Патрицианка с удовольствием наряжала своего эфеба в одежды с филигранными узорами и сандалии с драгоценными камнями, венчала его прекрасную голову тиарой со сверкающими опалами и аметистами, дарила ему кольца и другие украшения. Ей нравилась его женственность, которую он не утратил, даже став ее любовником.
Взглянув сейчас на Адониса, дышащего восточной негой, Юлия рассмеялась, обнажив ровный ряд зубов. Эфеб радостно ответил ей счастливой улыбкой и стало ясно, что он всего лишь ребенок. Ребенок, которому нельзя лгать, нельзя мучить и таиться от него. Ребенок, которого нужно только любить, любить и любить!..
Одна из девушек закончила высокую прическу своей госпожи и украсила ее сверкающей диадемой. Тонкая, как луч, и гибкая, как тростник, эфиопка тут же приподняла перед Юлией зеркало, чтобы гордая красавица смогла насладиться своей наружностью. Золото, серебро и эмаль переплелись в филигранной оправе зеркала в виде водяных лилий и павлинов с изящными хохолками. Ленивым жестом патрицианка отстранила рабыню, и это вызвало переливы света в ее украшениях:
– Я не нуждаюсь в этом, Руза, – проговорила она, глядя задумчиво на сирийца. – Зеркалом мне станет прекрасный Адонис. Он – мое зеркало! Только он способен увидеть всю полноту моей красоты.
Юношу охватила сильная нервная дрожь, как это бывало не раз в тайных покоях с дымящими курительницами. Он упал перед патрицианкой ниц, и его лазурные одежды с двухцветными узкими полосами, наполнившись воздухом, медленными волнами опали на убранном тяжелыми тканями полукубикулы…
Синее крыло ночи коснулось неба над Римом. На западе пылал страшный огненный диск, и весь город смотрел на него: дворцы с бельведерами и длинными террасами; ступенчатые сады с источающими аромат цветами и сухой, пятнистой, словно шкура леопарда, листвой; прямые аллеи пальм, кажущихся черными на фоне заката. Великий Рим, благословленный богами западных и восточных культов, сонно закрывал глаза.
Наступал тот час, когда дом Юлии погружался в негу вечера, несущего долгожданную прохладу. Легкие сумерки клубились под потолком. Эфиопки неслышно удалились. Музыкант вновь заиграл все ту же бесконечную песню. Чувствительные пальцы певца щипали струны кифары, и хриплый голос все что-то спрашивал, не получая ответа.
Юлия томно потянулась на своем сиденье, по-кошачьи выгнув спину. В разрезе ее черной циклы показалась стройная нога с плавной окружностью бедра, и хрустальные сумерки выявили нестерпимую белизну ее кожи.
– О, мой Адонис!.. Знаешь, сегодня я хочу быть особенно ласкова к тебе, – сказала она, тихо посмеиваясь, и юноша в молчаливом ожидании нетерпеливо расстегнул застежку на ее сандалии.
– Но ты так неосторожен!.. – продолжала Юлия. – Твое сердце в моей руке. Сумеешь ли ты забрать его обратно?
– Я даже не стану пытаться, госпожа, – ответил сириец, глядя на нее снизу вверх своими глубокими, словно озера, глазами. Она, как сфинкс, возвышалась над ним с насмешливой, отстраненной улыбкой. Ее полуобнаженные груди замерли, словно две пирамиды, на них маятником раскачивался амулет… Адонис закрыл глаза.
Юлия смеялась… Она сняла с его головы тяжелую тиару и теперь шаловливо перебирала своими подвижными пальцами его многочисленные локоны, а он, забавляясь, пытался поймать губами ее руки…
– Идем! Ужин подождет… Потом мы с еще большим аппетитом встретим яства!.. – и Юлия, хохоча, увлекла Адониса на ложе с крыльями сфинкса, покоящееся на шести львиных лапах.
Они подзадоривали друг друга, гладили ноги, бедра, живот… Юноша прикоснулся своими прохладными пальцами к ее жаркому лону… Ему казалось, что сейчас она намного ближе к нему, чем была накануне утром или прошедшей ночью… Быть может, все вернется, быть может, она станет прежней… О, великая Веста!
Звон кифары становился громче… Кровавые, страшные лучи легли на лицо поющего старца…
Фибула сирийца сломалась и покатилась на пол. Он склонился с улыбкой, чтобы поднять ее, и увидел, что занавес, скрывавший вход, покачнулся. Номенклатор-нумидиец, не смея войти, громко возвестил:
– Юлий Флавий приветствует тебя, и да будут к тебе благосклонны боги, госпожа.
Юлия с криком вскочила и сделала несколько порывистых шагов. Вбежавшие рабыни, подобно диким пчелам, с тихим гулом закрутились вокруг нее. Их ослепительно белые, затканные золотым шитьем по краю, одежды не скрывали гибкости их тел, а черные руки трепетали, поправляя прическу госпожи и подкрашивая взволнованное лицо.
