И потом тридцать лет, пятнадцать, пять – какая разница? В конечном счете то, что останется…
Короче, по ее нехитрой логике, проще было" предать тело сына земле безымянным. Охапка красных гладиолусов наверняка была оплачена Сенешалями. Мадам Комбрэ присела на стул перед Жардэ, развязала шарф и чуть тряхнула головой, чтобы распушить волосы. Бакконье рылся в ящике, разыскивая бумагу для записи показаний.
Жардэ немного поиграл линейкой, прежде чем спросить:
– Мадам Комбрэ, фамилия Делакур вам что-нибудь говорит? И еще Дансель?
Конечно. Люди с этой фамилией владели в Алжире, близ Мостаганема, одним из самых больших сельскохозяйственных угодий.
– Вы их лично знали?
– И да, и нет.
– Как это понимать?
– Мой брат долгое время работал на них.
– Сельскохозяйственным рабочим?
– Нет, управляющим. Сельхозрабочие в Алжире были чернома… одни арабы.
– Вам неизвестно, что стало с Делакурами после того, как Алжир получил независимость?
– Нет. Думаю, что их репатриировали, как всех нас. То есть, я хочу сказать, что во Франции они небось вернули себе примерно то, что имели там.
Бакконье отстукивал показания одним пальцем каждой руки, и стук клавиш пугал ее – эта черная машина казалась страшной, потому что навсегда затверждала ее слова.
– А какие отношения с Делакурами были у вашего сына?
– Да никаких! Разве что в последний год, в каникулы, он как-то на целый месяц ездил к дяде. Да-да, именно, целый месяц провел в доме у дяди, на территории имения. Вернулся – писаный красавец, мой малыш, загар и все прочее! Ужасно рад был, что побывал на уборке винограда. Там-то, наверное, он точно мог общаться с Делакурами. Знаете, черноногие известны своей открытостью, гостеприимством, нос не задирали, хотя эти Делакуры и были птицами высокого полета, владели несметным числом гектаров, вы меня понимаете. Они вполне могли полюбопытствовать, кто такой Жюльен, этот белый красивый мальчик, который собирает виноград вместе с рабочими-алжирцами. Могли переброситься с ним парой слов. Но не больше!
– У Делакуров была племянница – примерно ровесница вашего сына, не так ли?
– Вполне возможно… Точно сказать не могу. Давно это все было! А вот мой брат мог бы вам что-нибудь сообщить, потому как должен хорошо помнить те времена.
– Где живет ваш брат?
– Недалеко от Монтелимара. Профессия у него та же, разница лишь в том, что теперь он на десять лет постарел и занимается фруктовыми деревьями, а не виноградниками. Работает в угодии размером гектаров в пятьдесят.
– У вас с ним хорошие отношения?
– И да, и нет. Мы немного потеряли друг друга из виду. Писем он писать не любит, я тоже. И потом, с его женой мы не очень ладим. И на слова друг для друга не скупимся.
– Вы их известили о смерти сына?
– Нет. Золовка снова заныла бы, что это по моей вине, что я плохо воспитала Жюльена. Все это она уже говорила, когда мы жили в Алжире. Помню, когда привезли мне малыша после каникул, все похвалялась: «Вот, возвращаем тебе твоего сынка в лучшем виде! Как окреп, а! А какой славный, какой послушный! Твой брат умеет заставить слушаться! Ясное дело, одинокой женщине это не по силам. А у тебя и подавно авторитета никогда не было!» Вот что мне твердила тогда золовка!
– У вас есть адрес брата?
Она открыла сумочку, вынула маленькую книжицу в черной обложке и перелистала ее.
– Вот, запишите…
Мадам Комбрэ ткнула пальцем в линованную страницу, где прилежным почерком было написано:
Эрнест Гланэ, имение Эскюриаль, деревня Террайон, округ Монтелимар, департамент Дром.
– А телефона у него нет?
– Нет. Можно звонить в имение, если по срочному делу, но ему это не нравится. Говорит, что хозяева не любят, когда их беспокоят.
– Вы собираетесь ему написать теперь, после похорон?
– По правде говоря, не знаю. Наверное, должна была бы.
– Вряд ли он будет рад узнать об этом из газет. Задетая, она встрепенулась:
– А что? Газеты напишут об этом?
– Два журналиста из парижской полицейской хроники уже прибыли и просят встречи.
– И вы их примете?
– Это решит прокурор в надлежащий момент. Но независимо от того, приму я их или нет, они вольны, если захотят, что-нибудь сообщить об этом происшествии. Если вас это утешит, я их не видел на кладбище… равно как не было и фотографа возле могилы.
– Я смотрела местные газеты. Сообщения довольно скудные.
– Я рекомендовал газетчикам пока что проявлять сдержанность.
