Здесь мне все было знакомо и привычно: заплеванная лестница, «черные мусульмане» в рубашках и галстуках-«бабочках», легкий дождь, «черные израильтяне» перед магазином «Рикорд рипаблик». Обычно они выкрикивали какие-то оскорбления в адрес «белых дьяволов», но в моем лице было, по-видимому, что-то такое, что заставило их сделать вид, будто они меня не замечают.
«Белый дьявол», который идет убивать других «белых дьяволов»… Что-то в этом роде.
Улица идет в гору, и я, отдуваясь, ковыляю по замусоренному тротуару. Повсюду разбросаны пустые пятидолларовые пакетики из-под крэка. Возле фальшивого бакалейного ларька, где на самом деле идет торговля наркотиками, собралось несколько мужчин и женщин. Прохожу мимо магазинчика «99 центов», мимо лавки, где продаются светильники и электрические лампочки… Дети в куртках из искусственного меха перекидываются баскетбольным мячом. Бесплатная муниципальная школа на углу оборудована железными ставнями на случай расовых волнений и революций.
А вот и моя 123-я улица. Она нисколько не изменилась. Дэнни-Алкаш еще жив и продолжает пить (первое удивительно, второе – нисколько). Он и его собутыльник Винни сидят на крыльце и глазеют на черных девочек из католической школы. Остановившись, я разглядываю панораму великого города и вдыхаю прохладный осенний воздух. Понемногу силы начинают возвращаться ко мне, а силы мне нужны, чтобы осуществить задуманное.
Но если моему телу еще только предстоит вернуть себе прежнюю форму, то мысленно я уже созрел для выполнения плана. Я знаю, есть люди, которые побеждают в себе жажду мести; есть люди, которые говорят – тот, кто полюбил своего врага, сделал ему стократ больнее, а некоторые и вовсе утверждают, будто разорвать цепь насилия значит обрести дорогу к счастью. Но я не стремлюсь к духовному совершенству. И счастье мне тоже не нужно. Нет.
Я сплюнул. Дверь по-прежнему была сломана. Я толкнул ее и спустился в подвал.
Жена Ратко, дебелая, светлокожая, метала на стол одно блюдо за другим, надеясь хоть таким способом заставить нас молчать. Английского она совсем не знала и относилась с крайним подозрением ко всему, что говорил мне Ратко. Она боялась, что он может сравнивать ее со своей любовницей, жившей в соседнем доме, или даже советоваться, не сообщить ли в иммиграционную службу о более чем сомнительном гражданском статусе миссис Ялович. Отправить жену назад, в раздираемую войной Югославию, – для Ратко это был, пожалуй, лучший способ избавиться от законной половины.
Колбаса, которую она нам подавала, была не-прожарена и так и сочилась кровью. Я не сомневался, что это что-то вроде мести, но Ратко уплетал ее с завидным аппетитом, так что не исключено было, что это какое-то сербское блюдо. Несколько привычнее выглядела разваренная картошка и пирожки с почками, приготовленные на медленном огне. На сладкое жена Ратко готовила то хлебный пудинг, то бисквиты, то непропеченный шоколадный кекс, до того тяжелый, что он придавливал тебя к стулу. Сам Ратко щедрой рукой подливал мне водку и неуклюже намекал, хорошо бы вечер этот оказался последним и, учитывая все обстоятельства, оставаться мне у него долее неудобно. В своей квартире Ратко отвел мне место в кладовке, так как в единственной свободной комнате жила собака. Поначалу я попытался поселиться вместе с ней, но она начала выть и всячески донимать все семейство. В принципе, я ничего не имею против собак, но если хочешь, чтобы голова варила как следует, нужно, чтобы последняя и отдыхала как следует; поэтому в конце концов я уступил комнату псу. Кладовка была крохотной и душной, но я высыпался даже лучше, чем какой-нибудь прославленный адепт дзен в своей монастырской келье.
Когда мы с Ратко говорили в первый раз, он сообщил мне хорошие и плохие новости, а также кое-какую любопытную информацию. Информация эта была следующая: через неделю после нашего отъезда в Мексику к Ратко явился Лучик. Он расплатился с ним за квартиру, которую я занимал, присовокупив, что Темному она больше не понадобится. Я всегда нравился Ратко, мы с ним были друзьями, поэтому он ненароком поинтересовался, что со мной случилось, на что Лучик ответил, что я, мол, навсегда вернулся в Ирландию. И все это произошло ровно через неделю после нашего отъезда! Плохие новости заключались в том, что Лучик приходил к Ратко в сопровождении какого-то кучерявого блондина, который забрал мой чертов телик, радиоприемник и рюкзак с разными мелочами. Остатки моего имущества Ратко продал за двадцать баксов жильцу из квартиры напротив. Хорошие же новости состояли в том, что он выудил из мусора и сохранил мои водительские права, карточку социального страхования и кредитку, полагая, что я могу позвонить или написать ему (из Ирландии) и потребовать их назад. На кредитке у меня лежало что-то около сотни баксов. Я получил их в банкомате и отдал Ратко за еду и ночлег.
