От одной только мысли, что оно может перейти в чужие руки, ему становилось не по себе. Правда, племянник пообещал…
Но разве можно верить словам мальчишки, который, до сих пор казавшийся серьезным, недавно сморозил глупость. Да какую глупость!.. Уволился из банка, где он мог завершить карьеру в должности начальника отдела… Уволился из банка, чтобы писать книги!.. Как будто это может являться профессией.
Словом, то, что для дядюшки Антуана сначала было лишь беспокойством, вскоре превратилось, под воздействием возраста, в наваждение. Однажды ему показалось, что он нашел, наконец, способ если и не избежать продажи «имения» после своей смерти, то хотя бы отсрочить ее…»
Резкое торможение бросило пассажиров вперед. Робер посоветовал быть осторожнее. Люсетта пожала плечами, переключила передачу и снова рванула машину с места.
Она уверенно вела «Ланчу», кажется, она не упустила бы преимущества, даже если это грозило столкновением.
– Старик, ты в порядке? – участливо поинтересовался Робер.
Движением век Филипп дал понять, что все нормально.
«Дядюшка Антуан умер на восемьдесят девятом году жизни, спустя несколько месяцев после того, как он нанес визит нотариусу Аркашона.
Завещание сводилось к одной фразе: имение наследует племянник, но право пожизненного пользования им принадлежит его жене.
«Условия поставлены жесткие, – заявил нотариус племяннику. – Вы являетесь собственником имения, однако даже с согласия вашей супруги не можете его продать. Вы получили бы на это право, только если бы ваша жена скончалась».
Прошло три года… В регионе заговорили о нефти… Невозделанная песчаная равнина приобрела вдруг такую ценность, что даже самые уравновешенные люди начинали терять самообладание… Именно тогда в результате несчастного случая и погибла жена племянника…»
– Вот ты и приехал, старик, – сказал Робер. Ледяная корка скрипнула под колесами автомобиля, как корка свежего хлеба, когда его разламываешь. Люсетта затормозила и присоединилась к Филиппу на тротуаре.
Стоял такой мороз, что нимб легкого пара от ее дыхания окружал ее лицо с заостренными чертами. Но она, похоже, не ощущала холода и неподвижно стояла перед Филиппом, словно чего-то ждала: возможно, приглашения последовать за ним в дом. Озябший. Робер сидел в машине.
Люсетта мягко пожала руку, протянутую Филиппом.
– Может, все-таки поедем к нам? Я приготовила легкую закуску…
Он уже отказался раньше, но она возобновила попытку, не отпуская его руки, которая не осмеливалась увильнуть сама.
– Легкую закуску специально для вас… Нам было бы так приятно…
Филипп думал о Раймонде, ждавшей его возвращения.
– Я устал, – сказал он. – Сейчас я хочу только одного: отдохнуть.
– Я могла бы зайти и приготовить вам выпить что-нибудь горячее…
Этого еще не хватало! И что она к нему пристала? Вцепилась мертвой хваткой… Не понимает она или не желает понимать?
Филипп, у которого окоченели ноги, пританцовывал на месте, раздумывая, как отклонить предложение, не обидев Люсетту. Высунув голову из машины, Робер подоспел к нему на помощь как раз вовремя:
– Оставь его в покое, он же сказал, что хочет отдохнуть.
Люсетта зло посмотрела на брата, открыла было рот, чтобы возразить, но, ничего не сказав, вновь села за руль.
– До скорого! – крикнула она и захлопнула дверцу.
«Ланча» отъехала от тротуара и стала быстро удаляться. Филипп, который уже преодолел четыре ступеньки своего крыльца, на прощанье махнул друзьям рукой и вошел. Перед тем как раздеться, он повернул ключ в замочной скважине – не сделай он этого, кто угодно мог открыть дверь снаружи, потянув за огромную медную круглую ручку.
– Ты здесь? – позвал он.
Он думал, что Раймонда наверху, но увидел ее в гостиной: развалившись в кресле, она курила «Пел-Мел». Ее красный халат огненным пятном выделялся на зеленом бархате сиденья.
Разъяренный, он подошел к ней.
– Сколько раз повторять, что ты не должна находиться на первом этаже, когда меня нет дома?.. А если бы я вошел не один?
– Я наблюдала за тобой из-за шторы. Я видела, что ты один.
– Она видела… Однажды ты не увидишь и тогда… Что больше всего его раздражало, так это ее беспечность. Казалось, для нее имеет значение только одно: быть здесь, с Филиппом, жить его присутствием, черпать в нем некую духовную пищу, в которой она нуждалась.
