Вряд ли ребята поверили, но расспрашивать больше не стали.
– Зачем вы вообще позволили ей нервничать из-за такой ерунды? – сдвинул черные брови Тимур. Сердитый, он был невероятно похож на своего отца.
– Она не считает эти выборы ерундой, – вздохнул Иловенский.
– Но мы-то с вами знаем, что она не права. Павел Андреевич, хотите совет?
Иловенский опять вздохнул.
– Давай.
– Если вы действительно любите маму, возьмите ее и увезите, заприте в вашем доме и не давайте больше ничего решать. Разве не видите: она ходит по лезвию бритвы, вокруг выборов и университета черт-те что творится, а она в одиночку пытается остановить лавину перемен и непонятных преступлений.
– Я так не могу, Тимур. Да, я очень люблю твою маму и хочу, чтобы она стала моей женой, но к этому мы с ней должны прийти цивилизованным путем.
– Оставьте цивилизованный путь для политики, если, конечно, считаете его там возможным. А маме запретите вообще бывать в университете. Она вам потом сто раз спасибо скажет.
– Я вообще не понимаю, почему она так носится с этим старым ректором, может, он ей нравится?
– Павел Андреевич, – подсел к нему поближе Кузя, – при чем здесь нравится-не нравится? Разве вы не видите: мы выросли, заботиться о нас так, как раньше, маме больше не нужно. Она умная женщина и водить нас за руку до пятидесяти лет не собирается. Бабушка ввязалась в эксперименты Тимкиного отца так активно, что мама не может ее остановить и переубедить. Да и сам Ильдар Камильевич теперь живет с тетей Верой Травниковой. Маме вдруг показалось, что она никому не нужна. Вы еще тут тоже…
– Что я? – виновато спросил Иловенский.
– Да ну, ничего. Просто вы вот тоже человек занятой. Для мамы ее новая свобода так непривычна, непонятна. Она не умеет быть предоставлена самой себе. Вот и ухватилась за две вещи, которые требуют от нее заботы и подвижничества: за руководящую работу и за выборы в универе. Сублимация.
– Что?
– Он хочет сказать, что ей не хватает секса, – буркнул Тимур.
– Ну вы вообще!.. – возмутился Павел.
– Да нет, – перебил его Кузя. – Я не про секс. Сублимация материнского инстинкта. Если, например, у кошки утопить котят, а ей подложить крольчат, она станет о них заботиться.
– Ей кошку что ли купить? – совсем запутался Иловенский.
– При чем тут кошка?
– Ты же сам сказал.
– Он сказал, что, если б я его в детстве утопил, мне бы досталось больше маминой заботы, – подвел итог Тимур. – Не нужны ей эти выборы. Хоть вы помогите ей это понять.
– Я попробую, – сдался Павел.
Легко сказать попробую. Но не заворачивать же Машу в ковер и не везти же в Москву силой. Или заворачивать и везти? И куда только подевалась его былая решительность? Он же не такой, совсем не такой. Не сентиментальная размазня. Не из тех, кто прячется за женскую юбку и позволяет бабе командовать собой. Любого человека мог Иловенский заставить делать то, что ему нужно, а уж женщину – и подавно. Машу Рокотову – не мог. Может, дело было в его любви к ней, может, в ней самой. Она, безусловно, не обычная женщина. Такая, которую разгадать, расшифровать ему было не под силу.
Особы слабого пола, с которыми Павел за всю жизнь имел дело, включая его покойную жену, были просты и понятны. Сколько бы ни было кнопочек и задвижечек, ларчик всегда открывался просто: путем помещения банкноты в купюроприемник. Да-да. Именно так и не иначе. Для одной хватало некрупной купюры, для другой – не успеваешь раскрывать кошелек, третья вообще принимала только меха и золото, а четверная – конфеты и букеты. И все равно ларчик открывался, но чаще всего оказывался пуст. Наверное, из всех только его жена оказалась другой. Может, потому Павел на ней и женился. Элеонора любовь и деньги вообще разводила на разные полюса. Она всегда подчеркивала, что любит его не за известность и обеспеченность, ведь когда они познакомились, оба были бедными студентами. И все-таки жить с Элей было легко и просто: если Павел обижал жену, и она плакала, то никаких извинений от него обычно не требовалось. Кругленькой суммы всегда было достаточно, чтобы жена его простила, вытерла слезы и умчалась по магазинам. Все довольны, и все понятно.
С Машей Рокотовой этот фокус не мог пройти в принципе. Не то чтобы она совсем не принимала подарки, но дорогие, действительно, не принимала. И обязательно делала ему ответные презенты. Совершенно невозможно было предложить ей денег. Он попытался, она изумилась. Он сказал, что хочет сделать ей приятное, она ответила: пусть тогда наполнит теплую ванну и откроет бутылочку шампанского.