Юлию сжигало нетерпение, но она была вынуждена подчиниться этим виртуозным рукам. Прекрасная, бледная, – в черной шелковой цикле, она была сейчас еще более желанна и уже совершенно недосягаема. Адонис, прижав к сердцу руку со сломанной фибулой, удивленно смотрел на затылок Юлии и ее тонкую голую шею. Он был не в силах поверить в неотвратимость произошедшего. Еще мгновение назад он сжимал ее в жарких объятиях, и вот теперь она уже невозможно далеко от него. И это подобно смерти.
В жарком сумраке атрия витал аромат кардамона. Лампы в кованых канделябрах изливали масляный свет и тускло отражались с четырех сторон в бассейне, кажущемся в сгустившейся темноте совершенно бездонным/ Масселина по-прежнему играла на лире и теперь, в немом очаровании вечера, стала похожа на лесное божество.
Флавий стоял у края бассейна, и его отражение уходило в темную бездну, куда вели лестницы отраженных огней. На нем был хитон с гладкими стальными бляхами, поножи, шлем венчался белым султаном. Темный диплойс был скреплен фибулой с крупным рубином, в котором плясали демоны огня.
Послышался звук шагов, раздвинулся занавес, и в атрии появилась прекрасная Юлия с полуобнаженной вздымающейся грудью, сверкающая переливами диадемы. Рабыни, сидевшие на низких скамеечках черного дерева и слоновой кости, при появлении госпожи стали бросать к ее ногам гвоздики, розы, лилии… Приветствуя патрицианку, Флавий улыбнулся странной улыбкой, озарившей его мрачное, в глубоких тенях лицо. Юлия смутилась и жестом удалила невольниц.
– Юлий… Ты стал иным. Еще прекраснее и строже!.. И я не узнаю тебя, – пристально вглядываясь в гостя, проговорила Юлия, отделенная от него чернотой сверкающей воды.
– Я все тот же. И я часто вспоминал тебя – женщину, которая не покидала меня даже во сне. Я неустанно пробуждал в воображении твой образ.
И, не обращая внимания на Афину у жертвенника, Юлий направился к той, о ком столько грезил. Он широко шагал, давя ногами цветы, мгновенно забыв о прошедшей разлуке… Заключив свою возлюбленную в кольца объятий, он замер, радуясь тому, что долгожданный миг встречи наступил…
Неслышно вошел Адонис. Его даже не заметили. В испуганном молчании он стоял в стороне и ждал, когда на него обратят внимание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Взглянув сейчас на Адониса, дышащего восточной негой, Юлия рассмеялась, обнажив ровный ряд зубов. Эфеб радостно ответил ей счастливой улыбкой и стало ясно, что он всего лишь ребенок. Ребенок, которому нельзя лгать, нельзя мучить и таиться от него. Ребенок, которого нужно только любить, любить и любить!..
Одна из девушек закончила высокую прическу своей госпожи и украсила ее сверкающей диадемой. Тонкая, как луч, и гибкая, как тростник, эфиопка тут же приподняла перед Юлией зеркало, чтобы гордая красавица смогла насладиться своей наружностью. Золото, серебро и эмаль переплелись в филигранной оправе зеркала в виде водяных лилий и павлинов с изящными хохолками. Ленивым жестом патрицианка отстранила рабыню, и это вызвало переливы света в ее украшениях:
– Я не нуждаюсь в этом, Руза, – проговорила она, глядя задумчиво на сирийца. – Зеркалом мне станет прекрасный Адонис. Он – мое зеркало! Только он способен увидеть всю полноту моей красоты.
Юношу охватила сильная нервная дрожь, как это бывало не раз в тайных покоях с дымящими курительницами. Он упал перед патрицианкой ниц, и его лазурные одежды с двухцветными узкими полосами, наполнившись воздухом, медленными волнами опали на убранном тяжелыми тканями полукубикулы…
Синее крыло ночи коснулось неба над Римом. На западе пылал страшный огненный диск, и весь город смотрел на него: дворцы с бельведерами и длинными террасами; ступенчатые сады с источающими аромат цветами и сухой, пятнистой, словно шкура леопарда, листвой; прямые аллеи пальм, кажущихся черными на фоне заката. Великий Рим, благословленный богами западных и восточных культов, сонно закрывал глаза.
Наступал тот час, когда дом Юлии погружался в негу вечера, несущего долгожданную прохладу. Легкие сумерки клубились под потолком. Эфиопки неслышно удалились. Музыкант вновь заиграл все ту же бесконечную песню. Чувствительные пальцы певца щипали струны кифары, и хриплый голос все что-то спрашивал, не получая ответа.
Юлия томно потянулась на своем сиденье, по-кошачьи выгнув спину. В разрезе ее черной циклы показалась стройная нога с плавной окружностью бедра, и хрустальные сумерки выявили нестерпимую белизну ее кожи.
