Из каждого писца мы получаем двадцать полицейских чиновников, из каждого полицейского чиновника – тридцать альгуасилов; из каждого альгуасила – десять шпиков, а если год на жуликов урожайный, то и в аду не найдется вместилища, куда можно было бы сложить все плоды дурного правосудия.
– Ты что этим хочешь сказать, богомерзкий? Что не существует справедливости на земле и что нет управы на служителей правосудия?
– Как это нет справедливости! – воскликнул бес. – Разве ты не слышал об Астрее, которая и есть справедливость, и о том, как ей пришлось бежать с земли и искать прибежища на небе? Ну, так если ты об этом не знаешь, я тебе с удовольствием расскажу. Явились некогда на землю Истина и Справедливость искать, где бы поселиться. Истина не находила себе нигде приюта из-за своей наготы, а Справедливость – из-за своей суровости. Долгое время проблуждали они таким образом, пока Истина, впав в крайнюю нужду, не сошлась с немым. Справедливость бродила неприкаянная по земле, взывая ко всем о помощи, но, видя, что ее ни в грош не ставят и только пользуются ее именем, чтобы угнетать людей, решила скрыться на небо. Бежала она из столиц и больших городов и отправилась в селения к крестьянам, где в течение нескольких дней под прикрытием своей бедности прогостила у Простодушия, пока Злокозненность не выслала требования ее задержать. Ей удалось скрыться, и потом она ходила от дома к дому, умоляя ее приютить. Все первым долгом спрашивали, кто она такая, и она, по неспособности лгать, признавалась: «Справедливость». Ответ ей всюду был один: «Справедливость? Нам в хозяйстве ты ни к чему. Иди-ка к соседям». Так ей и не удалось обосноваться, поднялась она на небо, и все, что от нее осталось, – это след от ее ног. Люди, видевшие его, окрестили его Правосудием, и так в Испании называют некие жезлы, которые, за исключением крестов на них, преотлично здесь горят, а правосудия на земле всего-то и осталось, что название этих жезлов да тех, кто их носит. Потом Справедливость вернулась на землю в образе Христа, но люди осудили ее на смерть, ибо у многих жезл правосудия отнимает больше, нежели может накрасть вор со всеми своими подобранными ключами, отмычками и лестницами. Обратите внимание, что сделала с человеком алчность. Все части его тела, все его чувства и способности, дарованные ему богом, одни – для то-з го, чтобы жить, а другие – для того, чтобы жить хорошо, она обратила в орудие хищения. Не лишает ли девушку чести страсть ее любовника? Не обкрадывает ли нас, пользуясь своими знаниями, адвокат, криво и превратно толкуя закон? Или актер, отнимающий у нас время с помощью памяти? Чтобы обокрасть нас, любовь пускает в ход глаза, остроумие – речь, силач – руки (ибо не боится того, кто не имеет их одинаковой с ним силы), бретер – правую кисть, музыкант – пальцы, цыган и карманник – ногти, или, вернее, когти, астролог – небо. Лекарь выкачивает из нас деньги, пугая смертью, аптекарь – обещая здоровье. В конце концов, каждый крадет, пользуясь какой-либо своей способностью или частью тела. И лишь один альгуасил крадет всем, что у него есть, ибо выслеживает глазами, преследует ногами, хватает руками и свидетельствует языком. И такая чума эти альгуасилы, что спаси святая римско-католическая церковь и убереги от них и от нас несчастных человеков!
– Удивляюсь, что, говоря о ворах, ты не вспомнил о женщинах, – заметил я, – ибо вор того не унесет мешком, что баба растрясет рукавом, и недаром говорят, что бабьи умы разоряют домы.
– Не говори мне о них, – отозвался бес. – Они надоели нам хуже горькой редьки и извели вконец. Имей мы их поменьше в аду, не так уж плохо бы нам жилось. Многое бы мы дали, чтобы ад овдовел. И поскольку существуют интриги, а они, с тех пор как умерла волшебница Медуза, ничем другим не занимаются, я все боюсь, что сыщется такая, что пожелает с кем-нибудь из нас потягаться и даст ему сотню очков вперед. Впрочем, у этих баб все же есть одна приятная особенность, благодаря– которой еще можно иметь с ними дело: они отчаялись, а поэтому ничего от нас не требуют.
– А скажи, каких больше попадает к вам, дурных или пригожих?