Навязав себя, она приняла все условия затворнической жизни: находиться на втором этаже, не включать вечером освещения, не проверив, что ставни закрыты, в отсутствие Филиппа вешать на окно спальни одеяло, чтобы снаружи не заметили света, и главное, не покидать этой тюрьмы-спальни, не ходить, не шевелиться, когда на первом этаже есть кто-то посторонний… Они не были застрахованы ни от каких случайностей!
Первые дни Филипп жил в особняке как на пороховой бочке, затем мало-помалу все утряслось. Практически никто, кроме Люсетты, к нему не приезжал, а с похоронами, разрешенными, наконец, после пяти дней ожидания, казалось, завершилось и время тревог.
«Это не причина, чтобы расслабляться!»
Филипп думал, в частности, о Люсетте, которая продолжала наведываться почти ежедневно. Он переносил ее любезность, в то время как наверху, снедаемая ревностью, Раймонда нетерпеливо прислушивалась к разговору, улавливая из него лишь обрывки фраз, которые, впрочем, всегда истолковывала превратно.
Эти мгновения были самыми тягостными. Одним ухом он рассеянно слушал гостью с ее уверениями в дружбе, другим – напряженно исследовал тишину на этаже. Это своего рода раздвоение подвергало его нервную систему тяжелейшему испытанию, тем более что Раймонда всегда устраивала ему после этого сцену. Она все усложняла своей необоснованной ревностью, тогда как в остальном дела шли прекрасно.
– Теперь дело закрыто окончательно. Полиции нечего больше искать, и если ты будешь достаточно благоразумна и осторожна, мы скоро покинем постоялый двор, – сказал он, вешая пальто в прихожей.
Раймонда последовала за ним, шаркая по ковру туфлями без задников. Она жила в неглиже, не одевалась, красилась лишь слегка, убивала время, занимаясь немного домашним хозяйством или читая журналы, которые Филипп привозил ей из Парижа. Из Парижа он привозил также часть продовольствия, дабы не возбуждать любопытство местных торговцев.
Он поднялся наверх, чтобы переодеться. Раймонда поднялась вслед за ним. Она все время преследовала его, как тень, ходила вокруг, молчаливая, явно вынашивая что-то недоброе.
– Расставание было мучительным, – вдруг произнесла она полусерьезным-полушутливым тоном.
Сначала он подумал, что она говорит о захоронении, однако она уточнила:
– На тротуаре… вы никак не могли расстаться. Притворившись, что не слышит, он надел свою домашнюю куртку и развязал галстук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Но разве можно верить словам мальчишки, который, до сих пор казавшийся серьезным, недавно сморозил глупость. Да какую глупость!.. Уволился из банка, где он мог завершить карьеру в должности начальника отдела… Уволился из банка, чтобы писать книги!.. Как будто это может являться профессией.
Словом, то, что для дядюшки Антуана сначала было лишь беспокойством, вскоре превратилось, под воздействием возраста, в наваждение. Однажды ему показалось, что он нашел, наконец, способ если и не избежать продажи «имения» после своей смерти, то хотя бы отсрочить ее…»
Резкое торможение бросило пассажиров вперед. Робер посоветовал быть осторожнее. Люсетта пожала плечами, переключила передачу и снова рванула машину с места.
Она уверенно вела «Ланчу», кажется, она не упустила бы преимущества, даже если это грозило столкновением.
– Старик, ты в порядке? – участливо поинтересовался Робер.
Движением век Филипп дал понять, что все нормально.
«Дядюшка Антуан умер на восемьдесят девятом году жизни, спустя несколько месяцев после того, как он нанес визит нотариусу Аркашона.
Завещание сводилось к одной фразе: имение наследует племянник, но право пожизненного пользования им принадлежит его жене.
«Условия поставлены жесткие, – заявил нотариус племяннику. – Вы являетесь собственником имения, однако даже с согласия вашей супруги не можете его продать. Вы получили бы на это право, только если бы ваша жена скончалась».
Прошло три года… В регионе заговорили о нефти… Невозделанная песчаная равнина приобрела вдруг такую ценность, что даже самые уравновешенные люди начинали терять самообладание… Именно тогда в результате несчастного случая и погибла жена племянника…»
– Вот ты и приехал, старик, – сказал Робер. Ледяная корка скрипнула под колесами автомобиля, как корка свежего хлеба, когда его разламываешь. Люсетта затормозила и присоединилась к Филиппу на тротуаре.
Стоял такой мороз, что нимб легкого пара от ее дыхания окружал ее лицо с заостренными чертами. Но она, похоже, не ощущала холода и неподвижно стояла перед Филиппом, словно чего-то ждала: возможно, приглашения последовать за ним в дом. Озябший. Робер сидел в машине.
Люсетта мягко пожала руку, протянутую Филиппом.
