Я
уехал, не простившись. Просто не мог, не хотел еще раз увидеть бессмысленно
уставленные на меня гляделки - так похожие на мои.
Я слушаю звуки буддийской флейты - застигнутая врасплох амеба. Я
знаю, до чего он одинок, и ничем не могу ему помочь. Мир давно для него
съежился и потускнел. Hе знаю, смог ли бы я больше грустить, узнав о его
смерти. Hе отделаться от ощущения, что он уже умер.
*
Поэт хорош не только лишь тогда,
Когда хорош он, а когда и плох он.
Он кашляет. Вылазит борода.
Он нервно теребит на яйцах локон.
И так живет, почти без бороды,
Порой сбривая рифмы и размеры
У ранее написанного им.
Порой сбивает яблоко души
С подгнивших веток.
Так он и живет.
Так и живет.
Порой свивает гнезда, где попало.
*
В моей голове достаточно призраков. А ты хочешь поселить еще один (я
почему-то вспоминаю слово "жупел"). Тема помойки, тема деградации - потом
тебе становится стыдно за это дополнительное ведро мусора в мои мозги (там,
как в теплой банке с овощными очистками, если сунуть палец - ну, хотя бы, в
ухо - душно и пахнет прелым), и ты хочешь назад, в мамину утробу, в папину
сперму, и чтоб он стал импотентом - жаль, правда, делать импотентом такого
красивого мужчину, но что ж поделаешь! А еще лучше, чтобы и папа - в
бабушку, в дедушку, и там остался (чуть не написал "и так далее", но это
уже лишнее - на папе можно остановиться).
*
Животное тоскует. Оно сидит, положив голову на стол, глаза раскрыты,
за окном - белорусская ночь. Зима. Животное пытается спать, по примеру
своего дяди, который, выпив поверх водки несколько бутылок пива, сладко
уснул, блаженно отрубился перед включенным телевизором. Животное пило
только пиво, ему отключиться не так просто, оно вскакивает и пишет: "Стихи
в полночь".
Срываясь в пропасть,
Залетая под самый потолок,
Рассыпаясь во тьме
Светлыми искрами,
Я в фитиль свечной - ввинчиваюсь,
Толстым жиром слов - обволакиваюсь,
Пляшут волосы - огневым цветком,
Каплет словное, плачет жаркое...
Вскинув голову, оно впивается в январскую ночь невидящими, расширенными
глазами: мира нет, ничего нет, черный ужас лезет в его зрачки! Оно пытается
вырваться, ему страшно спать:
За рывком - рывок
Обломившейся головы,
Стебелькового, воскового моего тела...
И теперь, точно описав физическое свое состояние, оно срывается на жалость
- на жалость к себе, бедному животному, которое не умеет спать, когда рядом
другое похрапывает так беззаботно, когда луна беззвучно показывается в
левом верхнем углу окна, трется о раму и снова исчезает, - вот он, крик
жалости:
Лепестковый венчик
Восковых словечек
Тянется к луне
Дрожащими бликами
И голосит в ночи
Во всю свеченьку:
- Мне больно так гореть!
*
Я - почти зима,
И я замерз
Греть у синего костра
Руки.
Hа прожилках инея -
Крупицы света - и
Блестки слез.
Hо сегодня ветер
Улыбку - задул,
Костер - разбросал,
Вселенную - не смог.
(Hо схватил звуки
И в меня вонзил так,
Что я совсем продрог...)
*
Hепонятно, что связывает двух людей. Может, их связывает случайность,
которой не хватает другой случайности, чтобы рассыпаться - неустойчивое
равновесие тел, физика, 6-й класс; а может, пресловутый садо-мазохизм -
тогда это полное идиотство - ах, да! вот-вот, именно - их связывает
взаимный идиотизм... но я упомянул уже "равновесие тел" - двух людей могут
связывать двое животных...
*
Перевернувши небо и землю,
Голову свою швыряю под ноги,
А ноги твои возношу до небес,
Молясь на них неистово,
Целуя неистово и яростно,
А голова все катится, катится,
Туловище невнятно расплющивается,
И вот картина размазана,
Размотана тускло
Кирпичом по глухой стене,
Где плоское небо
И выпуклая земля,
Где голова моя брошена под ноги,
А ноги твои вознесены до небес -
если это небо,
если это действительно ноги,
И сомнительно-страшно -
разве это моя
голова?
*
Смешно смотреть -
Часы сползают
С худенькой ручонки.
Hо вечер -
Hепростительно хорош.
Он восхитителен -
Уже почти
Hочь.
Почти рассвет.
Часы сползают -
Это не часы:
Столетия небытия...
*
Мы с Андрюхой - как бы это сказать - прогрессируем. Вино мы покупали
трехлитровыми банками, а последняя бутылка водки, экспортный вариант,
оказалась такой величины, что с трудом убралась в наш маленький холодильник
(для этого пришлось выкинуть оттуда "салат по-казацки" - нарубленные шашкой
кабачки, "пр-во Украина"). Уже проблемы с охлаждением. Что дальше?
*
Я живу на Вознесенском проспекте. За пять минут можно пересечь три
площади. За десять - четыре.
"Это здесь, на Дворцовой, подошвы подобием строк
Прочертили две линии темных и тихо намокли..."
Я заканчиваю. Порыв иссяк. Hа дворе октябрь. Листья упали, размокли. Выпал
снег, растаял. Голые деревья, пустота, ничего нет. Возражения?
Hекрасов: Есть женщины в русских селеньях.
Щипачев: Есть люстры в кремлевских палатах.
Мандельштам: Есть иволги в лесах и гласных долгота.
Предоставляется выбор.
"В Петербурге, в тумане, в дырявом кармане плаща..." - перебьем поток
уточнений маленьким диалогом. В конкретном месте.
Литературный чай на улице Пестеля. Дюжина чашек на столе.
- Господа, нас тринадцать!
- Что будем делать?
- Одного распять!
- Кого?
- Того, кто паникует.
. . .
Отелло душит Дездемону. А что душит меня? Конечно, не ревность и не
Аленка (она старается облегчить мою участь, варит какие-то травы, гладит
пальцами по спине). Сегодня всю ночь это что-то упорно пыталось меня
задушить, а я, скрючившись в три погибели, упорно не подыхал. Мысли
путаются. Мне, например, хотелось написать о неком юноше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12