В нем каждая точка вбита как гвоздь, и тот, кто в безумных замыслах задевает за сей гвоздь, попадает в лапы Люцифера, id est дьявола. Jus humanuni, если уж вы хотите, id est законы, писанные слабой человеческой рукой, дело это неверное и шаткое. Jus humanuni, и хотя я знаю твердо лишь артикулу святой матери церкви, jus humanuni, по моему слабому разумению, палка о двух концах, и тот, кто держит в своей руке один конец, у того остается и другой, которым он за милую душу аргументирует на спине своего противника. Ежели двое спорят, то, само собой разумеется, один должен быть прав, другой виноват. И я ни в малейшей мере не сомневаюсь, что королевская курия должна была одному присудить, у другого отсудить, ибо, как известно, не могут быть и волки сыты, и овцы целы. Посему то, что проиграл именитый город, а выиграл господин Грегорианец, – чистая случайность.
– Верно, верно, – с важностью подтвердил Арбанас.
– Nego, admodum reverende, nego! – яростно набросился рыжий нотариус на капеллана, который от удивления высоко поднял брови и вытаращил глаза. – Я торжественно отрицаю то, что вы сейчас сказали. Как ревнитель права я должен спросить: как, почему и за сколько? Titulus, titulus, вот где собака зарыта! Вот ключ, который я держу в руке так же крепко, как свой бокал. Нам не отдали Медведград, мы возобновим тяжбу ex radicalitate juris, и пусть она хоть сто лет тянется. Клянусь богом, возобновим! – И Каптолович с силой хлопнул ладонью по столу.
– Нет, господин нотариус, не возобновим, – хладнокровно возразил толстый судья. – Слава богу, что развязались с этой бедой! Или вы хотите продать и городской лес на судебные издержки et caetera, а самим топить соломой? Благодарю покорно! Черт нас дернул лезть в драку из-за этой злосчастной медвежьей берлоги! На чужой кус не дуй в ус! Да, да! Не удивляйтесь, что так говорю! Не чешись, где не свербит!
Мастер Крупич, величественный, крепкий старик с седой головой, задумчиво сидел, опершись локтями о стол. Наконец он поднял свое открытое румяное лицо, покрутил седые усы и обратился к гостям:
– Простите, ни печатных, ни писаных книг я читать не умею, не знаю, как судят по написанному. Мое перо – молоток, а пишу я по наковальне. Но, слава богу, походил я по свету немало, видел и добро и зло, и потому сужу по собственному разумению. Может, вы и посмеетесь. Распустил, дескать, язык в обществе таких ученых господ. Не обессудьте, если ненароком, по простоте душевной, что и ляпну; вы, господа, конечно, все это лучше понимаете, одна латынь ваша чего стоит. Однако полагаю, можно нащупать истину и на нашем простом хорватском языке. Я думаю так: в старых хартиях, как вы утверждаете, написано, будто Медведград наш и все медведградские земли наши. Возможно, ученый господин нотариус знает лучше меня. Но я вас спрашиваю, был ли Медведград когда-либо в наших руках? Нет! Вот видите! А это все равно что горшок без еды или кость без мяса! Само собой, лучше бы иметь нам Медведград, а еще лучше заполучить весь свет! Однако добрый бог распорядился чтобы не шло все в одну торбу. Куражились наши старейшины чрезмерно тяжбой со старым Грегорианцем, куражатся и сейчас. Я же всегда твердил: проку не будет, оставим лучше все как есть! А вы на меня набросились, дескать, ничего-то я не понимаю, что право наше ясное, к тому же и помогает нам старый Тахи. Я прикусил язык и отошел в сторону! Вы уверяли, будто у Тахи много друзей в королевском суде. Но я полагаю, если судьи таковы, какими им надлежит быть, они должны судить по закону, а у закона нет ни друзей, ни врагов. Тем временем суд вынес решение. Мы проиграли, и ничего здесь не поделаешь. А Грегорианец кичливый, богатый, мстительный и наглый. С тех пор как стоит Загреб, у именитого города не было более заклятого врага, чем господар медведградский. Представится удобный случай – отомстит, а не представится – он сам найдет его. Мы ему как заноза в пятке; суд вытащил занозу, но рана осталась. Не бередите впредь рану, беда будет! Оставьте его в покое! Если он подымется против нашего города, покусится на наши земли или привилегии, тогда другое дело! Тогда дубиной его по голове, тогда и я, слабый старик, пошел бы на него, и не с пером и бумагой, а с кулаками, да, господа, с кулаками! Поэтому нужно не терять попусту время, а работать, чтобы на случай нужды иметь силы и друзей! Господа Зринские тоже, видит бог, никогда не были прежде нашими закадычными друзьями. Сами знаете, как подло напал на нас покойный бан Никола. А вот сейчас все по-иному. Сын его, господин таверник Джюро, желает нам добра. И вы сами единогласно постановили преподнести ему к свадьбе с Анкой Эрдеди за счет города серебряный кубок. И мне же заказали его сделать. Будем же держаться за Джюро, оставим Грегорианца в покое, но прежде всего постараемся держаться своего! Таково мое мнение.
