Ну а у Патриции на прежнюю обиду наверняка наложилась новая, свежая ненависть, которая будет эту обиду бередить и растравлять.
Все они явно испытывали только одно желание: чтобы меня поскорее унесло как можно дальше от этих мест. А я, видите ли, вздумал обосноваться тут, укорениться… Хотя, когда меня просили остаться, не хотел, упрямился.
Думая о своем решении задержаться в заповеднике, я все больше проклинал его. И в то же время я отказывался – отказывался с того самого момента, как принял это решение – признавать его истинную причину. Настолько меня смущала ее смехотворность и собственная ребячливость.
Я закончил свою трапезу: нечто безвкусное с теплым пивом.
– Какие будут указания, господин? – спросил Бого.
– Указаний никаких, – ответил я, стараясь не нервничать. – Иди отдыхай.
Но тут на пороге раздался звонкий детский голос:
– Нет, подождите! Пусть останется! Сейчас он вам понадобится.
Это была Патриция. Ни единый звук, естественно, не предупредил меня о ее приближении. На ней опять был серый комбинезончик. Однако в ее манере держаться осталось что-то от заученного благоразумия, от привнесенной воспитанием скромности, которые она обнаружила во время чайной церемонии. На плече у нее сидел маленький Николас. А маленькая газель Цимбелина держалась рядом.
– Отец передал содержимое вашей записки в Найроби, – сказала Патриция. – Мама приглашает вас сегодня на ужин. Они очень рады, что вы не уезжаете сегодня из заповедника.
Патриция говорила отчетливо, выделяя каждое слово. И ее взгляд требовал такого же выражения вежливости с моей стороны.
– Я очень признателен твоим родителям, – сказал я. – То, что ты сообщила мне, доставило мне большую радость.
– Я благодарю вас от их имени, – сказала Патриция.
Произнося эти слова, я осознал, что чувства Буллита и его жены меня не очень волнуют. Я спросил:
– А ты, Патриция? Тебе приятно, что я останусь с вами еще на несколько дней?
В ее чертах наметился всего лишь один маленький нюанс. Но этого оказалось достаточно, чтобы ее загорелое личико обрело какой-то совершенно иной внутренний смысл. Оно продолжало оставаться серьезным, но это уже не была серьезность девочки, хорошо усвоившей, как нужно правильно вести себя в обществе. Теперь это была сосредоточенная, деликатная, чуткая серьезность ребенка, так удивившая меня у водопоя Килиманджаро. И этот вроде бы маленький штрих вернул мне сразу и надежду, и хорошее настроение.
– Я хотела бы у вас спросить, почему вы остались, – сказала вполголоса Патриция.
И вдруг то, что я упорно не допускал в своих мыслях, показалось мне вполне допустимым и естественным.
– Из-за Кинга, – признался я. – Из-за льва.
Патриция в знак одобрения несколько раз кивнула головой, быстро и энергично, отчего крошечная обезьянка у нее на плече зашевелилась.
– Ни отец, ни мама не подумали о Кинге, – сказала она. – Но я сразу догадалась.
Я спросил:
– Так что, мы с тобой опять друзья?
– Вы остались ради Кинга, ради льва. Вот он и ответит вам, – совершенно серьезно сказала Патриция.
В этот момент мы услышали какой-то странный звук, наполовину вздох, наполовину всхлип. Мой шофер с трудом перевел дыхание. Кожа у него на лице была серой.
– А зачем тебе нужен Бого? – спросил я у Патриции.
– Это вы узнаете позднее. Пока еще не время, – ответила она.
Мною вдруг овладело нетерпение.
С этого момента я оказался во власти лихорадочного ожидания. В этих словах Патриции было, как мне показалось, что-то вроде обязательства или обещания. Возможно, она пришла не просто для того, чтобы выполнить поручение родителей. Возможно, это всего лишь предлог, за которым скрывался более важный и таинственный замысел. Я на миг закрыл глаза, словно пытаясь справиться с внезапным приступом головокружения. Неужели я правильно угадал намерение девочки?
Но я взял себя в руки. Нельзя же вот так идти на поводу у своих детских снов. Нужно просто ждать, когда придет время, время Патриции. Однако я чувствовал, что сидеть и ждать его в четырех стенах хижины я не в состоянии.
– Пошли на воздух, – сказал я Патриции.
И добавил, обращаясь к Бого:
– Принеси мне капельку виски.
Патриция спросила с загоревшимися глазами:
– А лимонад у вас есть?
Мы с Бого переглянулись. Вопрос застал нас совершенно врасплох.
– Может быть, барышня любит содовую? опасливо спросил мой шофер.
