Он
поступил вместе с Серегой, героем рассказа "Прямая речь". Во времена
"Прямой речи" Вова еще был последователем Даниила Андреева).
*
Кстати, о гнилых зубах. Я с самого детства страшно боюсь зубных
врачей. Это мой наследственный кошмар (папе из-за плохих зубов, которых он
никогда не лечил, приходилось улыбаться, не размыкая губ, что ужасно бесило
маму). Я говорю жене, что не иду лечить зубы, потому что боюсь заразиться
СПИДом. Hа самом же деле... если я попаду в ад, это будет зубоврачебное
кресло.
*
Раннее утро. В окно лезет солнце. Hа батарее висят твои трусики (я
вспоминаю слова знакомой: "мой последний любовник был фетишистом, я могла
на целый день уходить по делам, ему было достаточно моих трусиков"), я
смотрю на них с нежностью - такие маленькие, беленькие, беззащитные. Мои
трусы на мне - большие и неказистые.
(в них - мошонка и мошенник; назревает очередное мошенничество)
Я понимаю, что этот вздор заслоняет от меня то, что я, собственно,
хотел бы сказать. Тем не менее, я продолжу. Приятель сказал, что у него
насморк. Я посоветовал тот же способ, которым так эффективно снимают зубную
боль - отрубить ее напрочь, вместе с соплями, - эту штуку, что под шапкой.
Автор способа, кажется, Гильотен. Мне то же самое можно порекомендовать от
кашля ("нет уж, я как-нибудь с кашлем, с соплями, без зубов...").
*
Вот фраза из неудавшегося рассказа полугодовой давности: "Мне
симпатичен человек, который тихо напивается, никому не мешая. Мне кажется,
что этот человек - я".
А вот еще: "Альтернатива любви - алкоголь". (а что подобрать взамен
него - если алкоголем становится любая деятельность, а похмелье крайне
редко?)
*
Мой папаша, издали похожий на латиноамериканского бандита на
заслуженном отдыхе (черные усы, загар, морщины), при ближайшем рассмотрении
жалок и неказист. В мутных глазках с красными жилками что-то от крупного
рогатого скота. Hо папа не крупный. Папа мне неприятен. Я страшно на него
похож. Я повторяю его жесты, почерк - несмотря на то, что почти всегда он
жил отдельно от нас, примерно с моих шести лет. Мне трудно видеться с ним
чаще, чем раз в год. Встреча занимает около двух часов - мы пьем чай,
пытаемся разговаривать. Каждый раз меня поражает сходство, я даже некоторое
время не в себе (привычный шок), но ни в музыке, ни в литературе он ни в
зуб ногой. По образованию - инженер-строитель. По жизни - мудак, ханжа и
пьяница. Иногда, как у многих алкашей, не понять, пил он уже сегодня или
нет. Он очень скучен. Зачем я о нем пишу?
*
Я вспомнил ноктюрн, написанный по поводу одной встречи - он назывался
"Hа одинокую морозную ночь" и имел ввиду использование губ для подражания
какому-либо медному духовому, промерзшему насквозь, инструменту - так мы в
детском садике дотрагивались языком до перил, и кусочек кожи мгновенно
примерзал к железу.
Печальный ПАПА-ПА-ПАСЕЛКУ
Идет дорогою кривой,
Ругает сына втихомолку
И машет пьяной головой.
И МАМА-МАшет у окошка
Своим узорчатым платком,
Чтоб не спугнула сына кошка
В его стремлении ночном.
А сын остывшими усами
Морозный воздух шевелит,
И звезды белые свисают
Hа хрупкий пух его ланит.
*
С улицы, как всегда, тарахтят и мяукают - большие железные и
маленькие шерстяные. Кроме звуков, оставляют во дворе следы: линии, точки,
пятна. Иногда за углом - сломанная машина или дохлая кошка. Машину
постепенно обирают до скелета, а кошку поедает ворона или уносит дворник -
но это совершается таким ранним утром, что людям кажется, будто еще ночь, и
никто этого не видит.
Вчера на крыше сидела чайка с большим желтым клювом.
*
Бабушка по отцу, по имени Василиса, умерла в Кременчуге от белой
горячки, в которой ей виделись не мыши и не черти, а советские
руководители: выполняя личное секретное поручение Брежнева, бабке пришлось
прыгать из окна второго этажа... Приехала скорая, увезла на дурку. Муж ее
умер раньше, от рака (тоже, кстати, пил не слабо - с ним Василиса и
втянулась), он был кадровый военный.
*
Запись от 10 мая прошлого года: " "Дожив без дел и без трудов до
26-ти годов..." я обнаружил вдруг, что есть вокруг другие люди. Живые, а не
химеры из моего мозга. Я выскочил из баньки, где прыгал в клубах пара
Андрея Белого, я стал специалистом по младенцам и старушкам. Реальность в
их лице распахнула мои глаза. Теперь они, даже замутненные алкоголем,
пропускают внутрь меня мир, если и нечеткий, то все равно настоящий.
У подъезда сзади слышу детский крик: "Подождите! Дя-дя!" Я
оборачиваюсь, ко мне подбегает запыхавшийся карапуз и спрашивает: "Вы не
знаете, где Ира и Гриша?" Я пожимаю плечами, он вздыхает и забирается в
песочницу.
Старушка, которой я должен сварить манной каши, говорит: "Вытирайте
руки, иначе никто не будет есть вашу еду." - "Почему?" - "У вас отсыреют
спички, вы не сможете зажечь плиту мокрыми руками." Когда я звоню ей в
дверь, она кричит из комнаты: "Серега, это ты? Серега, это ты?" Я ору в
ответ, что это я, и снова нажимаю на звонок. У нее в голове что-то
переключается, и она начинает кричать на мои звонки: "Серега, это я!
Серега, это я!"
В пирожковую, в восемь утра, в воскресенье, протискивается мужичонка
лет пятидесяти и сходу кричит: "Это вы оставьте! Я его Санкт-Петербургом
никогда не называл! Без всякой такой истории. Я в Ленинграде был, и так он
для меня и есть." В руках у него какие-то узлы, сумки и котомки.
Мир заговорил. Все заговорили. "
*
Фонарь обливает прохожих жирным липучим светом. Когда я приходил под
вечер домой, прошлявшись по лесу весь день, мама говорила: "Привет,
бродяга!" Брюки измазаны в глине, в волосах - какие-то листья, веточки.
Стихи я подписывал псевдонимом, который определился сам собой. Потом, когда
я от него отказался, написал на прощание в третьем лице "Эпитафию приятелю"
- я чувствовал себя, как змея, сбросившая оболочку.
Сергей Бродяга жил, как люди:
Боялся спать, любил вино,
Предпочитал любой посуде
Туман, крадущийся в окно,
Hадеждам - шепоты снежинок,
Признанья ветра, скрипкин плач,
Любил симфонию ужимок,
Какими дарит нас скрипач,
Hочами всматривался в звезды,
Ловя губами Млечный Путь,
Искал Жар-Птицу в черных гнездах,
Рискуя в небе утонуть,
Бродил и думал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12