Потому что моя профессия — mеnhanter. Моя профессия — охотник за теми, кто уничтожает смысл жизни.
Иногда я чувствую себя государством — независимым, свободным, готовым защитить свои границы. Мой мозг — правительство, способное руководить сложным государственным организмом. Мое сердце — АЭС, которая в случае неполадок не будет своими отравленными выбросами марать окружающую природу. Мои руки-ноги — трудолюбивый союз рабочих и крестьян. Мои глаза телевидение, передающее объективную картину происходящих событий. Уши радио, принимающее все станции мира. Есть ещё слепая кишка — это люмпен-пролетариат, не желающий честно трудиться на благо родной отчизны. И еще: у моего государства нет партии. Почему? Первое, что сделает эта разбойничья популяция, уничтожит душу. Свободную, живую душу государства, чтобы самой управлять им, пожирая плоды чужого труда. Нет уж, фигушки. Эта политика всеобщего братства не пройдет. Так что холуи у царского престола, бойтесь меня, menhanter, я буду делать все, чтобы земля горела под вашими ногами…
На этом наша поездка закончилась — перед капотом джипа возникли оцинкованные ворота, выкрашенные в цвет теплой золотой осени. Высокая стена терялась в лесном массиве. Мы прибыли в лечебно-профилактический санаторий, где находился болезненный господин Литвяк, которому регулярно по утрам делают клизму с шипящей известью. Говорят, это бодрит, особенно кишечный тракт и мозговые извилины.
За воротами находилось КП, где держали службу офицеры внутренних войск с автоматическим оружием и штык-ножами. Один из бойцов заглянул в салон, улыбнулся Катеньке, как родной, а нас с Сандро проигнорировал и после этого выдал добро на въезд.
Несколько зданий санаторного типа замечались среди великолепных корабельных сосен. Фонтан с фигурой упитанной русалки, ухоженные и чистенькие аллеи, свежевыкрашенные лавочки — все это доказывало, что мы имеем честь находиться в образцовом учреждении, где можно отдохнуть не только телом, но и душой, затертой в боях за власть, как кухонное полотенце.
Джип прошумел по центральной аллее и остановился у главного корпуса. Первое, что я заметил, выбираясь из машины, на многих окошках резные решетки. У вазы парадного подъезда травилась сигаретами группа товарищей в медицинских халатах. По словам Катеньки это были те, кто работал вместе с её мужем: как в прошлом, так и в настоящем.
— А господин Чабчало? — спросил я.
— Что господин Чабчало? — не поняли меня.
— Кажется, его нет?
— А почему он должен быть?
— А что, не должен быть?
— Быть или не быть, — вмешался в наш столь содержательный диалог Сандро, вспомнив великую классику.
На этом наша троица раздраженно хлопнула дверцами внедорожника и присоединилась к группе приятелей, приветствующих госпожу Литвяк кивками головы и всяческими словами душевного расположения.
Потом дверь открылась и коллектив был приглашен в холодное больничное нутро. По пути я тоже получил халат. Он был накрахмален и казался из жести.
В помещение, где скоро мы все оказались имелось продолговатое странное окно в небольшую палату, которая напоминала шкатулочку и была обита мягкой войлочной мануфактурой. Когда все заняли кресла, в ней вспыхнул яркий неприятный свет. И словно из ничего возник человек. Он лежал в углу палаты, я его сразу не заметил. Пациент был ломким, нервным, с сухим подвижным лицом. В глазах — фанатический блеск некого запредельного убеждения. Я глянул на Катеньку, напряженную и жесткую, и дернулся от понимания того, что человечек в шкатулке и есть её муж. Господин Литвяк! М-да, история действительно обращается к нам совершенно невероятной стороной.
Между тем в палату тиснулась бой-баба. По сравнению с ней, медсестрой, больной казался хлипким и забитым мальчиком.
— Ну-ка, — протянула стакан с водой и таблетку. — Скушаем витаминку.
— Не, Фро, — с подозрением улыбнулся пациент. — Это не витаминка.
— А что же это?
— Кремлевская таблетка.
— Ну и хорошо, — благожелательно проговорила медсестра Фро. — Пусть будет кремлевская таблетка.
— Отравленная, — захихикал больной, грозя указательным пальчиком. Знаю-знаю, хотите моей смерти. Не выйдет, господа! Ха-ха! Я ещё вас переживу.
— А можно со мной пополам, — спокойно предложила бой-баба. — И водицей живой запьем.
— Не пей, Иванушка, козленочком станешь, — вспомнил сказку господин Литвяк. — А я не хочу быть козленочком.
— Ты же не Иванушка?