– Да, если вы дадите мне также сахару и лимон, – ответила Патриция. – Потому что тогда я из содовой сделаю лимонад.
Она тщательно приготовила себе напиток, сидя лицом к большой поляне и к необъятной горе, с которых солнце убрало на время все тени и все краски.
– Ты ходила к зверям? – спросил я.
– Нет, – ответила Патриция. – Я позавтракала вместе с мамой. А потом все утро делала с ней уроки. Все было очень хорошо.
Патриция перестала дуть на всплывающие на поверхность газированной воды пузырьки воздуха и добавила вполголоса:
– Бедная мама, она так счастлива, когда я занимаюсь и стараюсь хорошо делать уроки. Она тогда забывает про все остальное. Вот поэтому, после того что случилось вчера, я обязана была помочь ей.
Девочка стала снова дуть в стакан, но уже машинально. У нее на лице были написаны сочувствие и совсем взрослая мука. Жизнь у Патриции была еще более непростая, чем я думал. Она любила мать и понимала, как та из-за нее страдает, но не могла ничего поделать, потому что в противном случае она перестала бы быть сама собой.
Патриция сунула в стакан палец, облизала его вокруг сломанного ногтя, добавила еще немного сахару.
– Мама очень ученая, – с гордостью продолжала девочка. – Она все знает: историю, географию, математику, грамматику. А я, когда у меня есть настроение, запоминаю очень быстро.
Она вдруг заговорила тем же потайным голосом, каким пользовалась, чтобы не вспугнуть животных, и который со времени нашей встречи у водопоя я больше не слышал.
– Знаете, в Найроби, в пансионате я была сильнее других девочек и смогла бы, постаравшись, перескочить через один класс или даже два. Но я притворилась глупой, чтобы меня как можно скорее отправили обратно. А то я бы там умерла.
Патриция ненасытным взглядом окинула поляну, поблескивавшие вдали лужи и самые густые скопления деревьев, словно стремясь проникнуть в их глубины. Потом с жадностью выпила лимонный напиток и воскликнула:
– Зовите вашего шофера. Мы отправляемся в путь.
Она отцепила сидевшую у нее на плече обезьянку и пристроила ее на спину Цимбелины.
– А вы, милые, – сказала она, – возвращайтесь-ка домой.
Маленькая газель с крошечной обезьянкой на спине осторожно спустилась вниз, перебирая ступеньки своими миниатюрными, с наперсток величиной, копытцами, и направилась в сторону бунгало Буллитов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Все они явно испытывали только одно желание: чтобы меня поскорее унесло как можно дальше от этих мест. А я, видите ли, вздумал обосноваться тут, укорениться… Хотя, когда меня просили остаться, не хотел, упрямился.
Думая о своем решении задержаться в заповеднике, я все больше проклинал его. И в то же время я отказывался – отказывался с того самого момента, как принял это решение – признавать его истинную причину. Настолько меня смущала ее смехотворность и собственная ребячливость.
Я закончил свою трапезу: нечто безвкусное с теплым пивом.
– Какие будут указания, господин? – спросил Бого.
– Указаний никаких, – ответил я, стараясь не нервничать. – Иди отдыхай.
Но тут на пороге раздался звонкий детский голос:
– Нет, подождите! Пусть останется! Сейчас он вам понадобится.
Это была Патриция. Ни единый звук, естественно, не предупредил меня о ее приближении. На ней опять был серый комбинезончик. Однако в ее манере держаться осталось что-то от заученного благоразумия, от привнесенной воспитанием скромности, которые она обнаружила во время чайной церемонии. На плече у нее сидел маленький Николас. А маленькая газель Цимбелина держалась рядом.
– Отец передал содержимое вашей записки в Найроби, – сказала Патриция. – Мама приглашает вас сегодня на ужин. Они очень рады, что вы не уезжаете сегодня из заповедника.
Патриция говорила отчетливо, выделяя каждое слово. И ее взгляд требовал такого же выражения вежливости с моей стороны.
– Я очень признателен твоим родителям, – сказал я. – То, что ты сообщила мне, доставило мне большую радость.
– Я благодарю вас от их имени, – сказала Патриция.
Произнося эти слова, я осознал, что чувства Буллита и его жены меня не очень волнуют. Я спросил:
– А ты, Патриция? Тебе приятно, что я останусь с вами еще на несколько дней?
В ее чертах наметился всего лишь один маленький нюанс. Но этого оказалось достаточно, чтобы ее загорелое личико обрело какой-то совершенно иной внутренний смысл. Оно продолжало оставаться серьезным, но это уже не была серьезность девочки, хорошо усвоившей, как нужно правильно вести себя в обществе. Теперь это была сосредоточенная, деликатная, чуткая серьезность ребенка, так удивившая меня у водопоя Килиманджаро. И этот вроде бы маленький штрих вернул мне сразу и надежду, и хорошее настроение.