– Может, все-таки поедем к нам? Я приготовила легкую закуску…
Он уже отказался раньше, но она возобновила попытку, не отпуская его руки, которая не осмеливалась увильнуть сама.
– Легкую закуску специально для вас… Нам было бы так приятно…
Филипп думал о Раймонде, ждавшей его возвращения.
– Я устал, – сказал он. – Сейчас я хочу только одного: отдохнуть.
– Я могла бы зайти и приготовить вам выпить что-нибудь горячее…
Этого еще не хватало! И что она к нему пристала? Вцепилась мертвой хваткой… Не понимает она или не желает понимать?
Филипп, у которого окоченели ноги, пританцовывал на месте, раздумывая, как отклонить предложение, не обидев Люсетту. Высунув голову из машины, Робер подоспел к нему на помощь как раз вовремя:
– Оставь его в покое, он же сказал, что хочет отдохнуть.
Люсетта зло посмотрела на брата, открыла было рот, чтобы возразить, но, ничего не сказав, вновь села за руль.
– До скорого! – крикнула она и захлопнула дверцу.
«Ланча» отъехала от тротуара и стала быстро удаляться. Филипп, который уже преодолел четыре ступеньки своего крыльца, на прощанье махнул друзьям рукой и вошел. Перед тем как раздеться, он повернул ключ в замочной скважине – не сделай он этого, кто угодно мог открыть дверь снаружи, потянув за огромную медную круглую ручку.
– Ты здесь? – позвал он.
Он думал, что Раймонда наверху, но увидел ее в гостиной: развалившись в кресле, она курила «Пел-Мел». Ее красный халат огненным пятном выделялся на зеленом бархате сиденья.
Разъяренный, он подошел к ней.
– Сколько раз повторять, что ты не должна находиться на первом этаже, когда меня нет дома?.. А если бы я вошел не один?
– Я наблюдала за тобой из-за шторы. Я видела, что ты один.
– Она видела… Однажды ты не увидишь и тогда… Что больше всего его раздражало, так это ее беспечность. Казалось, для нее имеет значение только одно: быть здесь, с Филиппом, жить его присутствием, черпать в нем некую духовную пищу, в которой она нуждалась.
Навязав себя, она приняла все условия затворнической жизни: находиться на втором этаже, не включать вечером освещения, не проверив, что ставни закрыты, в отсутствие Филиппа вешать на окно спальни одеяло, чтобы снаружи не заметили света, и главное, не покидать этой тюрьмы-спальни, не ходить, не шевелиться, когда на первом этаже есть кто-то посторонний… Они не были застрахованы ни от каких случайностей!
Первые дни Филипп жил в особняке как на пороховой бочке, затем мало-помалу все утряслось. Практически никто, кроме Люсетты, к нему не приезжал, а с похоронами, разрешенными, наконец, после пяти дней ожидания, казалось, завершилось и время тревог.
«Это не причина, чтобы расслабляться!»
Филипп думал, в частности, о Люсетте, которая продолжала наведываться почти ежедневно. Он переносил ее любезность, в то время как наверху, снедаемая ревностью, Раймонда нетерпеливо прислушивалась к разговору, улавливая из него лишь обрывки фраз, которые, впрочем, всегда истолковывала превратно.
Эти мгновения были самыми тягостными. Одним ухом он рассеянно слушал гостью с ее уверениями в дружбе, другим – напряженно исследовал тишину на этаже. Это своего рода раздвоение подвергало его нервную систему тяжелейшему испытанию, тем более что Раймонда всегда устраивала ему после этого сцену. Она все усложняла своей необоснованной ревностью, тогда как в остальном дела шли прекрасно.
– Теперь дело закрыто окончательно. Полиции нечего больше искать, и если ты будешь достаточно благоразумна и осторожна, мы скоро покинем постоялый двор, – сказал он, вешая пальто в прихожей.
Раймонда последовала за ним, шаркая по ковру туфлями без задников. Она жила в неглиже, не одевалась, красилась лишь слегка, убивала время, занимаясь немного домашним хозяйством или читая журналы, которые Филипп привозил ей из Парижа. Из Парижа он привозил также часть продовольствия, дабы не возбуждать любопытство местных торговцев.
Он поднялся наверх, чтобы переодеться. Раймонда поднялась вслед за ним. Она все время преследовала его, как тень, ходила вокруг, молчаливая, явно вынашивая что-то недоброе.
– Расставание было мучительным, – вдруг произнесла она полусерьезным-полушутливым тоном.
Сначала он подумал, что она говорит о захоронении, однако она уточнила:
– На тротуаре… вы никак не могли расстаться. Притворившись, что не слышит, он надел свою домашнюю куртку и развязал галстук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31