Но в глубине души они оба не считали Дыбу больным, а Афанасий уж точно знал, что и Цитрус и Дыба оказались более последовательными и состоявшимися, чем он сам. Они сделали свой неведомый выбор, тогда как он топчется и кружит, не находя в себе желаний и решений, оставаясь бесхозной биологической массой.
А после того, как однажды ночью он увидел светящегося и мерцавшего Дыбу, он понял, что тот действительно оказался при деле, и что Цитрус действительно велик и всемогущ. Афанасий позвал Елену, и они зачарованно следили, как вокруг спящего кружатся какие-то крохотные искринки, то поднимаясь и исчезая, то сбиваясь в пучки света и вновь рассыпаясь искрами. При этом тело Дыбы сделалось невидимым, но явственно были ощутимы запахи вызывающие яркие и четкие образы...
После этого Афанасий перестал глумиться над Сергеем Яковлевичем и сам стал задумчивым и трезвым. А Елену увиденное вообще прибило.
- Это чудо! Он святой!
- Ага, - не удержался Афанасий, - Серега-Угодник, второй Гришка Распутин! Любимая, не своди меня с ума!
- А мне кажется, что мы уже сошли... Ну и пусть, правда?
Афанасий посмотрел на неё глазами маньяка-людоеда и отправился откапывать бумаги.
"Все, - говорил он себе, - или я есть, или меня нет. Хватит с меня красивых животных".
Бумаги были упакованы в папки и целофановые мешки. Листы заметно отсырели, и Афанасий разложил их по комнатам - просыхать. Елена не понимала таких решительных действий, она взялась ухаживать за Дыбой и даже помыла его в бане, как младенца. Он становился все более беспомощным, смотрел и, по видимому, не понимал где находится. Но один раз сказал ей вполне логично: "Ты можешь от меня заразиться." На что она нахмурилась, но не ответила.
Переделкинские соседи вечерами умирали от скуки и все, как один, были любопытны. Они бродили вдоль забора, заглядывали во двор и придумывали всяческие поводы для разговоров. В таком же бесконечном состоянии скуки и абсолютнейшего неведения о смысле пребывания в человеческой оболочке находились жители бескрайней России. Все остальное население Земли четко знало свое предназначение и разумно наслаждалось мимолетной жизнью.
И пока Афанасий переворачивал отсыревшие листы и разглядывал знаки на длинных свитках, на Лубянке произошло следующее:
Генерел Курехин облачился в парадный мундир со всеми наградами, выпил рюмку армянского коньяка и, не мешкая, выстрелил себе в висок, обагрив служебный стол кровью. За пять часов до этого знаменательного события генерал был уведомлен об увольнении.
В камеру к Луговому явился помощник президента и задавал вопросы.
Но полковник упрямо твердил, что ничего не помнит, так как получил производственную травму, и требовал адвоката, врача и пенсиона по инвалидности. А когда озлобленный дознаватель ушел, то на лице у опытнейшего службиста появилась довольная улыбка. И старик Флавий ещё долго слышал в соседней камере поскрипывания и поскребывания, которые постепенно складывались в буквы и слова, и безумеющему пенсионеру уже чудилось, что некто огромный и всеядный ходит за стенкой, потирает руки и ядовито-злорадно приговаривает: "Много ещё вас осталось, много..."
...Афанасий сложил листы в аккуратную стопочку, прибрался на столе, приготовил кофе, заточил карандаш. У него не было конкретного плана, но он твердо определил себе задачу - разобраться с невидимым собеседником раз и навсегда.
Но как только он сел и положил перед собой лист, решимость и уверенность куда-то улетучились, ни одна оформленная мысль не приходила в голову. Он смотрел на лист, вертел пальцами карандаш, и его начинало тошнить. Ему зримо представился хаос - бесконечный и неостановимый. Он увидел гигантское жестокое коловращение вселенной. И люди ему увиделись идеями-мыслишками в этом безбрежном теле космоса. Люди ему привиделись маниями - рекордов, исследований, преступлений, страстей, амбиций... воплощением своих же или соседских желаний - таких же хаотичных и неуправляемых, как рождение, крушение и гибель комет, планет и звезд. И из этого зримого мельтешащего хаоса Афанасий не мог вычленить собственное желание - и от этого его тошнило...
Он даже обрадовался, когда снизу его позвала Елена. Он выскочил из-за стола, будто только что сидел на электрическом стуле.
Но внизу его ожидали ещё более тошнотворные переживания. Там, посреди холла, важно и достойно стоял забытый Сиплярский.
Афанасий помотал головой, приняв его за галлюцинацию.
- А я к вам по старой памяти, - объявила галлюцинация, - вот заехал помянуть дядю Ося, могилку подправить. Смотрю - и вы тоже здесь! Елена Сергеевна как похорошела, да и ты, мой друг, возмужал! Ну до чего я вас рад видеть!
Елена виновато качнула головой, и Афанасий понял, что в своей ворожбе она упустила такое вот внедрение. Да и разве объять необъятное?
- Ну что же... привет.
- Привет, привет! - Сиплярский пожал руку Афанасию. - Вспоминал вас каждый день, и очень на себя злился! Как гадко себя вел, как тупо! За все хочу повиниться! Одно оправдание - молодость и глупость, без злого умысла! Только позже осознал, что тогда в твоей душе происходило, и сколько в тебе было терпения и такта! Ты молодец!
Афанасий смутился от неожиданных похвал. Елена присела рядом со странно улыбающимся Сергеем Яковлевичем.
- Рад познакомиться, - протянул ему руку Сиплярский.
Дыба таинственно хмыкнул и взял из рук Елены бублик.
- Это мой... родственник, - пояснила она.
- Значит, помотало вас по свету? Молодцы, молодцы! Завидую! Хотя и я тоже побывал за границей, я же теперь в Израиле прописан, да, да, там еврею и место! Но тоска там, я вам скажу! Жизнь плоская и пища дрянь! Жалею, жалею! Россия хоть и в отчаянье, в разоре, но сколько в ней души, потенций, какие богатства! Ведь так? - Но не получив ответа, продолжал: - Говорят, экспедицию ты организовал? Труды твои вышли? Как же - читал. Здорово! Дядя Ося всегда говорил, что ты не от мира сего, любил он тебя...
Сиплярский закашлял и отвернувшись вытирал глаза.
Почему-то эта сцена взволновала и Сергея Яковлевича. Он соскочил, встал по стойке "смирно" и буквально возопил:
- Цитрус! Цитрус!!! Гой еси! Поелику!!!
Елена Сергеевна покраснела, но почему-то с ненавистью смотрела на испугавшегося Сиплярского. Вопль так смутил его, что он с очумелым ужасом вглядывался в воинственного Дыбу, не в силах оторваться от безумных, наполненных бездонностью глаз одержимца.
- Это тоже Россия, - невозмутимо объяснил Афанасий, когда Елена усадила возопившего.
- Н-да... - промямлил гость, - сильно! Как-то, знаете, пробрало. Голос-то какой... необычный.
- Он немного недомогает.
- Ясно, ясно! - Сиплярский присел на отдаленный стул. - О чем, значит, я?.. Нельзя ли водички?
Афанасий налил.
- Все хорошо, я с тобой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59