Она хотела было спросить почему, но не осмелилась.
– Все это… – начала она упавшим голосом.
Потом вдруг совсем бодро, словно освободившись от гнетущего присутствия двух полицейских, закончила:
– Надеюсь, я вам больше не нужна?
Бакконье зачитал показания, записанные с ее слов. Женщина подтвердила общий смысл, оговорив лишь некоторые выражения, и подписала бумагу.
Жардэ чувствовал, что момент действовать близок и что время работает на него. Смутное, ничем не оправданное ощущение, но рапорт судебной экспертизы, прибывший минутой позже, заставил его поторопить события. Тянуть дальше было бессмысленно, даже если риск оставался велик.
Кровь, снятая накануне с надгробия Данселей, была той же группы, что и кровь Бертрана Абади. Более того, при всей осторожности, свойственной Жардэ, рапорт прямо указывал, что кровь, вероятнее всего, принадлежит жертве. Комиссар, однако, не решался сделать окончательный выбор. Значило ли это, что Бертрана Абади ударили прямо на надгробии и, если верить показаниям мадам Манье, потом перевезли в его собственной «меари» к мосту через Верпо?
Жардэ внезапно почувствовал в себе прилив спокойствия, решительности, какое-то особо ясное сознание, или, другими словами, готовность встретиться лицом к лицу с семейством Делакур. А точнее, с кланом Делакур, как говорили в светских кругах Йера, где принять у себя любого из членов клана считалось честью, которой знали цену. Жардэ не упускал из виду, что это богатейшее семейство пьенуаров владело имением в 120 гектаров плодородной земли, где выращивали ранние овощи, цветы в оранжереях и виноград.
Обширное хозяйство велось исправно и приносило огромный доход, как утверждали специалисты. Верно ли, что в имение приезжал проводить инкогнито свой отпуск некий бывший министр, что сюда наведывались также некоторые лица, питавшие ностальгию по французскому Алжиру? Контрразведка отказалась подтвердить неофициальный запрос на сей счет, а тот, кому звонил Жардэ, посоветовал:
– Продвигайся с предельной осторожностью. Действуй только наверняка. Надеюсь, ты не хочешь, чтобы тебя отстранили и засунули в какую-нибудь дыру на долгие годы? А ведь именно это тебя ждет, если допустишь промах!
Жардэ ответил, что ему наплевать, и, ей-богу, не покривил душой. Какое значение все это имеет, в конце концов?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Короче, по ее нехитрой логике, проще было" предать тело сына земле безымянным. Охапка красных гладиолусов наверняка была оплачена Сенешалями. Мадам Комбрэ присела на стул перед Жардэ, развязала шарф и чуть тряхнула головой, чтобы распушить волосы. Бакконье рылся в ящике, разыскивая бумагу для записи показаний.
Жардэ немного поиграл линейкой, прежде чем спросить:
– Мадам Комбрэ, фамилия Делакур вам что-нибудь говорит? И еще Дансель?
Конечно. Люди с этой фамилией владели в Алжире, близ Мостаганема, одним из самых больших сельскохозяйственных угодий.
– Вы их лично знали?
– И да, и нет.
– Как это понимать?
– Мой брат долгое время работал на них.
– Сельскохозяйственным рабочим?
– Нет, управляющим. Сельхозрабочие в Алжире были чернома… одни арабы.
– Вам неизвестно, что стало с Делакурами после того, как Алжир получил независимость?
– Нет. Думаю, что их репатриировали, как всех нас. То есть, я хочу сказать, что во Франции они небось вернули себе примерно то, что имели там.
Бакконье отстукивал показания одним пальцем каждой руки, и стук клавиш пугал ее – эта черная машина казалась страшной, потому что навсегда затверждала ее слова.
– А какие отношения с Делакурами были у вашего сына?
– Да никаких! Разве что в последний год, в каникулы, он как-то на целый месяц ездил к дяде. Да-да, именно, целый месяц провел в доме у дяди, на территории имения. Вернулся – писаный красавец, мой малыш, загар и все прочее! Ужасно рад был, что побывал на уборке винограда. Там-то, наверное, он точно мог общаться с Делакурами. Знаете, черноногие известны своей открытостью, гостеприимством, нос не задирали, хотя эти Делакуры и были птицами высокого полета, владели несметным числом гектаров, вы меня понимаете. Они вполне могли полюбопытствовать, кто такой Жюльен, этот белый красивый мальчик, который собирает виноград вместе с рабочими-алжирцами. Могли переброситься с ним парой слов. Но не больше!
– У Делакуров была племянница – примерно ровесница вашего сына, не так ли?
– Вполне возможно… Точно сказать не могу. Давно это все было! А вот мой брат мог бы вам что-нибудь сообщить, потому как должен хорошо помнить те времена.