– Дурных, – ответил он не задумываясь, – в шесть раз больше. Вы знаете, что достаточно совершить грех, чтобы его возненавидеть, а красивые находят стольких готовых удовлетворить их похоть, что скоро пресыщаются и раскаиваются; безобразные же, не найдя никого, склонного пойти им навстречу, попадают к нам изголодавшиеся и продолжают приставать к мужчинам и тут, движимые тем же желанием насытиться. С тех пор как в ход пошли кареглазые с орлиными носами, ад кишит русыми и румяными, а больше всего старухами, ибо они, упрямо завидуя молоденьким, во множестве издыхают, рыча от бешенства. Намедни забрал я одну семидесятилетнюю, которая питалась ароматной глиной, занималась упражнениями, чтобы оградить себя от запоров, и жаловалась на то, что у нее болят коренные зубы, дабы подумали, что они у нее есть. И, несмотря на то, что виски ее были покрыты саваном седых волос, а лоб изборожден морщинами, она взвизгивала при виде мышей и всячески фуфырилась, думая этим нам угодить. Чтобы помучить ее, мы поместили ее вместе с одним красавчиком, из тех, кто носит белые башмаки и идет в ад на цыпочках, осведомившись, сухо ли там и нетели грязи.
– Все это я одобряю, – сказал я, – но хотел бы еще знать, много ли в аду бедняков.
– А кто это такие?
– Те, у кого нет ничего, чем владеют люди.
– Не болтай ерунды, – воскликнул дьявол, – ведь если людей губит мирское, а у этих ничего нет, как могут они быть осуждены? В книгах у нас ни один не значится, и не удивляйся этому: поскольку ни черта у бедняков не бывает, мы и оставляем их в покое. Впрочем, иной раз вы сами по отношению к ближним хуже чертей оказываетесь. Разве сыщутся где такие исчадия ада, как льстец, как завистник, как ложный друг или человек, способный соблазнить тебя на дурное? Всего этого у бедняка не бывает, ибо ему не льстят, не завидуют, друзей у него нет ни плохих, ни хороших и никто с ним водиться не хочет. Вот такие действительно живут правильно и умирают праведно. Кто из вас способен ценить время и понять, сколько стоит день, зная, что все то, что прошло, стало достоянием смерти, правильно распоряжаться настоящим и предвидеть будущее, как он?
– Если дьявол пустился проповеди читать, почитай, конец миру пришел! – воскликнул Калабрес. – Но скажи мне, если ты, дьявол, являешься отцом лжи, как можешь ты говорить вещи, способные даже камни обратить в веру истинную?
– Как? А для того, чтобы вам напакостить и лишить вас возможности заявить, что никто вам наставлений не читал. Разве я не вижу, что у вас на глазах не слезы раскаяния, а всего лишь слезы огорчения, да и большей их частью вы обязаны греху, который вас пресытил и утомил, а не совести вашей, ненавидящей грех, как зло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
– Ты что этим хочешь сказать, богомерзкий? Что не существует справедливости на земле и что нет управы на служителей правосудия?
– Как это нет справедливости! – воскликнул бес. – Разве ты не слышал об Астрее, которая и есть справедливость, и о том, как ей пришлось бежать с земли и искать прибежища на небе? Ну, так если ты об этом не знаешь, я тебе с удовольствием расскажу. Явились некогда на землю Истина и Справедливость искать, где бы поселиться. Истина не находила себе нигде приюта из-за своей наготы, а Справедливость – из-за своей суровости. Долгое время проблуждали они таким образом, пока Истина, впав в крайнюю нужду, не сошлась с немым. Справедливость бродила неприкаянная по земле, взывая ко всем о помощи, но, видя, что ее ни в грош не ставят и только пользуются ее именем, чтобы угнетать людей, решила скрыться на небо. Бежала она из столиц и больших городов и отправилась в селения к крестьянам, где в течение нескольких дней под прикрытием своей бедности прогостила у Простодушия, пока Злокозненность не выслала требования ее задержать. Ей удалось скрыться, и потом она ходила от дома к дому, умоляя ее приютить. Все первым долгом спрашивали, кто она такая, и она, по неспособности лгать, признавалась: «Справедливость». Ответ ей всюду был один: «Справедливость? Нам в хозяйстве ты ни к чему. Иди-ка к соседям». Так ей и не удалось обосноваться, поднялась она на небо, и все, что от нее осталось, – это след от ее ног. Люди, видевшие его, окрестили его Правосудием, и так в Испании называют некие жезлы, которые, за исключением крестов на них, преотлично здесь горят, а правосудия на земле всего-то и осталось, что название этих жезлов да тех, кто их носит. Потом Справедливость вернулась на землю в образе Христа, но люди осудили ее на смерть, ибо у многих жезл правосудия отнимает больше, нежели может накрасть вор со всеми своими подобранными ключами, отмычками и лестницами. Обратите внимание, что сделала с человеком алчность. Все части его тела, все его чувства и способности, дарованные ему богом, одни – для то-з го, чтобы жить, а другие – для того, чтобы жить хорошо, она обратила в орудие хищения. Не лишает ли девушку чести страсть ее любовника? Не обкрадывает ли нас, пользуясь своими знаниями, адвокат, криво и превратно толкуя закон? Или актер, отнимающий у нас время с помощью памяти? Чтобы обокрасть нас, любовь пускает в ход глаза, остроумие – речь, силач – руки (ибо не боится того, кто не имеет их одинаковой с ним силы), бретер – правую кисть, музыкант – пальцы, цыган и карманник – ногти, или, вернее, когти, астролог – небо. Лекарь выкачивает из нас деньги, пугая смертью, аптекарь – обещая здоровье. В конце концов, каждый крадет, пользуясь какой-либо своей способностью или частью тела. И лишь один альгуасил крадет всем, что у него есть, ибо выслеживает глазами, преследует ногами, хватает руками и свидетельствует языком. И такая чума эти альгуасилы, что спаси святая римско-католическая церковь и убереги от них и от нас несчастных человеков!