— Не Иванушка, Фро, — согласился. — Только Иванушка тайну разгадает. Страшную тайну. Тсс, даже здесь стены имеют уши, — посмотрел на нас больным лихорадочным взглядом и, разумеется, не увидел.
— А я могу сама скушать витаминку, — сказала медсестра. — Вкусная витаминка, ам-ам?
— Чтобы жить вечно? — задумчиво проговорил пациент. — Смешные люди, все хотят вечной жизни, а не понимают, её нужно заслужить. — И, протянув руку, предупредил. — Если отравите, тайна умрет вместе со мной, да-да. И передайте всем, кто любит эти кремлевские таблетки. Передайте-передайте: они все мертвее мертвых.
Я ожидал увидеть все, что угодно, но такой пограничной белиберды? Кремлевская таблетка — образ прекрасный, однако, что все это означает? Не угодил ли я в филиал имени красного профессора Кащенко? Нет, что нахожусь именно в филиале сомнений нет, вопрос в другом: зачем?
Пока я нервно рассуждал, больному скормили проклятый кремлевский витамин и он, сев в созерцательную позу великого Будды, принялся покачиваться в трансе из стороны в сторону.
Это действо продолжалось несколько минут, затем пациент вскинулся и энергичным голосом молодого преподавателя, выступающего перед батальоном миловидных первокурсниц Первого медицинского, вскричал:
— Господа, прошу задавать вопросы?
И в палате вдруг раздался странный радиоголос, искаженный микрофонами. От неожиданности я дрогнул. Невероятно, это ещё что такое? Так испытывают новые методы лечения душевнобольных?
Дальнейший диалог радио с пациентом убедил меня в мысли, что я тоже сошел с катушек. И только потому, что весь последующий бред слушал и смотрел с открытым ртом, как студент-венеролог, впервые переступивший стационар с визжащим гонококковым контингентом.
Итак, пациент начал давать бредовые ответы на такие же маразматические вопросы. Однако, как выяснилось позже, диалог был весьма уместен и нес основную нагрузку в развитии дальнейших событий. Этого я не знал и поэтому, повторю, смотрел на происходящее с обостряющимся чувством, будто присутствую в театре одного актера, то ли гениального, то ли бесконечно больного.
— Почему вы перспективный математик и кандидат технических наук, политик, подающий самые лучшие надежды, вдруг ушли в религию? — спросил пациента голос по радио.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Иногда я чувствую себя государством — независимым, свободным, готовым защитить свои границы. Мой мозг — правительство, способное руководить сложным государственным организмом. Мое сердце — АЭС, которая в случае неполадок не будет своими отравленными выбросами марать окружающую природу. Мои руки-ноги — трудолюбивый союз рабочих и крестьян. Мои глаза телевидение, передающее объективную картину происходящих событий. Уши радио, принимающее все станции мира. Есть ещё слепая кишка — это люмпен-пролетариат, не желающий честно трудиться на благо родной отчизны. И еще: у моего государства нет партии. Почему? Первое, что сделает эта разбойничья популяция, уничтожит душу. Свободную, живую душу государства, чтобы самой управлять им, пожирая плоды чужого труда. Нет уж, фигушки. Эта политика всеобщего братства не пройдет. Так что холуи у царского престола, бойтесь меня, menhanter, я буду делать все, чтобы земля горела под вашими ногами…
На этом наша поездка закончилась — перед капотом джипа возникли оцинкованные ворота, выкрашенные в цвет теплой золотой осени. Высокая стена терялась в лесном массиве. Мы прибыли в лечебно-профилактический санаторий, где находился болезненный господин Литвяк, которому регулярно по утрам делают клизму с шипящей известью. Говорят, это бодрит, особенно кишечный тракт и мозговые извилины.
За воротами находилось КП, где держали службу офицеры внутренних войск с автоматическим оружием и штык-ножами. Один из бойцов заглянул в салон, улыбнулся Катеньке, как родной, а нас с Сандро проигнорировал и после этого выдал добро на въезд.
Несколько зданий санаторного типа замечались среди великолепных корабельных сосен. Фонтан с фигурой упитанной русалки, ухоженные и чистенькие аллеи, свежевыкрашенные лавочки — все это доказывало, что мы имеем честь находиться в образцовом учреждении, где можно отдохнуть не только телом, но и душой, затертой в боях за власть, как кухонное полотенце.
Джип прошумел по центральной аллее и остановился у главного корпуса. Первое, что я заметил, выбираясь из машины, на многих окошках резные решетки. У вазы парадного подъезда травилась сигаретами группа товарищей в медицинских халатах. По словам Катеньки это были те, кто работал вместе с её мужем: как в прошлом, так и в настоящем.
