А всю жизнь и всю тайгу по-вражьи, с ружьем не пройдешь, скоро не скоро, а может случиться осечка".
Медведь наконец взобрался на салик, лег с краю, вытянул передние лапы и положил на них голову, а глаза настороженно и тревожно вперил в Ивана.
- Зачем пожаловал? - заговорил с ним Иван. - Спасать свою шкуру или сорвать с меня мою? Я не знаю, какие у тебя счеты с лосями. Но нам с тобой делить нечего. Запомни: не тронешь меня - я тоже не трону, отпущу тебя живым. А ты расскажи всем зверям, всем птицам, что Иван пришел сюда не по ваши шкуры!
И в самом деле, Иван мало потреблял мяса таежных зверей и птиц, а больше рыбу, в шкурах он не нуждался совсем. Полушубок, тулуп, шапку носил из бараньих овчин. Он считал, что охоту надо оставить местным жителям Верхнего Енисея - тувинцам: это их природное дело, они живут, питаются этим. А пришлые охотой только балуются.
- И тебе, медведь, пора переходить на рыбу, - продолжал Иван. - Бить, есть всех жалко: все жить любят. Но зверя и птицу жальчей, чем рыбу. Зверь рожает одного, двух, больше - редко, птица тоже выводит немного. А рыба выпускает целую армию, убыток не так заметен родителям. Они, пожалуй, и не знают все-то свое племя.
Салик шел на матере [Матера - самая быстрая часть течения реки.] и вместе с нею то приближался к берегам, то удалялся от них. Когда приближался, медведь начинал шевелиться, а Иван, не доверяя ему, подходил поближе к топору. Он считал, что возиться с ружьем будет и некогда, и тесно, топор надежней. Сам он не хотел начинать схватку: нечестно убивать попавшего в беду. Но рассказ северных охотников о волках и оленях не выпускал из головы. Самое опасное время для оленей не то, когда волки гонятся за ними и не то, когда звери-враги стоят бок о бок в затишке, а то, когда начинает стихать буран. Если олени почуют это раньше, чем волки, и мгновенно покинут затишек, они спасены; если же раньше почуют волки, то оленям - смерть.
Иван предполагал, что вроде этого может получиться и у него с медведем - придется либо убивать зверя, либо погибать самому, - и все чаще поглядывал на топор. А медведь поглядывал то на берег, то на Ивана. И так плыли долго.
Тем временем Енисей вошел в горы, где шторм стал заметно тише. Медведь начал шевелиться сильней, подбирать распластанные лапы.
На одном из поворотов он вдруг быстро вскочил. Этот кратчайший шаг запомнился Ивану как самый страшный во всей жизни. Но в следующий миг медведь прыгнул в реку, как ныряльщик. Через несколько секунд он был уже на берегу, среди таких же, как он, темно-бурых скал. Ивану долго казалось, что медведь стоит на задних лапах и глядит вслед ему.
В память о встрече с медведем Иван назвал то безымянное плесо Енисея Медвежьим, а медведя - плотогоном. Потом, идя по этому плесу, Иван всегда махал фуражкой и кричал:
- Эй, Миша, где ты? Как поживаешь? Покажись!
Иногда ему казалось, что медведь стоит среди скал на задних лапах, а передними помахивает ему: "Хорошо живу. Спасибо тебе, добрый человек! Счастливого плаванья!"
МЕДВЕДЬ-СТРОИТЕЛЬ
Он родился в холодной каменной берлоге на том северном берегу Енисея, где теперь стоит всемирно известный город Игарка. Родился в ту самую весну, когда началось строительство города.
Шла самая замечательная на севере пора - полярный день. Незакатно светило солнце. Веял теплый ветерок. На реке, недавно сбросившей лед, весело хлопотали дикие гуси, утки, гагары. Иные из них выбирали себе место для летнего гнездованья, иные осели только передохнуть и подкормиться, затем летели дальше на север, к Ледовитому океану.
В реку с берегов от пятен недотаявшего снега бойко скакали пенистые потоки. В озерках, оставленных половодьем, молниями сверкали серебристые рыбы и рыбки. Вся земля была усеяна яркими цветочками.
Медвежонку, жившему еще на материнском молоке, без охоты и борьбы, жизнь представлялась такой благодатью, что лучше не придумаешь.
И вдруг в эту благодать ворвался неслыханно дикий рев. Орали сразу три глотки, чуть-чуть по-разному, но все так громко, что медведица захлопнула себе уши передними лапами, а медвежонка спрятала промеж своих задних лап. Она еще не знала зверя с таким страшным голосом ни на земле, ни в воде.