– Правильно! – подтвердил судья Телетич, хлопнув Крупича по плечу. – Вы, мастер Петар, хоть и не читали ученых книг, зато сами мудры, как книга, потому что господь наградил вас здравым и ясным умом.
– Верно, – подтвердил и Павел Арбанас, искоса щурясь на ювелира.
Капеллан хмурил брови, поглаживал свое брюхо и непрестанно кивал головой в знак того, что и он согласен с миролюбивым мнением большинства.
– Bene, bene, – проворчал сердито Каптолович, – пожалуйста, будьте кроткими овечками! Не знаю только, что скажут уважаемые граждане именитого города и цеховые мастера. Apellatio ad populum – вещь немаловажная. Что касается, мастер Петар, вашей благосклонности к Грегорианцам, то она мне понятна. Молодой Павел спас вашу единственную дочь, и вам не хочется с ним ссориться.
– Погодите, господин нотариус! – прервал его Петар, вскакивая на ноги. – Честь вам и почтение, но то, что вы сейчас сказали, чистая неправда. Я люблю свою дочь всем сердцем, и кого же мне еще любить, если не ее? Благодарен я и молодому Грегорианцу за то, что он спас мою Дору от верной смерти, чего вы наверняка своим острым пером не сделали бы, и охотно принимаю его у себя дома. Но отец я только под своим кровом, вне дома я гражданин, и да покарает меня бог, если интересы общества пострадают из-за моей отеческой любви! Я предложил то, что подсказал мне разум, и не хочу, чтобы за большие деньги откапывали неведомое сокровище, которого на самом деле и не существует.
– Punctum! – воскликнул, резко поднявшись, толстый судья. – Ad vocem, как серебряный кубок, свадебный подарок для господина таверника? Вы его кончили?
– Конечно, господин судья, – ответил старый ювелир, немного повеселев.
– Дайте посмотреть на ваше мастерство, – попросил судья.
– Дора! Дорица, – крикнул в сторону двери золотых дел мастер, – принеси-ка мне ключ от сундука. Он в кладовой.
Появилась Дора, оживленная, красивая. Черные косы свисали вдоль голубой ечермы, на груди белел передник, вокруг шеи рдели шесть ниток красных кораллов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
– Верно, верно, – с важностью подтвердил Арбанас.
– Nego, admodum reverende, nego! – яростно набросился рыжий нотариус на капеллана, который от удивления высоко поднял брови и вытаращил глаза. – Я торжественно отрицаю то, что вы сейчас сказали. Как ревнитель права я должен спросить: как, почему и за сколько? Titulus, titulus, вот где собака зарыта! Вот ключ, который я держу в руке так же крепко, как свой бокал. Нам не отдали Медведград, мы возобновим тяжбу ex radicalitate juris, и пусть она хоть сто лет тянется. Клянусь богом, возобновим! – И Каптолович с силой хлопнул ладонью по столу.
– Нет, господин нотариус, не возобновим, – хладнокровно возразил толстый судья. – Слава богу, что развязались с этой бедой! Или вы хотите продать и городской лес на судебные издержки et caetera, а самим топить соломой? Благодарю покорно! Черт нас дернул лезть в драку из-за этой злосчастной медвежьей берлоги! На чужой кус не дуй в ус! Да, да! Не удивляйтесь, что так говорю! Не чешись, где не свербит!