Мы завтракаем.
На столе – тосты, колбаса, яйца, поджаренный черный хлеб, водка, кофе.
Жена Ратко просит Ратко спросить у меня, что случилось с моей ногой и что вообще со мной стряслось, но в ответ я лишь многозначительно смотрю на него. Мы говорим о последних спортивных новостях, о косоварах, о Тито и о том, почему Загреб красивый город, а Белград – нет (все дело, я полагаю, в сотрудничестве с оккупантами).
Да, и, конечно, мы говорим о футболе. У команды Северной Ирландии нет шансов пробиться в финал Кубка мира, но я могу утешаться успехами восемьдесят второго и восемьдесят шестого годов. Что станет теперь со сборной Югославии – бог весть.
– Сильнейшая на Балканах команда превратится теперь в шесть или даже восемь национальных сборных, – печально говорит Ратко.
Некоторое время мы жуем тосты и пьем кофе.
– Скажи, дружище Майкл, как ты вообще себя чувствуешь? – спрашивает он после блюда, в котором я после некоторых колебаний опознаю кровяную колбасу.
– Вообще? – уточняю я.
– Да, вообще. В целом.
– В целом – неплохо, хотя иногда мне мерещатся толпы живых мертвецов, которые идут сюда через мост Трайборо.
Ратко подмигивает.
– Понимаю, это ты так шутишь, – говорит он, но в глубине души Ратко рад, что его жена не понимает английского.
Я заканчиваю завтрак, встаю, беру свою подпорку, иду пройтись, возвращаюсь.
Вечером за ужином жена Ратко громко ворчит над кастрюлей с солянкой. Все ясно – мне действительно пора убираться. Впрочем, Ратко заговорил об этом только за водкой и очень деликатно, поэтому я не обратил на это внимания.
– Знаешь, Майкл, я серьезно, – сказал он. – Боюсь, скоро тебе придется подыскать себе другую квартиру. По мне, так живи здесь хоть сто лет – ты мне нравишься, но вот Ирина… В общем, ты понимаешь…
– Понимаю. О чем разговор! – жизнерадостно ответил я, не переставая работать челюстями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120
«Белый дьявол», который идет убивать других «белых дьяволов»… Что-то в этом роде.
Улица идет в гору, и я, отдуваясь, ковыляю по замусоренному тротуару. Повсюду разбросаны пустые пятидолларовые пакетики из-под крэка. Возле фальшивого бакалейного ларька, где на самом деле идет торговля наркотиками, собралось несколько мужчин и женщин. Прохожу мимо магазинчика «99 центов», мимо лавки, где продаются светильники и электрические лампочки… Дети в куртках из искусственного меха перекидываются баскетбольным мячом. Бесплатная муниципальная школа на углу оборудована железными ставнями на случай расовых волнений и революций.
А вот и моя 123-я улица. Она нисколько не изменилась. Дэнни-Алкаш еще жив и продолжает пить (первое удивительно, второе – нисколько). Он и его собутыльник Винни сидят на крыльце и глазеют на черных девочек из католической школы. Остановившись, я разглядываю панораму великого города и вдыхаю прохладный осенний воздух. Понемногу силы начинают возвращаться ко мне, а силы мне нужны, чтобы осуществить задуманное.
Но если моему телу еще только предстоит вернуть себе прежнюю форму, то мысленно я уже созрел для выполнения плана. Я знаю, есть люди, которые побеждают в себе жажду мести; есть люди, которые говорят – тот, кто полюбил своего врага, сделал ему стократ больнее, а некоторые и вовсе утверждают, будто разорвать цепь насилия значит обрести дорогу к счастью. Но я не стремлюсь к духовному совершенству. И счастье мне тоже не нужно. Нет.
Я сплюнул. Дверь по-прежнему была сломана. Я толкнул ее и спустился в подвал.
Жена Ратко, дебелая, светлокожая, метала на стол одно блюдо за другим, надеясь хоть таким способом заставить нас молчать. Английского она совсем не знала и относилась с крайним подозрением ко всему, что говорил мне Ратко. Она боялась, что он может сравнивать ее со своей любовницей, жившей в соседнем доме, или даже советоваться, не сообщить ли в иммиграционную службу о более чем сомнительном гражданском статусе миссис Ялович. Отправить жену назад, в раздираемую войной Югославию, – для Ратко это был, пожалуй, лучший способ избавиться от законной половины.