— А господин Чабчало? — спросил я.
— Что господин Чабчало? — не поняли меня.
— Кажется, его нет?
— А почему он должен быть?
— А что, не должен быть?
— Быть или не быть, — вмешался в наш столь содержательный диалог Сандро, вспомнив великую классику.
На этом наша троица раздраженно хлопнула дверцами внедорожника и присоединилась к группе приятелей, приветствующих госпожу Литвяк кивками головы и всяческими словами душевного расположения.
Потом дверь открылась и коллектив был приглашен в холодное больничное нутро. По пути я тоже получил халат. Он был накрахмален и казался из жести.
В помещение, где скоро мы все оказались имелось продолговатое странное окно в небольшую палату, которая напоминала шкатулочку и была обита мягкой войлочной мануфактурой. Когда все заняли кресла, в ней вспыхнул яркий неприятный свет. И словно из ничего возник человек. Он лежал в углу палаты, я его сразу не заметил. Пациент был ломким, нервным, с сухим подвижным лицом. В глазах — фанатический блеск некого запредельного убеждения. Я глянул на Катеньку, напряженную и жесткую, и дернулся от понимания того, что человечек в шкатулке и есть её муж. Господин Литвяк! М-да, история действительно обращается к нам совершенно невероятной стороной.
Между тем в палату тиснулась бой-баба. По сравнению с ней, медсестрой, больной казался хлипким и забитым мальчиком.
— Ну-ка, — протянула стакан с водой и таблетку. — Скушаем витаминку.
— Не, Фро, — с подозрением улыбнулся пациент. — Это не витаминка.
— А что же это?
— Кремлевская таблетка.
— Ну и хорошо, — благожелательно проговорила медсестра Фро. — Пусть будет кремлевская таблетка.
— Отравленная, — захихикал больной, грозя указательным пальчиком. Знаю-знаю, хотите моей смерти. Не выйдет, господа! Ха-ха! Я ещё вас переживу.
— А можно со мной пополам, — спокойно предложила бой-баба. — И водицей живой запьем.
— Не пей, Иванушка, козленочком станешь, — вспомнил сказку господин Литвяк. — А я не хочу быть козленочком.
— Ты же не Иванушка?
— Не Иванушка, Фро, — согласился. — Только Иванушка тайну разгадает. Страшную тайну. Тсс, даже здесь стены имеют уши, — посмотрел на нас больным лихорадочным взглядом и, разумеется, не увидел.
— А я могу сама скушать витаминку, — сказала медсестра. — Вкусная витаминка, ам-ам?
— Чтобы жить вечно? — задумчиво проговорил пациент. — Смешные люди, все хотят вечной жизни, а не понимают, её нужно заслужить. — И, протянув руку, предупредил. — Если отравите, тайна умрет вместе со мной, да-да. И передайте всем, кто любит эти кремлевские таблетки. Передайте-передайте: они все мертвее мертвых.
Я ожидал увидеть все, что угодно, но такой пограничной белиберды? Кремлевская таблетка — образ прекрасный, однако, что все это означает? Не угодил ли я в филиал имени красного профессора Кащенко? Нет, что нахожусь именно в филиале сомнений нет, вопрос в другом: зачем?
Пока я нервно рассуждал, больному скормили проклятый кремлевский витамин и он, сев в созерцательную позу великого Будды, принялся покачиваться в трансе из стороны в сторону.
Это действо продолжалось несколько минут, затем пациент вскинулся и энергичным голосом молодого преподавателя, выступающего перед батальоном миловидных первокурсниц Первого медицинского, вскричал:
— Господа, прошу задавать вопросы?
И в палате вдруг раздался странный радиоголос, искаженный микрофонами. От неожиданности я дрогнул. Невероятно, это ещё что такое? Так испытывают новые методы лечения душевнобольных?
Дальнейший диалог радио с пациентом убедил меня в мысли, что я тоже сошел с катушек. И только потому, что весь последующий бред слушал и смотрел с открытым ртом, как студент-венеролог, впервые переступивший стационар с визжащим гонококковым контингентом.
Итак, пациент начал давать бредовые ответы на такие же маразматические вопросы. Однако, как выяснилось позже, диалог был весьма уместен и нес основную нагрузку в развитии дальнейших событий. Этого я не знал и поэтому, повторю, смотрел на происходящее с обостряющимся чувством, будто присутствую в театре одного актера, то ли гениального, то ли бесконечно больного.
— Почему вы перспективный математик и кандидат технических наук, политик, подающий самые лучшие надежды, вдруг ушли в религию? — спросил пациента голос по радио.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105