Мастер Крупич, величественный, крепкий старик с седой головой, задумчиво сидел, опершись локтями о стол. Наконец он поднял свое открытое румяное лицо, покрутил седые усы и обратился к гостям:
– Простите, ни печатных, ни писаных книг я читать не умею, не знаю, как судят по написанному. Мое перо – молоток, а пишу я по наковальне. Но, слава богу, походил я по свету немало, видел и добро и зло, и потому сужу по собственному разумению. Может, вы и посмеетесь. Распустил, дескать, язык в обществе таких ученых господ. Не обессудьте, если ненароком, по простоте душевной, что и ляпну; вы, господа, конечно, все это лучше понимаете, одна латынь ваша чего стоит. Однако полагаю, можно нащупать истину и на нашем простом хорватском языке. Я думаю так: в старых хартиях, как вы утверждаете, написано, будто Медведград наш и все медведградские земли наши. Возможно, ученый господин нотариус знает лучше меня. Но я вас спрашиваю, был ли Медведград когда-либо в наших руках? Нет! Вот видите! А это все равно что горшок без еды или кость без мяса! Само собой, лучше бы иметь нам Медведград, а еще лучше заполучить весь свет! Однако добрый бог распорядился чтобы не шло все в одну торбу. Куражились наши старейшины чрезмерно тяжбой со старым Грегорианцем, куражатся и сейчас. Я же всегда твердил: проку не будет, оставим лучше все как есть! А вы на меня набросились, дескать, ничего-то я не понимаю, что право наше ясное, к тому же и помогает нам старый Тахи. Я прикусил язык и отошел в сторону! Вы уверяли, будто у Тахи много друзей в королевском суде. Но я полагаю, если судьи таковы, какими им надлежит быть, они должны судить по закону, а у закона нет ни друзей, ни врагов. Тем временем суд вынес решение. Мы проиграли, и ничего здесь не поделаешь. А Грегорианец кичливый, богатый, мстительный и наглый. С тех пор как стоит Загреб, у именитого города не было более заклятого врага, чем господар медведградский. Представится удобный случай – отомстит, а не представится – он сам найдет его. Мы ему как заноза в пятке; суд вытащил занозу, но рана осталась. Не бередите впредь рану, беда будет! Оставьте его в покое! Если он подымется против нашего города, покусится на наши земли или привилегии, тогда другое дело! Тогда дубиной его по голове, тогда и я, слабый старик, пошел бы на него, и не с пером и бумагой, а с кулаками, да, господа, с кулаками! Поэтому нужно не терять попусту время, а работать, чтобы на случай нужды иметь силы и друзей! Господа Зринские тоже, видит бог, никогда не были прежде нашими закадычными друзьями. Сами знаете, как подло напал на нас покойный бан Никола. А вот сейчас все по-иному. Сын его, господин таверник Джюро, желает нам добра. И вы сами единогласно постановили преподнести ему к свадьбе с Анкой Эрдеди за счет города серебряный кубок. И мне же заказали его сделать. Будем же держаться за Джюро, оставим Грегорианца в покое, но прежде всего постараемся держаться своего! Таково мое мнение.
– Правильно! – подтвердил судья Телетич, хлопнув Крупича по плечу. – Вы, мастер Петар, хоть и не читали ученых книг, зато сами мудры, как книга, потому что господь наградил вас здравым и ясным умом.
– Верно, – подтвердил и Павел Арбанас, искоса щурясь на ювелира.
Капеллан хмурил брови, поглаживал свое брюхо и непрестанно кивал головой в знак того, что и он согласен с миролюбивым мнением большинства.
– Bene, bene, – проворчал сердито Каптолович, – пожалуйста, будьте кроткими овечками! Не знаю только, что скажут уважаемые граждане именитого города и цеховые мастера. Apellatio ad populum – вещь немаловажная. Что касается, мастер Петар, вашей благосклонности к Грегорианцам, то она мне понятна. Молодой Павел спас вашу единственную дочь, и вам не хочется с ним ссориться.
– Погодите, господин нотариус! – прервал его Петар, вскакивая на ноги. – Честь вам и почтение, но то, что вы сейчас сказали, чистая неправда. Я люблю свою дочь всем сердцем, и кого же мне еще любить, если не ее? Благодарен я и молодому Грегорианцу за то, что он спас мою Дору от верной смерти, чего вы наверняка своим острым пером не сделали бы, и охотно принимаю его у себя дома. Но отец я только под своим кровом, вне дома я гражданин, и да покарает меня бог, если интересы общества пострадают из-за моей отеческой любви! Я предложил то, что подсказал мне разум, и не хочу, чтобы за большие деньги откапывали неведомое сокровище, которого на самом деле и не существует.
– Punctum! – воскликнул, резко поднявшись, толстый судья. – Ad vocem, как серебряный кубок, свадебный подарок для господина таверника? Вы его кончили?
– Конечно, господин судья, – ответил старый ювелир, немного повеселев.
– Дайте посмотреть на ваше мастерство, – попросил судья.
– Дора! Дорица, – крикнул в сторону двери золотых дел мастер, – принеси-ка мне ключ от сундука. Он в кладовой.
Появилась Дора, оживленная, красивая. Черные косы свисали вдоль голубой ечермы, на груди белел передник, вокруг шеи рдели шесть ниток красных кораллов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76