– Я хотела бы у вас спросить, почему вы остались, – сказала вполголоса Патриция.
И вдруг то, что я упорно не допускал в своих мыслях, показалось мне вполне допустимым и естественным.
– Из-за Кинга, – признался я. – Из-за льва.
Патриция в знак одобрения несколько раз кивнула головой, быстро и энергично, отчего крошечная обезьянка у нее на плече зашевелилась.
– Ни отец, ни мама не подумали о Кинге, – сказала она. – Но я сразу догадалась.
Я спросил:
– Так что, мы с тобой опять друзья?
– Вы остались ради Кинга, ради льва. Вот он и ответит вам, – совершенно серьезно сказала Патриция.
В этот момент мы услышали какой-то странный звук, наполовину вздох, наполовину всхлип. Мой шофер с трудом перевел дыхание. Кожа у него на лице была серой.
– А зачем тебе нужен Бого? – спросил я у Патриции.
– Это вы узнаете позднее. Пока еще не время, – ответила она.
Мною вдруг овладело нетерпение.
С этого момента я оказался во власти лихорадочного ожидания. В этих словах Патриции было, как мне показалось, что-то вроде обязательства или обещания. Возможно, она пришла не просто для того, чтобы выполнить поручение родителей. Возможно, это всего лишь предлог, за которым скрывался более важный и таинственный замысел. Я на миг закрыл глаза, словно пытаясь справиться с внезапным приступом головокружения. Неужели я правильно угадал намерение девочки?
Но я взял себя в руки. Нельзя же вот так идти на поводу у своих детских снов. Нужно просто ждать, когда придет время, время Патриции. Однако я чувствовал, что сидеть и ждать его в четырех стенах хижины я не в состоянии.
– Пошли на воздух, – сказал я Патриции.
И добавил, обращаясь к Бого:
– Принеси мне капельку виски.
Патриция спросила с загоревшимися глазами:
– А лимонад у вас есть?
Мы с Бого переглянулись. Вопрос застал нас совершенно врасплох.
– Может быть, барышня любит содовую? опасливо спросил мой шофер.
– Да, если вы дадите мне также сахару и лимон, – ответила Патриция. – Потому что тогда я из содовой сделаю лимонад.
Она тщательно приготовила себе напиток, сидя лицом к большой поляне и к необъятной горе, с которых солнце убрало на время все тени и все краски.
– Ты ходила к зверям? – спросил я.
– Нет, – ответила Патриция. – Я позавтракала вместе с мамой. А потом все утро делала с ней уроки. Все было очень хорошо.
Патриция перестала дуть на всплывающие на поверхность газированной воды пузырьки воздуха и добавила вполголоса:
– Бедная мама, она так счастлива, когда я занимаюсь и стараюсь хорошо делать уроки. Она тогда забывает про все остальное. Вот поэтому, после того что случилось вчера, я обязана была помочь ей.
Девочка стала снова дуть в стакан, но уже машинально. У нее на лице были написаны сочувствие и совсем взрослая мука. Жизнь у Патриции была еще более непростая, чем я думал. Она любила мать и понимала, как та из-за нее страдает, но не могла ничего поделать, потому что в противном случае она перестала бы быть сама собой.
Патриция сунула в стакан палец, облизала его вокруг сломанного ногтя, добавила еще немного сахару.
– Мама очень ученая, – с гордостью продолжала девочка. – Она все знает: историю, географию, математику, грамматику. А я, когда у меня есть настроение, запоминаю очень быстро.
Она вдруг заговорила тем же потайным голосом, каким пользовалась, чтобы не вспугнуть животных, и который со времени нашей встречи у водопоя я больше не слышал.
– Знаете, в Найроби, в пансионате я была сильнее других девочек и смогла бы, постаравшись, перескочить через один класс или даже два. Но я притворилась глупой, чтобы меня как можно скорее отправили обратно. А то я бы там умерла.
Патриция ненасытным взглядом окинула поляну, поблескивавшие вдали лужи и самые густые скопления деревьев, словно стремясь проникнуть в их глубины. Потом с жадностью выпила лимонный напиток и воскликнула:
– Зовите вашего шофера. Мы отправляемся в путь.
Она отцепила сидевшую у нее на плече обезьянку и пристроила ее на спину Цимбелины.
– А вы, милые, – сказала она, – возвращайтесь-ка домой.
Маленькая газель с крошечной обезьянкой на спине осторожно спустилась вниз, перебирая ступеньки своими миниатюрными, с наперсток величиной, копытцами, и направилась в сторону бунгало Буллитов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52