– Удивляюсь, что, говоря о ворах, ты не вспомнил о женщинах, – заметил я, – ибо вор того не унесет мешком, что баба растрясет рукавом, и недаром говорят, что бабьи умы разоряют домы.
– Не говори мне о них, – отозвался бес. – Они надоели нам хуже горькой редьки и извели вконец. Имей мы их поменьше в аду, не так уж плохо бы нам жилось. Многое бы мы дали, чтобы ад овдовел. И поскольку существуют интриги, а они, с тех пор как умерла волшебница Медуза, ничем другим не занимаются, я все боюсь, что сыщется такая, что пожелает с кем-нибудь из нас потягаться и даст ему сотню очков вперед. Впрочем, у этих баб все же есть одна приятная особенность, благодаря– которой еще можно иметь с ними дело: они отчаялись, а поэтому ничего от нас не требуют.
– А скажи, каких больше попадает к вам, дурных или пригожих?
– Дурных, – ответил он не задумываясь, – в шесть раз больше. Вы знаете, что достаточно совершить грех, чтобы его возненавидеть, а красивые находят стольких готовых удовлетворить их похоть, что скоро пресыщаются и раскаиваются; безобразные же, не найдя никого, склонного пойти им навстречу, попадают к нам изголодавшиеся и продолжают приставать к мужчинам и тут, движимые тем же желанием насытиться. С тех пор как в ход пошли кареглазые с орлиными носами, ад кишит русыми и румяными, а больше всего старухами, ибо они, упрямо завидуя молоденьким, во множестве издыхают, рыча от бешенства. Намедни забрал я одну семидесятилетнюю, которая питалась ароматной глиной, занималась упражнениями, чтобы оградить себя от запоров, и жаловалась на то, что у нее болят коренные зубы, дабы подумали, что они у нее есть. И, несмотря на то, что виски ее были покрыты саваном седых волос, а лоб изборожден морщинами, она взвизгивала при виде мышей и всячески фуфырилась, думая этим нам угодить. Чтобы помучить ее, мы поместили ее вместе с одним красавчиком, из тех, кто носит белые башмаки и идет в ад на цыпочках, осведомившись, сухо ли там и нетели грязи.
– Все это я одобряю, – сказал я, – но хотел бы еще знать, много ли в аду бедняков.
– А кто это такие?
– Те, у кого нет ничего, чем владеют люди.
– Не болтай ерунды, – воскликнул дьявол, – ведь если людей губит мирское, а у этих ничего нет, как могут они быть осуждены? В книгах у нас ни один не значится, и не удивляйся этому: поскольку ни черта у бедняков не бывает, мы и оставляем их в покое. Впрочем, иной раз вы сами по отношению к ближним хуже чертей оказываетесь. Разве сыщутся где такие исчадия ада, как льстец, как завистник, как ложный друг или человек, способный соблазнить тебя на дурное? Всего этого у бедняка не бывает, ибо ему не льстят, не завидуют, друзей у него нет ни плохих, ни хороших и никто с ним водиться не хочет. Вот такие действительно живут правильно и умирают праведно. Кто из вас способен ценить время и понять, сколько стоит день, зная, что все то, что прошло, стало достоянием смерти, правильно распоряжаться настоящим и предвидеть будущее, как он?
– Если дьявол пустился проповеди читать, почитай, конец миру пришел! – воскликнул Калабрес. – Но скажи мне, если ты, дьявол, являешься отцом лжи, как можешь ты говорить вещи, способные даже камни обратить в веру истинную?
– Как? А для того, чтобы вам напакостить и лишить вас возможности заявить, что никто вам наставлений не читал. Разве я не вижу, что у вас на глазах не слезы раскаяния, а всего лишь слезы огорчения, да и большей их частью вы обязаны греху, который вас пресытил и утомил, а не совести вашей, ненавидящей грех, как зло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146