– О, мой Адонис!.. Знаешь, сегодня я хочу быть особенно ласкова к тебе, – сказала она, тихо посмеиваясь, и юноша в молчаливом ожидании нетерпеливо расстегнул застежку на ее сандалии.
– Но ты так неосторожен!.. – продолжала Юлия. – Твое сердце в моей руке. Сумеешь ли ты забрать его обратно?
– Я даже не стану пытаться, госпожа, – ответил сириец, глядя на нее снизу вверх своими глубокими, словно озера, глазами. Она, как сфинкс, возвышалась над ним с насмешливой, отстраненной улыбкой. Ее полуобнаженные груди замерли, словно две пирамиды, на них маятником раскачивался амулет… Адонис закрыл глаза.
Юлия смеялась… Она сняла с его головы тяжелую тиару и теперь шаловливо перебирала своими подвижными пальцами его многочисленные локоны, а он, забавляясь, пытался поймать губами ее руки…
– Идем! Ужин подождет… Потом мы с еще большим аппетитом встретим яства!.. – и Юлия, хохоча, увлекла Адониса на ложе с крыльями сфинкса, покоящееся на шести львиных лапах.
Они подзадоривали друг друга, гладили ноги, бедра, живот… Юноша прикоснулся своими прохладными пальцами к ее жаркому лону… Ему казалось, что сейчас она намного ближе к нему, чем была накануне утром или прошедшей ночью… Быть может, все вернется, быть может, она станет прежней… О, великая Веста!
Звон кифары становился громче… Кровавые, страшные лучи легли на лицо поющего старца…
Фибула сирийца сломалась и покатилась на пол. Он склонился с улыбкой, чтобы поднять ее, и увидел, что занавес, скрывавший вход, покачнулся. Номенклатор-нумидиец, не смея войти, громко возвестил:
– Юлий Флавий приветствует тебя, и да будут к тебе благосклонны боги, госпожа.
Юлия с криком вскочила и сделала несколько порывистых шагов. Вбежавшие рабыни, подобно диким пчелам, с тихим гулом закрутились вокруг нее. Их ослепительно белые, затканные золотым шитьем по краю, одежды не скрывали гибкости их тел, а черные руки трепетали, поправляя прическу госпожи и подкрашивая взволнованное лицо.
Юлию сжигало нетерпение, но она была вынуждена подчиниться этим виртуозным рукам. Прекрасная, бледная, – в черной шелковой цикле, она была сейчас еще более желанна и уже совершенно недосягаема. Адонис, прижав к сердцу руку со сломанной фибулой, удивленно смотрел на затылок Юлии и ее тонкую голую шею. Он был не в силах поверить в неотвратимость произошедшего. Еще мгновение назад он сжимал ее в жарких объятиях, и вот теперь она уже невозможно далеко от него. И это подобно смерти.
В жарком сумраке атрия витал аромат кардамона. Лампы в кованых канделябрах изливали масляный свет и тускло отражались с четырех сторон в бассейне, кажущемся в сгустившейся темноте совершенно бездонным/ Масселина по-прежнему играла на лире и теперь, в немом очаровании вечера, стала похожа на лесное божество.
Флавий стоял у края бассейна, и его отражение уходило в темную бездну, куда вели лестницы отраженных огней. На нем был хитон с гладкими стальными бляхами, поножи, шлем венчался белым султаном. Темный диплойс был скреплен фибулой с крупным рубином, в котором плясали демоны огня.
Послышался звук шагов, раздвинулся занавес, и в атрии появилась прекрасная Юлия с полуобнаженной вздымающейся грудью, сверкающая переливами диадемы. Рабыни, сидевшие на низких скамеечках черного дерева и слоновой кости, при появлении госпожи стали бросать к ее ногам гвоздики, розы, лилии… Приветствуя патрицианку, Флавий улыбнулся странной улыбкой, озарившей его мрачное, в глубоких тенях лицо. Юлия смутилась и жестом удалила невольниц.
– Юлий… Ты стал иным. Еще прекраснее и строже!.. И я не узнаю тебя, – пристально вглядываясь в гостя, проговорила Юлия, отделенная от него чернотой сверкающей воды.
– Я все тот же. И я часто вспоминал тебя – женщину, которая не покидала меня даже во сне. Я неустанно пробуждал в воображении твой образ.
И, не обращая внимания на Афину у жертвенника, Юлий направился к той, о ком столько грезил. Он широко шагал, давя ногами цветы, мгновенно забыв о прошедшей разлуке… Заключив свою возлюбленную в кольца объятий, он замер, радуясь тому, что долгожданный миг встречи наступил…
Неслышно вошел Адонис. Его даже не заметили. В испуганном молчании он стоял в стороне и ждал, когда на него обратят внимание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33