И рана моя заживала. Война, частью которой я был так недавно, казалась теперь чем-то далеким и нереальным. А все происходящее только укрепляло меня в этом чувстве. Начать с того, что все относились ко мне с какой-то особой сердечностью, будто к старому другу. Дети толпились вокруг меня, когда я выходил на улицу, словно я был их любимым дядюшкой. И в этом не было ничего от суеверного благоговения или мистического трепета, просто люди были рады видеть меня и не скрывали этого. На пятый вечер в мою честь был устроен настоящий праздник – с музыкой, танцами, чтением стихов.
Начиная с последней фразы, звучит музыка – сначала отдаленно, затем громче; звуки веселья, мелодии полинезийских танцев.
Стихи показались мне шекспировскими, по-моему, я даже узнал некоторые отрывки, хотя Шекспира я знал неважно. Танцы и музыка были несколько чувственными и в то же время торжественными и сдержанными. Но особенно памятен мне этот вечер тем, что именно тогда я впервые увидел Ару, дочь Тарама. Волосы ее были иссиня-черными, а глаза сверкали ярче самых ясных звезд неба. Ара, благословенно имя твое!
Звучит музыка, подчеркивающая лирический тон сцены.
От нее и узнал я историю Томаса. Мы шли по берегу озера, держась за руки, и она рассказывала, как три века назад на берег их острова волной был выброшен человек – единственный уцелевший после кораблекрушения…
Ара…Высокий, как мы, твоего цвета кожи, светловолосый. Легенда гласит, что скорбь осеняла его чело, скорбь и глубокомыслие…
Пилот…и что он был знатоком великих поэтов своего времени…
Ара. Шекспир, Марло, Уэбстер. Он хранил испорченные морем страницы, как леопард хранит свое дитя – неустанно и заботливо, с величием и гордостью во взгляде…
Пилот…И о его дневнике, который мне позже удалось прочитать, где он писал, что этот народ наделен таким интеллектом, столь благовоспитан и так восприимчив к знаниям, что он сам отказывается от всякой мысли о возвращении на родину. Он жил среди них, почти ничего ке рассказывая о том, что происходит в окружающем их мире. Зато он познакомил их с лучшей поэзией того времени. И настолько очарованы они были этой поэзией, и столь велика была их природная одаренность и восприимчивость к речи, что скоро английский стал их вторым языком… Вот как объяснялась странность их речи. Не зная вульгарного английского языка, они хранили только тот, которому обучил их Томас, единственный белый человек, которого они видели до сих пор. Выходит, я стал для них первым вестником внешнего мира за последние триста лет. И нет ничего удивительного в том, что они думали обо мне, как о «брате» досточтимого Томаса. И на доброжелательность, с которой здесь относились ко мне, я отвечал полной взаимностью. А уж если говорить о моих чувствах к Аре…
Музыка: звучит тема любви.
События, о которых пойдет речь дальше, начались в тот вечер, когда меня пригласили в дом Тарама на обед или, говоря их словами, на совместную трапезу.
Слышен смех, застольные разговоры и т. п.
Мы обсуждали предстоящий праздник урожая, на который приходили люди даже из самых отдаленных мест острова – с гор, из-за озера. Это было здесь самое большое празднество года. Я разговаривал с одним из старейшин, его звали Чарго. В ходе беседы я начал разглагольствовать о своих военных подвигах. В комнате стало тихо.
Все остальные голоса смолкают.
Я решил, что этим они проявляют интерес к моему рассказу. И вот, подогретый вином, а потому болтливый более, чем обычно, я, блистая красноречием, поведал им кратко о ходе мировой истории со времен Томаса: о войнах, промышленной революции, кризисах и депрессиях. Я рассказал им о чудесах радио и авиации, и о том, сколь разнообразно их применение. Они слушали молча, временами переглядывались, но ни разу не перебили меня. Я рассказал им о первой мировой войне и о последующих десятилетиях – о том, как возникла и развивалась вторая мировая война. Наконец Тарам жестом руки показал, что просит слова. Я остановился…
Тарам. Ты говоришь, что тридцать лет назад ваши народы, изничтожая друг друга, погубили двадцать миллионов людей. А сейчас, сегодня, сию минуту, они опять убивают друг друга?
Пилот. Да. Уже около двадцати миллионов убитых и в этой войне, а ведь она еще не кончилась…
Тарам. И первая ничему вас не научила? И никаких выводов из предыдущего множества войн и всех этих кровавых побоищ?
Пилот (беспечно). Нет, почему же, кое-какие выводы сделаны. Например, мы научились тому, как убивать наиболее эффективно. Война стала у нас процветающей наукой.