– Где живет ваш брат?
– Недалеко от Монтелимара. Профессия у него та же, разница лишь в том, что теперь он на десять лет постарел и занимается фруктовыми деревьями, а не виноградниками. Работает в угодии размером гектаров в пятьдесят.
– У вас с ним хорошие отношения?
– И да, и нет. Мы немного потеряли друг друга из виду. Писем он писать не любит, я тоже. И потом, с его женой мы не очень ладим. И на слова друг для друга не скупимся.
– Вы их известили о смерти сына?
– Нет. Золовка снова заныла бы, что это по моей вине, что я плохо воспитала Жюльена. Все это она уже говорила, когда мы жили в Алжире. Помню, когда привезли мне малыша после каникул, все похвалялась: «Вот, возвращаем тебе твоего сынка в лучшем виде! Как окреп, а! А какой славный, какой послушный! Твой брат умеет заставить слушаться! Ясное дело, одинокой женщине это не по силам. А у тебя и подавно авторитета никогда не было!» Вот что мне твердила тогда золовка!
– У вас есть адрес брата?
Она открыла сумочку, вынула маленькую книжицу в черной обложке и перелистала ее.
– Вот, запишите…
Мадам Комбрэ ткнула пальцем в линованную страницу, где прилежным почерком было написано:
Эрнест Гланэ, имение Эскюриаль, деревня Террайон, округ Монтелимар, департамент Дром.
– А телефона у него нет?
– Нет. Можно звонить в имение, если по срочному делу, но ему это не нравится. Говорит, что хозяева не любят, когда их беспокоят.
– Вы собираетесь ему написать теперь, после похорон?
– По правде говоря, не знаю. Наверное, должна была бы.
– Вряд ли он будет рад узнать об этом из газет. Задетая, она встрепенулась:
– А что? Газеты напишут об этом?
– Два журналиста из парижской полицейской хроники уже прибыли и просят встречи.
– И вы их примете?
– Это решит прокурор в надлежащий момент. Но независимо от того, приму я их или нет, они вольны, если захотят, что-нибудь сообщить об этом происшествии. Если вас это утешит, я их не видел на кладбище… равно как не было и фотографа возле могилы.
– Я смотрела местные газеты. Сообщения довольно скудные.
– Я рекомендовал газетчикам пока что проявлять сдержанность.
Она хотела было спросить почему, но не осмелилась.
– Все это… – начала она упавшим голосом.
Потом вдруг совсем бодро, словно освободившись от гнетущего присутствия двух полицейских, закончила:
– Надеюсь, я вам больше не нужна?
Бакконье зачитал показания, записанные с ее слов. Женщина подтвердила общий смысл, оговорив лишь некоторые выражения, и подписала бумагу.
Жардэ чувствовал, что момент действовать близок и что время работает на него. Смутное, ничем не оправданное ощущение, но рапорт судебной экспертизы, прибывший минутой позже, заставил его поторопить события. Тянуть дальше было бессмысленно, даже если риск оставался велик.
Кровь, снятая накануне с надгробия Данселей, была той же группы, что и кровь Бертрана Абади. Более того, при всей осторожности, свойственной Жардэ, рапорт прямо указывал, что кровь, вероятнее всего, принадлежит жертве. Комиссар, однако, не решался сделать окончательный выбор. Значило ли это, что Бертрана Абади ударили прямо на надгробии и, если верить показаниям мадам Манье, потом перевезли в его собственной «меари» к мосту через Верпо?
Жардэ внезапно почувствовал в себе прилив спокойствия, решительности, какое-то особо ясное сознание, или, другими словами, готовность встретиться лицом к лицу с семейством Делакур. А точнее, с кланом Делакур, как говорили в светских кругах Йера, где принять у себя любого из членов клана считалось честью, которой знали цену. Жардэ не упускал из виду, что это богатейшее семейство пьенуаров владело имением в 120 гектаров плодородной земли, где выращивали ранние овощи, цветы в оранжереях и виноград.
Обширное хозяйство велось исправно и приносило огромный доход, как утверждали специалисты. Верно ли, что в имение приезжал проводить инкогнито свой отпуск некий бывший министр, что сюда наведывались также некоторые лица, питавшие ностальгию по французскому Алжиру? Контрразведка отказалась подтвердить неофициальный запрос на сей счет, а тот, кому звонил Жардэ, посоветовал:
– Продвигайся с предельной осторожностью. Действуй только наверняка. Надеюсь, ты не хочешь, чтобы тебя отстранили и засунули в какую-нибудь дыру на долгие годы? А ведь именно это тебя ждет, если допустишь промах!
Жардэ ответил, что ему наплевать, и, ей-богу, не покривил душой. Какое значение все это имеет, в конце концов?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39