— То есть как, капитан?! Неужто вы собираетесь продолжать диспут с этим иудой? Чтобы он опять над вами насмехался?
Карфангер повысил голос и велел штурману оставить их: «Отправляйтесь-ка вы лучше в город, Янсен, и разузнайте, нет ли вестей о де Рюйтере», — напутствовал он его.
После того как Ян Янсен, все еще вполголоса ворча и ругаясь, закрыл за собой дверь каюты, Карфангер жестом пригласил пленника в одно из кресел, достал из шкафа бутыль испанского вина и наполнил два бокала. Однако рейс от вина отказался, сославшись на запрет Корана. Вот если бы ему предложили стаканчик рома…
Карфангер исполнил его желание и, пригубив из бокала, начал расспрашивать Юсуфа ибн Морада о причинах, которые вынудили его отца покинуть родину и отречься от христианской веры. При этом он старался избегать слова «вероотступник» в расчете на то, что его собеседник тоже не будет давать волю эмоциям, а станет говорить по существу. И рейс начал свой рассказ:
— Отец моего отца всегда поступал так же, как и вы: предпочитал все проверять, а не слепо верить. Но это пришлось сильно не по нутру проповедникам религии любви к ближнему, как обожают именовать себя христианские попы, и они отправили моих деда с бабкой на пытки, а затем и на костер — разумеется, во славу их доброго Бога и во имя одной лишь христианской любви. До этого дед мой плавал штурманом на испанском судне и мог воочию убедиться, насколько прекрасно христианство, особенно в те моменты, когда раздавался громогласный клич: «Золото! Серео! „, и на далеких берегах неведомых ранее стран начинались грабеж, насилие и убийство. Видел он и то обхождение, которым христианские святоши жаловали несчастных туземцев. Мой отец тоже стал штурманом и ходил в море до тех пор, пока за ним не закрепилось прозвище «сын еретика и ведьмы“, после чего ни один судовладелец не желал с ним разговаривать. Тогда он нанялся простым матросом на какую-то каботажную посудину, но и там братья во Христе постарались сделать его жизнь сущим адом. Спас его один алжирец, и проклинаемый всем христианским миром Алжир принял моего отца в свои объятия и стал его новой родиной.
Карфангер слушал рассказ пиратского вожака и думал о судьбе своих собственных предков. Его дед, спасаясь от преследований испанской инквизиции и от карательных полков свирепого герцога Альба, в числе многих своих соотечественников покинул Голландию и отправился на поиски нового пристанища.
— Ваш отец уехал в Алжир, — задумчиво промолвил Карфангер, — мой дед по тем же причинам вынужден был покинуть Голландию, и ганзейский город Гамбург гостеприимно распахнул перед ним свои ворота.
Это сравнение не произвело на Юсуфа ибн Морада ни малейшего впечатления. Он лишь поинтересовался, откуда у Карфангера собственное судно, если его родители были всего лишь бедными переселенцами.
— Разве не верно, — спрашивал рейс, — что богатство многих домов постоянно возрастает, хотя их владельцы не утруждают себя работой? Но, с другой стороны, в таких городах появляется все больше и больше нищих и голодных. Стоит ли удивляться, что многим из них надоедает нищенство, и они начинают искать других способов добычи хлеба насущного?
Обо всех этих вещах Карфангер и сам задумывался уже не раз. Но разве мир не изначально поделен на богатых и бедных? И возможно ли вообще такое мироустройство, каким его описывает Томас Мор в своей «Утопии»? Однако сейчас ему меньше всего хотелось обсуждать с пленным алжирцем свои семейные дела, поэтому он перевел разговор в другое русло.
— Правду ли говорят, что в Алжире, Тунисе и Триполитании нет нищих?
— Много встречал я неверных, которые обходили все улицы Алжира в тщетных поисках нищих и попрошаек. А когда на их глазах каждый рейс честно делил добытое в море между своими людьми, то немудрено, что многие предпочли спасать свои души иным, отличным от проповедуемого вашими попами образом.
— И другой причины вы не видите? Насколько я знаю, кое-кто из преступивших в свое время закон пытался таким способом избежать виселицы, чтобы и далее промышлять разбоем и грабежом. Не спорю, возможно, с кем-то обошлись несправедливо, ибо много еще несправедливости творится в этом мире. Однако это не дает пострадавшим права мстить за то, что с ними несправедливо обошлись, посредством такой же или еще большей несправедливости. Вы считаете себя и свое ремесло достойными почестей? Но как можно почитать вас за то, что вы каждого попавшего к вам в лапы честного моряка, не желающего становиться ни мусульманином, ни пиратом, отправляете на галеры? Или ваши рейсы делятся добычей с гребцами-невольниками?
Вы сокрушаетесь по поводу бедности простого человека — и в то же время отнимаете у его жены и детей единственного кормильца. Это, по-вашему, и есть достойное занятие?
— Коль вы заговорили о чести и достоинстве, то подумайте хорошенько: чем рискуют ваши пузатые толстосумы, загребая деньги, заработанные вашим трудом? Нет, это не они, а мы каждый день ставим на карту собственную жизнь. Выше этой ставки не бывает. Они же…
— Ну все, довольно этих разговоров! — Карфангер прервал рейса на полуслове, убедившись, что спорить с ним бесполезно. — Риск, на который мы идем всякий раз, выходя в море, велик и благодаря усилиям таких, как вы, не становится меньше. Теперь мне совершенно ясно, с кем приходится иметь дело. И хотя беспощадное истребление пиратской нечисти есть святой долг каждого честного моряка, я все же намереваюсь отправить вас и остатки вашей шайки обратно в Алжир, чтобы вы могли рассказать вашему бею, как один гамбургский «купец»…
— О, конечно, конечно! Ваше великодушие сбережет почтенным бюргерам города Гамбурга их драгоценные талеры, а не то я давно бы уже болтался на фока-рее вашего вонючего корыта.
Карфангер позвал боцмана и, когда тот явился, приказал:
— Уберите его с моих глаз. Посадите снова в трюм к остальным.
Боцман мигнул обоим маатам и те, не особо церемонясь, выдернули рейса из кресла, заломили ему руки за спину и скрутили их концом, который давно уже держали наготове. Когда они потащили алжирца к двери, он неожиданно уперся и воскликнул, обращаясь к Карфангеру:
— Еще два слова, капитан, всего два слова!
Карфангер, не оборачиваясь, махнул рукой, давая понять, что не желает его больше слушать, однако рейс настойчиво повторил просьбу.
— Ну что там еще? — недовольно проворчал Карфангер. — Мне кажется, мы уже все выяснили.
— Знакомо ли вам имя Тимона Афинского?
— Тимон Афинский? Не знаю такого. А в чем дело?
— Я заметил у вас на столе том в четверть листа, принадлежащий перу мистера Шекспира. В одной из своих пьес он описывает жизнь некоего Тимона Афинского. При случае непременно прочтите, быть может, там вы найдете и другие причины превращения добрейшего из добрейших в ужасного человеконенавистника — причины, кажущиеся порой непостижимыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95