Тарам. Расскажите поподробнее…
Пилот. И я снова пустился в рассказ. Удивление и даже изумление на лицах моих слушателей лишь подзадоривали меня. Кончив, я сел на свое место, очень довольный. Все молчали. Затем поднялся Тарам…
Тарам.
Созрела ночь.
Луна ушла за горы.
Не время ль расходиться по домам?
Мы с провожатыми отправим гостя.
А весь совет прошу остаться здесь.
Пилот. Мне показалось странным, что вечер, начавшийся столь непринужденно, завершился таким образом. И почему мне следовало уйти под конвоем? Ведь до сегодняшнего дня об этом не было и речи. Но еще больше удивил меня поступок Чарго. Перед тем как уйти, я направился к Аре, чтобы пожелать ей спокойной ночи. А Чарго преградил мне путь под предлогом какого-то вопроса, совершенно бессмысленного, заданного – я уверен – лишь для того, чтобы задержать меня. И когда я отвязался от него, Ары уже не было в комнате…
Музыка: в мелодии чувствуется напряжение, какая-то смутная тревога.
В эту ночь я не мог уснуть. Я лежал, размышляя, в тишине и бархатной полумгле, окутавшей меня. Вдруг какой-то шум раздался под моим окном. Я прикрыл глаза, притворяясь спящим, а рукой, скрытой одеялом, осторожно залез под подушку и сжал там рукоятку ножа. Несколько минут было тихо. Затем кто-то быстро и бесшумно, как тень, скользнул сквозь занавес на окне и оказался в комнате, почти надо мной. Я приподнялся на локте, с ножом в руке. (Тихим, напряженным голосом.) Кто? Кто тут?
Ара. Это я, Ара.
Пилот. Ара, любовь моя! Ара, Ара, я так рад… (Тише.) Я вскочил с постели и приник к ней, обнимая ее.
Ара. О возлюбленный мой! Мне запрещено видеть тебя, но я укромной тропой пришла, чтобы сказать тебе об опасности.
Пилот. Какой опасности?
Ара. Они тебя сочли за дикаря.
Пилот. Меня? За дикаря?
Ара. Да. Они говорят, что ты пришел от страшного народа, от общества людей, испорченного алчностью и дикими инстинктами.
Пилот. Но как могут они, Ара…
Ара. Мне надо уходить, иначе нас застанут… О мой возлюбленный, мой милый, мой любимый, ты жизнь свою теперь оберегай!
Пилот. Но почему? Что я сделал?
Ара. Они боятся, что ты погубишь нашу молодежь своими рассказами и поведением.
Пилот.
1 2 3 4
Начиная с последней фразы, звучит музыка – сначала отдаленно, затем громче; звуки веселья, мелодии полинезийских танцев.
Стихи показались мне шекспировскими, по-моему, я даже узнал некоторые отрывки, хотя Шекспира я знал неважно. Танцы и музыка были несколько чувственными и в то же время торжественными и сдержанными. Но особенно памятен мне этот вечер тем, что именно тогда я впервые увидел Ару, дочь Тарама. Волосы ее были иссиня-черными, а глаза сверкали ярче самых ясных звезд неба. Ара, благословенно имя твое!
Звучит музыка, подчеркивающая лирический тон сцены.
От нее и узнал я историю Томаса. Мы шли по берегу озера, держась за руки, и она рассказывала, как три века назад на берег их острова волной был выброшен человек – единственный уцелевший после кораблекрушения…
Ара…Высокий, как мы, твоего цвета кожи, светловолосый. Легенда гласит, что скорбь осеняла его чело, скорбь и глубокомыслие…
Пилот…и что он был знатоком великих поэтов своего времени…
Ара. Шекспир, Марло, Уэбстер. Он хранил испорченные морем страницы, как леопард хранит свое дитя – неустанно и заботливо, с величием и гордостью во взгляде…
Пилот…И о его дневнике, который мне позже удалось прочитать, где он писал, что этот народ наделен таким интеллектом, столь благовоспитан и так восприимчив к знаниям, что он сам отказывается от всякой мысли о возвращении на родину. Он жил среди них, почти ничего ке рассказывая о том, что происходит в окружающем их мире. Зато он познакомил их с лучшей поэзией того времени. И настолько очарованы они были этой поэзией, и столь велика была их природная одаренность и восприимчивость к речи, что скоро английский стал их вторым языком… Вот как объяснялась странность их речи. Не зная вульгарного английского языка, они хранили только тот, которому обучил их Томас, единственный белый человек, которого они видели до сих пор. Выходит, я стал для них первым вестником внешнего мира за последние триста лет. И нет ничего удивительного в том, что они думали обо мне, как о «брате» досточтимого Томаса. И на доброжелательность, с которой здесь относились ко мне, я отвечал полной взаимностью. А уж если говорить о моих чувствах к Аре…
Музыка: звучит тема любви.