Колбаса, которую она нам подавала, была не-прожарена и так и сочилась кровью. Я не сомневался, что это что-то вроде мести, но Ратко уплетал ее с завидным аппетитом, так что не исключено было, что это какое-то сербское блюдо. Несколько привычнее выглядела разваренная картошка и пирожки с почками, приготовленные на медленном огне. На сладкое жена Ратко готовила то хлебный пудинг, то бисквиты, то непропеченный шоколадный кекс, до того тяжелый, что он придавливал тебя к стулу. Сам Ратко щедрой рукой подливал мне водку и неуклюже намекал, хорошо бы вечер этот оказался последним и, учитывая все обстоятельства, оставаться мне у него долее неудобно. В своей квартире Ратко отвел мне место в кладовке, так как в единственной свободной комнате жила собака. Поначалу я попытался поселиться вместе с ней, но она начала выть и всячески донимать все семейство. В принципе, я ничего не имею против собак, но если хочешь, чтобы голова варила как следует, нужно, чтобы последняя и отдыхала как следует; поэтому в конце концов я уступил комнату псу. Кладовка была крохотной и душной, но я высыпался даже лучше, чем какой-нибудь прославленный адепт дзен в своей монастырской келье.
Когда мы с Ратко говорили в первый раз, он сообщил мне хорошие и плохие новости, а также кое-какую любопытную информацию. Информация эта была следующая: через неделю после нашего отъезда в Мексику к Ратко явился Лучик. Он расплатился с ним за квартиру, которую я занимал, присовокупив, что Темному она больше не понадобится. Я всегда нравился Ратко, мы с ним были друзьями, поэтому он ненароком поинтересовался, что со мной случилось, на что Лучик ответил, что я, мол, навсегда вернулся в Ирландию. И все это произошло ровно через неделю после нашего отъезда! Плохие новости заключались в том, что Лучик приходил к Ратко в сопровождении какого-то кучерявого блондина, который забрал мой чертов телик, радиоприемник и рюкзак с разными мелочами. Остатки моего имущества Ратко продал за двадцать баксов жильцу из квартиры напротив. Хорошие же новости состояли в том, что он выудил из мусора и сохранил мои водительские права, карточку социального страхования и кредитку, полагая, что я могу позвонить или написать ему (из Ирландии) и потребовать их назад. На кредитке у меня лежало что-то около сотни баксов. Я получил их в банкомате и отдал Ратко за еду и ночлег.
Мы завтракаем.
На столе – тосты, колбаса, яйца, поджаренный черный хлеб, водка, кофе.
Жена Ратко просит Ратко спросить у меня, что случилось с моей ногой и что вообще со мной стряслось, но в ответ я лишь многозначительно смотрю на него. Мы говорим о последних спортивных новостях, о косоварах, о Тито и о том, почему Загреб красивый город, а Белград – нет (все дело, я полагаю, в сотрудничестве с оккупантами).
Да, и, конечно, мы говорим о футболе. У команды Северной Ирландии нет шансов пробиться в финал Кубка мира, но я могу утешаться успехами восемьдесят второго и восемьдесят шестого годов. Что станет теперь со сборной Югославии – бог весть.
– Сильнейшая на Балканах команда превратится теперь в шесть или даже восемь национальных сборных, – печально говорит Ратко.
Некоторое время мы жуем тосты и пьем кофе.
– Скажи, дружище Майкл, как ты вообще себя чувствуешь? – спрашивает он после блюда, в котором я после некоторых колебаний опознаю кровяную колбасу.
– Вообще? – уточняю я.
– Да, вообще. В целом.
– В целом – неплохо, хотя иногда мне мерещатся толпы живых мертвецов, которые идут сюда через мост Трайборо.
Ратко подмигивает.
– Понимаю, это ты так шутишь, – говорит он, но в глубине души Ратко рад, что его жена не понимает английского.
Я заканчиваю завтрак, встаю, беру свою подпорку, иду пройтись, возвращаюсь.
Вечером за ужином жена Ратко громко ворчит над кастрюлей с солянкой. Все ясно – мне действительно пора убираться. Впрочем, Ратко заговорил об этом только за водкой и очень деликатно, поэтому я не обратил на это внимания.
– Знаешь, Майкл, я серьезно, – сказал он. – Боюсь, скоро тебе придется подыскать себе другую квартиру. По мне, так живи здесь хоть сто лет – ты мне нравишься, но вот Ирина… В общем, ты понимаешь…
– Понимаю. О чем разговор! – жизнерадостно ответил я, не переставая работать челюстями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120