его на кровать. Проследил, чтобы голова умершего легла на подушку.
«Это все, что я могу для тебя сделать, – подытожил он холодно. – Никто из наших не был бы на меня за это в обиде».
Пришелец открыл дверь в кухню, зажег свет. Кухня была без окон, как он и предполагал. По соседству вырос большой дом. Его степа примыкала к деревянному домику. На плите чисто вымытая посуда. Пол подметен, в ведре уголь, рядом наколотые дрова, но лестницы нигде не было. Он вернулся в комнату, пододвинул стол к стене, поставил на него стул. Влез на эту импровизированную пирамиду. Стал открывать часы, переставлять стрелки на одиннадцать, останавливать маятники, блокировать быстро вращающиеся колесики механизмов, дергающихся, словно обнаженные препарированные сердца кроликов. От холода или усталости его охватила дрожь, он закрыл на секунду глаза, но красные пульсирующие сердца не исчезали. Он оглянулся на кровать: кровавое пятно расползалось по рубашке убитого, цвело, как мак, раскрывающий лепестки, росло на глазах. Стул под мужчиной зашатался, но он быстро восстановил равновесие.
«Зачем ты оглядываешься? – рассердился он сам на себя. – Ты упадешь с этой прекрасно построенной конструкции и сломаешь себе шею. Ты изнежился за эти годы чиновничьей жизни. И у тебя разыгралось воображение. Там лежит убийца, ни больше ни меньше. И что с того, что перед своим концом он сумел так красиво сказать. Каждый негодяй не виновен, когда надо расплачиваться. Даже в Нюрнберге на скамьях подсудимых сидели одни невиновные. Ты сделал свое дело, и хорошо. Поспеши с часами и не думай о кроликах. Тот, там, умирал не как кролик. Может быть, в определенном возрасте человек вообще перестает бояться смерти. Случись со мной что-нибудь подобное, я бы тоже не боялся. Мне уже столько раз представлялась возможность умереть, что могу жизнь считать подарком. Как бы курносая внезапно не переменила свое решение и не забрала его назад. Ничего ужасного в мире не произойдет. Человечество не зарыдает от горя. Но я не сомневаюсь, что оно испытывает облегчение, когда избавляется от негодяя!»
Двигание стола и многократное восхождение на неудобное шаткое возвышение, перестановка стрелок, зачастую тугих, утомили его, у него затекли руки. С момента прихода прошло уже минут пятьдесят, и только тогда он вспомнил, что входная дверь была открыта.
Это его совсем не испугало. Он спрыгнул на пол, повернул ключ в замке. Хотел поставить стол назад в центр комнаты, но почему-то остановился, как будто опасность, внезапно материализовавшись, коснулась его рукой. Некоторое время он стоял, прислушиваясь к себе. Потом рассмеялся. Тишина, могильная тишина на секунду парализовала его рассудок. Все часы молчали. Он знал такую тишину, он уже испытал ее однажды. Когда-то. Это была тишина смерти, и в этом смысле похожа на ту. Равнодушным взором окинул он кровать и лежащую на ней фигуру. Он слишком долго обдумывал сценарий этой ночи, чтобы чего-либо бояться. Может быть, еще тогда, в ту ночь, он навсегда потерял чувство страха. А теперь вокруг него лишь странное кладбище часов.
Он поставил стол на прежнее место, рядом с ним стул. Части разобранных часов остались лежать на месте. Взбираясь на стул, он каким-то чудом ни одной из них не раздавил.
«Значит, подсознательно замечал, – констатировал он. Пожал плечами. – Чьи-то часы. Вернутся к владельцу. Конечно, они имеют для него ценность. Ну вот, будет память о дедушке».
Он подошел к кровати. Смерть уже наложила свой отпечаток на лицо старика.
– До свидания, Часовщик, – сказал он громко. – Копчено. Наконец я могу идти своей дорогой.
Он погасил свет и бесшумно закрыл дверь на защелку. Очутившись на пустынной улице, он почти не узнал ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33