Рев доносился от реки. Осторожно, храня дитенка меж лап, медведица взобралась на высотку и оттуда увидела, что орут три чудовища, пристраиваясь к берегу. На спинах чудовищ густо толпятся люди. За свою жизнь медведица лишь два раза видела людей и то издалека, а чудовищ, на которых они явились теперь, не видывала совсем. Стараясь понять, что же происходит, она подошла ближе к реке. Там причаливали к берегу три парохода, привезшие первых строителей Игарки. Причалив, они умолкли. По трапам на берег густо пошли люди, понесли ящики, мешки, покатили бочки. Над пароходами и берегом повис тот особый шум - голос города, какой создается только многообразной городской жизнью и работой.
И вдруг в этот шум ворвался истошный, совсем не городской крик: "Медве-дь! Медве-едь! Матка с дитенком!"
Вслед за ним:
- Верно. Сами на рожон лезут. Эй, охотники!
Не знавшая человеческого языка, медведица недоуменно топталась на одном месте. Но вот от большой толпы отделилась группа в несколько человек с топорами, ружьями, камнями в руках и пустилась бегом к зверю. Медведица испугалась этого нашествия и тоже пустилась бежать. Медвежонок из детского любопытства кинулся не за матерью, а к людям. Тут его схватила бойкая повариха плотницкой артели Анфиса, ловко, кругло, как ребеночка, завернула в теплый головной платок, чтобы не кусался, не царапался, и отнесла в свою артель.
В плотницкой артели было десять человек - "девять топоров и одна поварешка", как подшучивали они сами над собой. Верховодил в артели Круглов, мужик зрелого возраста, плотничавший уже лет двадцать по всей Руси. Анфиса была его женой, чуть помоложе мужа. Все остальные - зеленая, развеселая, беззаботная холостежь. Они называли себя кругляками, кругляшами, своего старшину Кругланом, а повариху ласково Кругленькой.
Прозвище замечательно подходило к Анфисе: вся аккуратная, всего в ней в меру, ничего лишнего, даже коленки и локотки не торчат, как бывает часто, а словно выточены на токарном станочке. И хозяйство у нее все кругленькое: ведра, кастрюли, чугунки, миски, чашки, стаканы. И работала она, по определению плотников, кругленько, то есть быстро, чисто, без шума и грома. И даже говорила кругленько, с любовным пристрастием к букве "о": Онфиса, Онисим, Олексей, Онд-рей, Олександра...
Медведице удалось уметаться по заросшему кустарником оврагу. Тут же этот овраг, кстати безымянный - там все овраги, ручьи, озерки были безымянными, - охотники назвали Медвежьим.
Когда плотничья артель собралась в полном своем составе, Круглан, артельный старшина, кивнул на спеленатого медвежонка и сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Медведь наконец взобрался на салик, лег с краю, вытянул передние лапы и положил на них голову, а глаза настороженно и тревожно вперил в Ивана.
- Зачем пожаловал? - заговорил с ним Иван. - Спасать свою шкуру или сорвать с меня мою? Я не знаю, какие у тебя счеты с лосями. Но нам с тобой делить нечего. Запомни: не тронешь меня - я тоже не трону, отпущу тебя живым. А ты расскажи всем зверям, всем птицам, что Иван пришел сюда не по ваши шкуры!
И в самом деле, Иван мало потреблял мяса таежных зверей и птиц, а больше рыбу, в шкурах он не нуждался совсем. Полушубок, тулуп, шапку носил из бараньих овчин. Он считал, что охоту надо оставить местным жителям Верхнего Енисея - тувинцам: это их природное дело, они живут, питаются этим. А пришлые охотой только балуются.
- И тебе, медведь, пора переходить на рыбу, - продолжал Иван. - Бить, есть всех жалко: все жить любят. Но зверя и птицу жальчей, чем рыбу. Зверь рожает одного, двух, больше - редко, птица тоже выводит немного. А рыба выпускает целую армию, убыток не так заметен родителям. Они, пожалуй, и не знают все-то свое племя.
Салик шел на матере [Матера - самая быстрая часть течения реки.] и вместе с нею то приближался к берегам, то удалялся от них. Когда приближался, медведь начинал шевелиться, а Иван, не доверяя ему, подходил поближе к топору. Он считал, что возиться с ружьем будет и некогда, и тесно, топор надежней. Сам он не хотел начинать схватку: нечестно убивать попавшего в беду. Но рассказ северных охотников о волках и оленях не выпускал из головы. Самое опасное время для оленей не то, когда волки гонятся за ними и не то, когда звери-враги стоят бок о бок в затишке, а то, когда начинает стихать буран. Если олени почуют это раньше, чем волки, и мгновенно покинут затишек, они спасены; если же раньше почуют волки, то оленям - смерть.
Иван предполагал, что вроде этого может получиться и у него с медведем - придется либо убивать зверя, либо погибать самому, - и все чаще поглядывал на топор. А медведь поглядывал то на берег, то на Ивана. И так плыли долго.
Тем временем Енисей вошел в горы, где шторм стал заметно тише. Медведь начал шевелиться сильней, подбирать распластанные лапы.
