Сладко потянувшись, Гера откинулся на спинку стула и зажмурил глаза. За спиной засвистел чайник, но мальчик не шелохнулся. Теперь надо куда-то спрятать все это барахло. К Мадам идти не хотелось. Нужно оборудовать новый тайник, здесь. Правда, старый пердун, Филипп Матвеевич, может ненароком загнуться, и тогда будет весьма хреново. Придется навещать его почаще. Или вообще пожить некоторое время здесь? Только бы он не приставал со своими разговорами. Нет, старик он неплохой, но кто разберет, чего ему надо. Каждый ищет свою выгоду. Или удовольствие. Или хочет поизмываться. Или просто дурака валяет. Хорошо бы на всякий случай достать пистолет. Настоящий, а не эту пукалку с газом. Стоит поговорить с Коржом или Симой. Тоже, правда, сволочи, как и все вокруг. Ладно, каждый получит то, что заслужил. А придет время, и он уедет отсюда. Навсегда. В горы. В горах жить лучше всего. На самой недоступной вершине. Где нет даже зверей и птиц. Лишь снег, снег и снег. И повсюду — пропасть. А далеко внизу лежат те, кто пытался его достать… Чайник все свистел, но Гера продолжал думать, закрыв глаза.
«Меня создал мастер Бергер, из обрусевших немцев, живший на Сухаревке, напротив будки с городовым. Его мастерская находилась тут же, в подвале двух-этажного дома, а в крошечном окне мелькали ноги прохожих. В тот день на город обрушились потоки воды. Казалось, что небо гневается за что-то на людей и землю, но в подвале было тепло и сухо. В печи жарко полыхали поленья, потрескивая вслед за покряхтывающим мастером. Его очки держались на кончике носа, грозя сорваться на дубовый стол. Сухонькие пальцы проворно двигались, успевали всюду. Чудак-человек работал быстро, как заведенный. За свою жизнь он смастерил сотни игрушек: и простых, деревянных; и металлических, со сложным механизмом. Но такой, как я, у него еще не было. С гордостью сообщу вам: это стало его вершиной, лебединой песней. Он делал меня по наитию, вдохновенно, забывая про сон и еду, гоня прочь близких и не подпуская к себе даже любимую собаку, которая тоскливо выла под дверью. Особенно неприятное впечатление производил этот вой по ночам, когда в подвале плясали тени, а за спиной мастера, казалось, скалятся чьи-то наглые и гнусные рожи.
Бергер был сумасшедшим, это понятно. Стоило только взглянуть в его плавающие, словно туман, глаза. Но сумасшедшим гениальным, не от мира сего. Он служил хозяину другого мира. Тот-то и помогал ему в его работе. Механик-самоучка не изготовлял куклы на заказ или для продажи, и ни на одной из них не ставил Свое клеймо, хотя бы начальные буквы имени и фамилии. Просто вырезал или гравировал где-нибудь в неприметном месте малюсенькое око — со зрачком-точкой и ресничками. Будто оставлял о себе память. „Третий глаз“ и был фирменным знаком мастера Бергера. Куклы и игрушки живут дольше своих хозяев. А сумасшедший хотел наблюдать за миром после своей смерти. Через это око.
У него вообще была масса причуд. Ходил в рваной одежде, хотя в шкафу висел хороший сюртук; ел что попало и курил скверный табак, но не отказывал себе, в удовольствии выпить хорошего шнапса и пива; жену поколачивал, а четырех дочек иначе как уродинами не называл; спал в сутки по три-четыре часа, не более, и весьма изысканно играл на лютне. Даже заслушаешься. Зачем-то и мне присобачил этот музыкальный инструмент. Ни слава, ни деньги его не занимали. Надоевшие куклы Бергер дарил своим знакомым, которых, впрочем, было не так уж и много. А под старость и вовсе осталось с гулькин нос.
Когда-то он работал управляющим на пивоваренном заводе — отсюда и сбережения. Но настоящая страсть у него была одна — игрушки. Каждой он давал имя, а уж относился лучше, чем к родным детям. Потому и не торопился расставаться. Меня он назвал Куртом. Он все, время что-то бормотал под нос, бубнил, разговаривал сам с собой, обращаясь то ко мне, то к другим игрушкам. Наверное, считал нас безмолвными слушателями. Живыми, а не мертвыми. Забавный старик, смышленый и хитрый. Безумцы очень умны и подозрительны: они видят дальше и глубже других.
Бергер мастерил не только меня, но и мою точную копию — две куклы одновременно. Поскольку, пожалуй, впервые работал на заказ, а за Германом — так звали ту, вторую, — вскоре должен был явиться новый хозяин. Меня же он оставлял себе. Влюбился, старый дурак, что ли? Вообще-то это понятно. Не так уж я плох собой. Умею извлекать музыку из струн лютни и натягивать тетиву лука. Моя ядовитая змея всегда рядом со мной, а отрубленная голова учителя и творца — под ногами. Мне не страшен холод и зной, хотя я наг; смех и плач не могут повлиять на тонкий механизм. Я — само совершенство, созданное не Природой и Духом, а Бергером.
Мне было не жаль его, когда он умер, расставшись с Германом. Он не должен был так переживать, ведь у него оставался еще я, Курт. Сам виноват, несчастный старик: плоды созрели, их надо съесть. Таков закон жизни и смерти. Потом… Потом было разное, много всего. Я сменил всяких хозяев, но все они были мне слугами. Путешествовал по миру. Слышал и видел достаточно. Куда исчез брат? Не знаю. У Германа — иной путь, чем у меня. Но оба мы живем и вращаемся среди людей. А люди — живут в нас».
— Ну, просмотрела сценарий? — спросил Клеточкин, возвратившись в съемочный павильон и подсаживаясь на скамейку к Карине. В руках он держал бутерброды с ветчиной и пару бутылок пива. На столике горела желтая лампа, а все софиты вокруг были потушены. За расходом электроэнергии, особенно в обеденный перерыв, следили строго. Киностудия «Лотос» существовала всего два года, но уже стояла на грани банкротства. За все это время не было выпущено ни одного хорошего фильма. Картина Клеточкина для совета директоров оставалась последней надеждой. В нее были вложены все средства.
— На, ешь! — грубовато сказал режиссер, кладя бутерброды прямо на сценарий. — Что скажешь?
— Я прочитала только несколько страниц, — ответила Карина. Она уже стала отвыкать от особой, киношной атмосферы, от рваного и беспорядочного ритма актерской жизни, когда все делается наспех, легко, через смех и слезы, в густом гриме и с фальшивым голосом, под слепящим светом и готовыми обрушиться тебе на голову декорациями.
— Этого вполне достаточно. Хотя, матушка, должен тебе заметить, ты разучилась читать быстро, — хмуро заметил Клеточкин. — А схватываешь на лету по-прежнему, или в твою прелестную головку придется вбивать молотком?
— Коля, скажи честно: ты делаешь римейк своего старого фильма про кукол? Или готовишь новую версию «Буратино»?
— Ни то, ни другое. Впрочем, какая-то ностальгия по той картине у меня осталась… Но тут совершенно иное. Идею ты все равно не поймешь, поскольку женщина. У вас мозги набекрень. Но актриса ты хорошая, я знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86