Глаза у нее слипаются, удивлялся Растопчин, веки она уже не в силах приподнять, спать хочет смертельно, а твердит упрямо: "не думай..." Жертва за жертвой. Зачем? Или нет, на то и жертва, бескорыстная жертва, чтобы нельзя было к ней подступиться с таким вот "зачем?" Любит, что ли?
Он был намеренно груб с ней, но она боролась не с ним, а обволакивающим ее сном. Рассветало. Андрей оставил Елену в покое, он чувствовал нечто вроде "угрызений совести". В детстве Растопчин много читал о людях, жаждущих не то чтобы посмертной славы, но долгой и доброй памяти о себе. С верой в такую память шли на смерть и герои, и девочки, обжегшиеся на первой любви - ты еще вспомнишь меня, неприметную, локти будешь кусать, да меня не вернуть... Даже самая теплая память не согреет могильные кости, подумал Растоичин. К чему тогда жертвовать собой? Одно дело - подарки, пусть даже роскошные, другое - до конца дней своих тянуть на горбу семью из четырех человек. Никаких угрызений, решил Андрей. Коготок увяз - всей птичке пропасть. А мне летать охота, зевнул он и потянулся к стакану. Да, я - толстокожий безнравственный тип, который и шагу не ступит, если не ущучит выгоду, подзуживал Растопчин свою совесть, и что с того? Растопчин прислушался. Было тихо. Пиво что-то проурчало в животе и тут же смолкло. Елена спала, подложив под голову не подушку, а скомканный край пододеяльника. Право, ты не в обиде на меня, душа моя, пробормотал Андрей - ни одной стрункой души не откликнулась. Безнравственный так безнравственный. Действительно, что с того? Под окном прошел ранний трамвай. Возле шторы дрогнул воздух. Жизнь входила в привычную колею. На бронзе карниза проступали пятна засохшей известки. В широкое кресло были свалены подарки Растопчина Елене, ее девочкам и родителям - рубашки, платье, игрушки, свитер, плэйеры, банки с растворимыми чаем и кофе, дисковый проигрыватель, колготки, разные мелочи. Наконец-то Растопчин понял, что приехал домой. Лживый и полупьяный, толстокожий или не очень - не суть важно, он - дома. Андрей переложил голову Елены на подушку, подзавел будильник и неожиданно для себя расстроился из-за того, что не выучил за целую жизнь ни одной молитвы, даже самой коротенькой.
4
Следующие два месяца Андрей крутился, как белка в колесе - наверстывал упущенное в проектном институте и помогал шефу обеспечить мастерскую выгодным фронтом работ на обозримое (увы, лишь ближайшее) будущее, отсиживал часы на заседаниях Правления Союза архитекторов и в комиссии по содействию творческой молодежи, вел семинары у студентов, принимал на Семеновском валу друзей-приятелей и сам наносил визиты добрым людям, направо и налево раздаривая сувениры и восстанавливая нужные связи, оформлял визу в США и выкупал билет, доставал продукты и лекарства дочерям Елены, продавал ту электронику, без которой мог теперь обойтись, мотался по библиотекам, фондам и архивам, собирая материал для задуманной книги с условным названием "Русский загородный дом 19-20 в. в.", набрасывал вместе с фотографом план натурных съемок (в книге предполагался и большой иллюстративный материал, включающий архивные рисунки и фотографии и новые слайды), платил вперед за коммунальные услуги и телефон, врезал в дверь квартиры супернадежный замок, запасался впрок бензином для машины, оформлял подписку на газеты и журналы - все пытался успеть до наступления зимы.
Он взял билет в Нью-Йорк на шестнадцатое декабря, созвонился с Бартом и попросил его заказать билет из Нью-Йорка в Лос-Анжелес - чем раньше сделан заказ, тем меньше платишь. В ЮСИЭСБИ Растопчина ждали по окончании каникул, в начале января, но Андрей летел "с запасом", намереваясь провести предпраздничные дни в Галите у Барта, а само Рождество встретить вместе с ним, а возможно и вместе с Пэм, в Лас-Вегасе, или, еще лучше, высоко в горах, в Эльдорадо, на Тахо среди роскошных сосен, снега и казино. Финансовую часть путешествия Барт, в основном, брал на себя (аренда коттеджа и ресторан в рождественскую ночь). Проблема могла возникнуть из-за погоды - гололед, снежные за носы, метель в иные дни намертво сковывали движение на горных дорогах.
В материальном плане очередной вояж в Америку должен был принести Андрею одни убытки. Гонорар за те восемь лекций, что Растопчин готовился читать в ЮСИЭСБИ, не покрывал и двух третей расходов на поездку, однако, жить Растопчину предстояло у друзей в Галите (кстати, рядом с Университетом), а, следовательно, стол, дом и автомобиль доставались ему на время пребывания в Калифорнии практически бесплатно. Безусловно, стоило идти на значительные расходы и лететь в Калифорнию поскольку, в случае удачи - то есть успеха у студентов, профессор ЮСИЭСБИ вполне мог оказать Андрею любезность и составить ему протекцию в другом Университете или колледже. Кроме того, Андрей хотел начать поиск издателя своего "Загородного русского дома".
Да, жить в России стало невыносимо. Постсовковые нравы и быт ругали все, и бывшие правые, и бывшие левые, вольно или невольно противопоставляя загаженным обломкам славянской цивилизации ухоженый цветник современного Запада. Один из центральных постулатов повальной московской поведенческой моды гласил: есть шанс выехать на Запад - кровь из носа, используй этот шанс. Признание какого-нибудь оригинала в том, что его за границу не тянет и только поэтому он туда не спешит, в приличной компании сочли бы за дурной тон. Растопчин и не признавался никому, даже Елене. Сам себя, однако, не обманывал, знал прекрасно, что снова будет чувствовать себя в Америке немножко "не в своей тарелке", всякий раз, садясь в самолет до Нью-Йорка, он перебарывал извечную русскую, взлелеянную еще Емелей на печи, лень, рядился в чужой ритм, чужой темперамент, чужой оптимизм.
Честно говоря, с гораздо большим удовольствием Андрей помчался бы сейчас в Москву своей юности, тогда он оды был готов слагать ступенькам лестницы, ведущей к весенней реке, стотысячной чаше стадиона, где выигрывал "Спартак", Ленинградскому и Курскому вокзалам, последнему троллейбусу, ненаглядной Полянке, переулкам и бульварам Садового кольца, эскалатору метро, подарившему образ любимой, тихим поленовским дворикам Таганки. Той Москве, конечно, не доставало политических свобод. В той жизни царил враг рода человеческого КГБ. Дьявол опознан, и все бы хорошо, когда бы зло стала враждебной человеку вся истерично-кондовая, с маникюром на когтях, базарная российская жизнь.
В первых числах декабря Растопчин покончил, в основном, с делами и позволил себе маленькую передышку - принял приглашение давнего товарища (учились на одном курсе) Баскакова, архитектора из Ялты, навестить его бывшего, сокурсника, подегустировать южнобережные вина и заодно познакомиться ("мельком глянешь, и я буду уже тебе благодарен") с эскизами виллы - "модерн", которые Баскаков вымучивал для одного из крымско-турецких СП.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29