События, о которых пойдет речь дальше, начались в тот вечер, когда меня пригласили в дом Тарама на обед или, говоря их словами, на совместную трапезу.
Слышен смех, застольные разговоры и т. п.
Мы обсуждали предстоящий праздник урожая, на который приходили люди даже из самых отдаленных мест острова – с гор, из-за озера. Это было здесь самое большое празднество года. Я разговаривал с одним из старейшин, его звали Чарго. В ходе беседы я начал разглагольствовать о своих военных подвигах. В комнате стало тихо.
Все остальные голоса смолкают.
Я решил, что этим они проявляют интерес к моему рассказу. И вот, подогретый вином, а потому болтливый более, чем обычно, я, блистая красноречием, поведал им кратко о ходе мировой истории со времен Томаса: о войнах, промышленной революции, кризисах и депрессиях. Я рассказал им о чудесах радио и авиации, и о том, сколь разнообразно их применение. Они слушали молча, временами переглядывались, но ни разу не перебили меня. Я рассказал им о первой мировой войне и о последующих десятилетиях – о том, как возникла и развивалась вторая мировая война. Наконец Тарам жестом руки показал, что просит слова. Я остановился…
Тарам. Ты говоришь, что тридцать лет назад ваши народы, изничтожая друг друга, погубили двадцать миллионов людей. А сейчас, сегодня, сию минуту, они опять убивают друг друга?
Пилот. Да. Уже около двадцати миллионов убитых и в этой войне, а ведь она еще не кончилась…
Тарам. И первая ничему вас не научила? И никаких выводов из предыдущего множества войн и всех этих кровавых побоищ?
Пилот (беспечно). Нет, почему же, кое-какие выводы сделаны. Например, мы научились тому, как убивать наиболее эффективно. Война стала у нас процветающей наукой.
Тарам. Расскажите поподробнее…
Пилот. И я снова пустился в рассказ. Удивление и даже изумление на лицах моих слушателей лишь подзадоривали меня. Кончив, я сел на свое место, очень довольный. Все молчали. Затем поднялся Тарам…
Тарам.
Созрела ночь.
Луна ушла за горы.
Не время ль расходиться по домам?
Мы с провожатыми отправим гостя.
А весь совет прошу остаться здесь.
Пилот. Мне показалось странным, что вечер, начавшийся столь непринужденно, завершился таким образом. И почему мне следовало уйти под конвоем? Ведь до сегодняшнего дня об этом не было и речи. Но еще больше удивил меня поступок Чарго. Перед тем как уйти, я направился к Аре, чтобы пожелать ей спокойной ночи. А Чарго преградил мне путь под предлогом какого-то вопроса, совершенно бессмысленного, заданного – я уверен – лишь для того, чтобы задержать меня. И когда я отвязался от него, Ары уже не было в комнате…
Музыка: в мелодии чувствуется напряжение, какая-то смутная тревога.
В эту ночь я не мог уснуть. Я лежал, размышляя, в тишине и бархатной полумгле, окутавшей меня. Вдруг какой-то шум раздался под моим окном. Я прикрыл глаза, притворяясь спящим, а рукой, скрытой одеялом, осторожно залез под подушку и сжал там рукоятку ножа. Несколько минут было тихо. Затем кто-то быстро и бесшумно, как тень, скользнул сквозь занавес на окне и оказался в комнате, почти надо мной. Я приподнялся на локте, с ножом в руке. (Тихим, напряженным голосом.) Кто? Кто тут?
Ара. Это я, Ара.
Пилот. Ара, любовь моя! Ара, Ара, я так рад… (Тише.) Я вскочил с постели и приник к ней, обнимая ее.
Ара. О возлюбленный мой! Мне запрещено видеть тебя, но я укромной тропой пришла, чтобы сказать тебе об опасности.
Пилот. Какой опасности?
Ара. Они тебя сочли за дикаря.
Пилот. Меня? За дикаря?
Ара. Да. Они говорят, что ты пришел от страшного народа, от общества людей, испорченного алчностью и дикими инстинктами.
Пилот. Но как могут они, Ара…
Ара. Мне надо уходить, иначе нас застанут… О мой возлюбленный, мой милый, мой любимый, ты жизнь свою теперь оберегай!
Пилот. Но почему? Что я сделал?
Ара. Они боятся, что ты погубишь нашу молодежь своими рассказами и поведением.
Пилот.
1 2 3 4