Маша прекрасно разбиралась в вопросах политики и экономики, в образовании, искусстве и литературе, но в целом она решительно отстала от жизни. Она не понимала, что такое «гламур», считала это слово лишь названием марки женских колготок. Не знала, чем бутик отличается от простого магазина. И не понимала, зачем идти в ночной клуб в то время, когда надо бы ложиться спать. И Иловенский рядом с нею, особенно здесь, в Ярославле, вдруг осознал, что и он тоже не имеет представления ни о гламуре, ни о бутиках, ни о ночных клубах, ни о каких-либо модных атрибутах сегодняшней бурлящей жизни. Он такой же несовременный, как и Маша.
Они жили в унисон, думали однонаправлено, будто были созданы друг для друга. Он чувствовал ее частью себя, настолько родной и дорогой, что потерять Машу – все равно, что лишиться сердца.
Мальчишки правы: он недостаточно внимания уделяет Маше. Но это не от того, что не любит ее или мало ценит, а именно из-за того, что чувствует ее слишком близкой, и не боится потерять, как не боится потерять себя.
Напрасно. Сегодня он чуть было ее не потерял. Как бы стал Павел Иловенский жить дальше, если бы сегодня на недострое маньяк убил Машу? Во что превратилась бы его жизнь? Она сосредоточилась бы в единственной цели: найти и разорвать на части убийцу. А что потом? Как жить, если у тебя вырвали сердце?
Уже рассвело, когда Маша, наконец, уснула и во сне прижалась к Павлу, уткнувшись носом в его плечо. Он осторожно обнял ее. Маша глубоко вздохнула и улыбнулась.
– Я никому тебя не отдам, – прошептал Иловенский.
– Я убью тебя, – во сне прошептала Рокотова.
Глава 43
Павел, Маша и Ильдар даже не представляли, каким глупым было их решение скрыть вчерашнее происшествие от Тимура.
– Как мама? – первым делом спросил Сергей Нестеров, когда Каримов явился в РОВД.
– Нормально, а что?
– Да ничего. Просто я думал, не каждый день на нее нападают маньяки, и с третьего этажа она не раз в неделю прыгает.
– Маньяки? С третьего этажа?!
– Тим…
– Погодите! Что вчера произошло с моей мамой?
– Ты серьезно не знаешь?
– Я дома не ночевал, – соврал Тимур. Он понял, что ему вчера просто соврали.
– Надо ночевать, – проворчал следователь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
– Зачем вы вообще позволили ей нервничать из-за такой ерунды? – сдвинул черные брови Тимур. Сердитый, он был невероятно похож на своего отца.
– Она не считает эти выборы ерундой, – вздохнул Иловенский.
– Но мы-то с вами знаем, что она не права. Павел Андреевич, хотите совет?
Иловенский опять вздохнул.
– Давай.
– Если вы действительно любите маму, возьмите ее и увезите, заприте в вашем доме и не давайте больше ничего решать. Разве не видите: она ходит по лезвию бритвы, вокруг выборов и университета черт-те что творится, а она в одиночку пытается остановить лавину перемен и непонятных преступлений.
– Я так не могу, Тимур. Да, я очень люблю твою маму и хочу, чтобы она стала моей женой, но к этому мы с ней должны прийти цивилизованным путем.
– Оставьте цивилизованный путь для политики, если, конечно, считаете его там возможным. А маме запретите вообще бывать в университете. Она вам потом сто раз спасибо скажет.
– Я вообще не понимаю, почему она так носится с этим старым ректором, может, он ей нравится?
– Павел Андреевич, – подсел к нему поближе Кузя, – при чем здесь нравится-не нравится? Разве вы не видите: мы выросли, заботиться о нас так, как раньше, маме больше не нужно. Она умная женщина и водить нас за руку до пятидесяти лет не собирается. Бабушка ввязалась в эксперименты Тимкиного отца так активно, что мама не может ее остановить и переубедить. Да и сам Ильдар Камильевич теперь живет с тетей Верой Травниковой. Маме вдруг показалось, что она никому не нужна. Вы еще тут тоже…
– Что я? – виновато спросил Иловенский.
– Да ну, ничего. Просто вы вот тоже человек занятой. Для мамы ее новая свобода так непривычна, непонятна. Она не умеет быть предоставлена самой себе. Вот и ухватилась за две вещи, которые требуют от нее заботы и подвижничества: за руководящую работу и за выборы в универе. Сублимация.
– Что?
– Он хочет сказать, что ей не хватает секса, – буркнул Тимур.
– Ну вы вообще!.. – возмутился Павел.
– Да нет, – перебил его Кузя. – Я не про секс. Сублимация материнского инстинкта. Если, например, у кошки утопить котят, а ей подложить крольчат, она станет о них заботиться.
– Ей кошку что ли купить? – совсем запутался Иловенский.