На одном из поворотов он вдруг быстро вскочил. Этот кратчайший шаг запомнился Ивану как самый страшный во всей жизни. Но в следующий миг медведь прыгнул в реку, как ныряльщик. Через несколько секунд он был уже на берегу, среди таких же, как он, темно-бурых скал. Ивану долго казалось, что медведь стоит на задних лапах и глядит вслед ему.
В память о встрече с медведем Иван назвал то безымянное плесо Енисея Медвежьим, а медведя - плотогоном. Потом, идя по этому плесу, Иван всегда махал фуражкой и кричал:
- Эй, Миша, где ты? Как поживаешь? Покажись!
Иногда ему казалось, что медведь стоит среди скал на задних лапах, а передними помахивает ему: "Хорошо живу. Спасибо тебе, добрый человек! Счастливого плаванья!"
МЕДВЕДЬ-СТРОИТЕЛЬ
Он родился в холодной каменной берлоге на том северном берегу Енисея, где теперь стоит всемирно известный город Игарка. Родился в ту самую весну, когда началось строительство города.
Шла самая замечательная на севере пора - полярный день. Незакатно светило солнце. Веял теплый ветерок. На реке, недавно сбросившей лед, весело хлопотали дикие гуси, утки, гагары. Иные из них выбирали себе место для летнего гнездованья, иные осели только передохнуть и подкормиться, затем летели дальше на север, к Ледовитому океану.
В реку с берегов от пятен недотаявшего снега бойко скакали пенистые потоки. В озерках, оставленных половодьем, молниями сверкали серебристые рыбы и рыбки. Вся земля была усеяна яркими цветочками.
Медвежонку, жившему еще на материнском молоке, без охоты и борьбы, жизнь представлялась такой благодатью, что лучше не придумаешь.
И вдруг в эту благодать ворвался неслыханно дикий рев. Орали сразу три глотки, чуть-чуть по-разному, но все так громко, что медведица захлопнула себе уши передними лапами, а медвежонка спрятала промеж своих задних лап. Она еще не знала зверя с таким страшным голосом ни на земле, ни в воде.
Рев доносился от реки. Осторожно, храня дитенка меж лап, медведица взобралась на высотку и оттуда увидела, что орут три чудовища, пристраиваясь к берегу. На спинах чудовищ густо толпятся люди. За свою жизнь медведица лишь два раза видела людей и то издалека, а чудовищ, на которых они явились теперь, не видывала совсем. Стараясь понять, что же происходит, она подошла ближе к реке. Там причаливали к берегу три парохода, привезшие первых строителей Игарки. Причалив, они умолкли. По трапам на берег густо пошли люди, понесли ящики, мешки, покатили бочки. Над пароходами и берегом повис тот особый шум - голос города, какой создается только многообразной городской жизнью и работой.
И вдруг в этот шум ворвался истошный, совсем не городской крик: "Медве-дь! Медве-едь! Матка с дитенком!"
Вслед за ним:
- Верно. Сами на рожон лезут. Эй, охотники!
Не знавшая человеческого языка, медведица недоуменно топталась на одном месте. Но вот от большой толпы отделилась группа в несколько человек с топорами, ружьями, камнями в руках и пустилась бегом к зверю. Медведица испугалась этого нашествия и тоже пустилась бежать. Медвежонок из детского любопытства кинулся не за матерью, а к людям. Тут его схватила бойкая повариха плотницкой артели Анфиса, ловко, кругло, как ребеночка, завернула в теплый головной платок, чтобы не кусался, не царапался, и отнесла в свою артель.
В плотницкой артели было десять человек - "девять топоров и одна поварешка", как подшучивали они сами над собой. Верховодил в артели Круглов, мужик зрелого возраста, плотничавший уже лет двадцать по всей Руси. Анфиса была его женой, чуть помоложе мужа. Все остальные - зеленая, развеселая, беззаботная холостежь. Они называли себя кругляками, кругляшами, своего старшину Кругланом, а повариху ласково Кругленькой.
Прозвище замечательно подходило к Анфисе: вся аккуратная, всего в ней в меру, ничего лишнего, даже коленки и локотки не торчат, как бывает часто, а словно выточены на токарном станочке. И хозяйство у нее все кругленькое: ведра, кастрюли, чугунки, миски, чашки, стаканы. И работала она, по определению плотников, кругленько, то есть быстро, чисто, без шума и грома. И даже говорила кругленько, с любовным пристрастием к букве "о": Онфиса, Онисим, Олексей, Онд-рей, Олександра...
Медведице удалось уметаться по заросшему кустарником оврагу. Тут же этот овраг, кстати безымянный - там все овраги, ручьи, озерки были безымянными, - охотники назвали Медвежьим.
Когда плотничья артель собралась в полном своем составе, Круглан, артельный старшина, кивнул на спеленатого медвежонка и сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18