О том, как было ему плохо и тяжело, почему-то не вспоминалось, а вспоминалось то, что возвышало и делало его героем в глазах Славки и Сашки-Лизунчика. Сенька-Ангел заезжал к деду одолжить солидолу, посмотрел велосипед, сказал, что лопнула передняя вилка, но в кузнице ему по знакомству заварят, будет крепче, чем новая, а колесо, конечно, надо сменить; если б было заднее, с тормозом, тогда труднее, а переднее - пара пустяков, даже у него, кажется, где-то валяется...
Опухоль опала, глаз начал открываться, синяк стал разноцветным, все больше желтел, рассасывался, а через несколько дней Юливанна сказала, что ранка зарубцевалась, пластырь можно снять, от солнца и морской воды все еще быстрее рассосется. Юрка не возражал бы и еще поносить белую заплату из лейкопластыря, чтобы все видели, как он пострадал и геройски терпел, но Юливанна наклейку сняла и выбросила.
И все пошло по-старому. С той только разницей, что Юрка еще больше привязался к приезжим. Если б можно было, он бы ходил за ними по пятам, как Жучка за ним, когда ее отвязывали. Вот только стесняться он стал еще больше. С Виталием Сергеевичем он еще мог разговаривать, а с Юливанной никак. Юрка готов был сделать для нее что угодно - и любую работу, и побежать, и принести, и вообще расшибиться в лепешку, но Юливанна вовсе не хотела, чтобы он для нее работал или расшибался, а когда она к нему обращалась, он окончательно и бесповоротно немел и только улыбался. Юрка сам чувствовал, как большой рот его растягивается до ушей, никакими силами не мог согнать улыбку и выдавить из себя хотя бы слово. И Юливанна перестала к нему обращаться. Здоровалась, и все. А он все улыбался и ждал, когда она его куда-нибудь пошлет или скажет, что нужно сделать. Она не посылала и ничего не говорила.
Оказалось, Виталий Сергеевич тоже умеет рисовать, только так здорово, что куда там папке с его гусями и тетками. Однажды перед вечером они пошли купаться, и Виталий Сергеевич взял с собой портфель. Они выкупались, потом Виталий Сергеевич сел на камень, достал лист толстой бумаги и начал чиркать по нему карандашом. Чиркал он как попало, только вдруг из всех беспорядочных черточек и штрихов начал проступать заросший тамариском бугор, и обрушенные окопы вокруг, и тент, и черепичная крыша их дома. И все это было как живое, похожее и как будто чуточку непохожее. Юрка сидел сбоку, встал, чтобы обойти сзади, посмотреть с другой стороны, и озадаченно открыл рот. На рисунке исчезли рытвины окопов, кусты тамариска - на него смотрели и весело смеялись глаза Юливанны. Юрка сделал два шага вперед - снова появились кусты и окопы, отступил - опять смотрели на него смеющиеся глаза.
- Ух ты! - сказал Юрка. - Как же это?
Виталий Сергеевич не услышал, продолжал чиркать карандашом и негромко пел:
Услышь меня, хорошая,
Услышь меня, красивая,
Заря моя вечерняя,
Любовь неугасимая...
Юливанна засмеялась и сказала:
- Слышу, слышу! И уже иду готовить ужин...
Но тут она увидела рисунок и стала, как Юрка, то подходить ближе, то отступать и, наконец, сказала:
- Ой, это просто прелесть! Так мило, что и не знаю... - Глаза у нее сейчас смеялись так же радостно, как на рисунке. - А как это называется?
Виталий Сергеевич, улыбаясь, протянул ей рисунок.
- Счастье!
- Да, счастье... - Юливанна взяла рисунок, посмотрела на бугор. - Я повешу его под тентом, чтобы видеть каждую минуту... - Голос ее вдруг надломился и как-то странно зазвенел. - И помнить, какое оно короткое. Куцее.
- Юля! - с упреком сказал Виталий Сергеевич.
- Ты хочешь только одного: чтобы я об этом не говорила. Хорошо, не буду... Бедный мой страус! Ты все еще надеешься, что все само собой уладится, образуется. Ничто не делается само собой...
Почему-то у обоих испортилось настроение, и они молча пошли домой, но потом Юливанна развеселилась снова, картинку прикрепили к картонке и повесили под тентом. Юливанна начала готовить ужин, а Виталий Сергеевич, не дожидаясь ужина, достал бутылку с коньяком и выпил, потом еще и еще. Юливанна не сердилась и не кричала, только озабоченно на него посматривала. Виталий Сергеевич совсем не упился и не стал ругаться, а становился все молчаливее и задумчивее. Они собрались ужинать, и Юрка ушел домой. Юрка несколько дней ломал голову и никак не мог придумать, что бы такое сделать, чтобы им было хорошо и они обрадовались. А потом вспомнил, как однажды Юливанна, смеясь, пожаловалась:
- Что ото такое - живем у самого моря, а рыбу едим только из консервной банки!
- "Жил старик со своею старухой у самого синего моря..." - сказал Виталий Сергеевич.
- Ну уж, пожалуйста! Я совсем не старуха, и ты не старик. И мне не нужна золотая рыбка. Обыкновенная. Хоть такусенькая. Чтобы можно было зажарить и съесть.
Виталий Сергеевич ездил с дедом и папкой в Окуневку (у папки там знакомые рыбаки). Юрку они тоже взяли с собой. Съездили зря. Фелюги ходили впустую, кефаль ушла от берегов, и рыбаки "загорали" в бараке: кто читал, а кто играл в карты. На каравы* даже не поднимались - при свежей волне кефаль к берегу не подойдет.
_______________
* Вышки, с которых наблюдают за ходом рыбы.
Теперь Юрка вспомнил об этом разговоре, и они со Славкой решили сделать Юливанне и Виталию Сергеевичу подарок - наловить кошелку рыбы, ну, хоть не целую кошелку, половину, прийти и сказать: "Вы хотели рыбки. Вот!"
И тут как раз так совпало, что папка собрался ехать в город, к своей матери, а их, ребят, бабушке, мамка побоялась отпускать его одного, чтобы он там не напился и чего-нибудь не натворил, они поехали вместе и взяли с собой Ленку, так что ребята остались одни, сами себе хозяева - иди куда хочешь, делай что хочешь. Никто не заругает и не скажет: "Ты бы лучше..."
Подушка попала Юрке в затылок. Набита она не пухом, а перьями, перья давно свалялись в тугой тяжелый ком, и если ею стукнуть по носу, не обрадуешься. Но подушка стукнула по затылку, не очень больно, и Юрка притворился, будто он даже не проснулся, потому что это была артподготовка, за ней всегда следовала атака. И сейчас же Славка закричал:
- Вперед! За Родину!
Они навалились на Юрку оба сразу - Славка на плечи, Митька на ноги. Юрка изогнулся дугой, стряхнул Славку и подмял под себя, потом подтянул Митьку и прижал его тоже.
- Хенде хох! - закричал он, как, по рассказам отца, кричали немцы.
Юрка легко побеждал, когда они играли. Вот если Славка озлится, побелеет, весь затрясется и, как слепой, кидается в драку, тогда хуже. Но дрались они редко, очень редко. Почти никогда. А про Митьку что и говорить, - ему всего шесть лет, к тому же он проснулся сейчас только наполовину, и если его оставить, он тут же заснет.
Так начиналось каждое утро - кто первый просыпался, тот шел в атаку. Но сегодня баловаться было некогда - на скалу надо поспеть до восхода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36