– При чем тут кошка?
– Ты же сам сказал.
– Он сказал, что, если б я его в детстве утопил, мне бы досталось больше маминой заботы, – подвел итог Тимур. – Не нужны ей эти выборы. Хоть вы помогите ей это понять.
– Я попробую, – сдался Павел.
Легко сказать попробую. Но не заворачивать же Машу в ковер и не везти же в Москву силой. Или заворачивать и везти? И куда только подевалась его былая решительность? Он же не такой, совсем не такой. Не сентиментальная размазня. Не из тех, кто прячется за женскую юбку и позволяет бабе командовать собой. Любого человека мог Иловенский заставить делать то, что ему нужно, а уж женщину – и подавно. Машу Рокотову – не мог. Может, дело было в его любви к ней, может, в ней самой. Она, безусловно, не обычная женщина. Такая, которую разгадать, расшифровать ему было не под силу.
Особы слабого пола, с которыми Павел за всю жизнь имел дело, включая его покойную жену, были просты и понятны. Сколько бы ни было кнопочек и задвижечек, ларчик всегда открывался просто: путем помещения банкноты в купюроприемник. Да-да. Именно так и не иначе. Для одной хватало некрупной купюры, для другой – не успеваешь раскрывать кошелек, третья вообще принимала только меха и золото, а четверная – конфеты и букеты. И все равно ларчик открывался, но чаще всего оказывался пуст. Наверное, из всех только его жена оказалась другой. Может, потому Павел на ней и женился. Элеонора любовь и деньги вообще разводила на разные полюса. Она всегда подчеркивала, что любит его не за известность и обеспеченность, ведь когда они познакомились, оба были бедными студентами. И все-таки жить с Элей было легко и просто: если Павел обижал жену, и она плакала, то никаких извинений от него обычно не требовалось. Кругленькой суммы всегда было достаточно, чтобы жена его простила, вытерла слезы и умчалась по магазинам. Все довольны, и все понятно.
С Машей Рокотовой этот фокус не мог пройти в принципе. Не то чтобы она совсем не принимала подарки, но дорогие, действительно, не принимала. И обязательно делала ему ответные презенты. Совершенно невозможно было предложить ей денег. Он попытался, она изумилась. Он сказал, что хочет сделать ей приятное, она ответила: пусть тогда наполнит теплую ванну и откроет бутылочку шампанского.
Маша прекрасно разбиралась в вопросах политики и экономики, в образовании, искусстве и литературе, но в целом она решительно отстала от жизни. Она не понимала, что такое «гламур», считала это слово лишь названием марки женских колготок. Не знала, чем бутик отличается от простого магазина. И не понимала, зачем идти в ночной клуб в то время, когда надо бы ложиться спать. И Иловенский рядом с нею, особенно здесь, в Ярославле, вдруг осознал, что и он тоже не имеет представления ни о гламуре, ни о бутиках, ни о ночных клубах, ни о каких-либо модных атрибутах сегодняшней бурлящей жизни. Он такой же несовременный, как и Маша.
Они жили в унисон, думали однонаправлено, будто были созданы друг для друга. Он чувствовал ее частью себя, настолько родной и дорогой, что потерять Машу – все равно, что лишиться сердца.
Мальчишки правы: он недостаточно внимания уделяет Маше. Но это не от того, что не любит ее или мало ценит, а именно из-за того, что чувствует ее слишком близкой, и не боится потерять, как не боится потерять себя.
Напрасно. Сегодня он чуть было ее не потерял. Как бы стал Павел Иловенский жить дальше, если бы сегодня на недострое маньяк убил Машу? Во что превратилась бы его жизнь? Она сосредоточилась бы в единственной цели: найти и разорвать на части убийцу. А что потом? Как жить, если у тебя вырвали сердце?
Уже рассвело, когда Маша, наконец, уснула и во сне прижалась к Павлу, уткнувшись носом в его плечо. Он осторожно обнял ее. Маша глубоко вздохнула и улыбнулась.
– Я никому тебя не отдам, – прошептал Иловенский.
– Я убью тебя, – во сне прошептала Рокотова.
Глава 43
Павел, Маша и Ильдар даже не представляли, каким глупым было их решение скрыть вчерашнее происшествие от Тимура.
– Как мама? – первым делом спросил Сергей Нестеров, когда Каримов явился в РОВД.
– Нормально, а что?
– Да ничего. Просто я думал, не каждый день на нее нападают маньяки, и с третьего этажа она не раз в неделю прыгает.
– Маньяки? С третьего этажа?!
– Тим…
– Погодите! Что вчера произошло с моей мамой?
– Ты серьезно не знаешь?
– Я дома не ночевал, – соврал Тимур. Он понял, что ему вчера просто соврали.
– Надо ночевать, – проворчал следователь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81