Упав в воду, она рассыпала вокруг брызги и пену. Это была огромная сёмга, хотя издали она казалась маленькой. Через мгновение мы опять стали вертеть дядю, как живую катушку.
Вдруг нас дёрнуло вперёд, сногсшибательно дёрнуло — это сёмга взыграла из последних сил, — и я стукнулся головой о камень.
Когда я вскочил, Порфирий и дядя возились возле самой воды, цепляясь за выступ скалы, а потом упали — только не вперёд, а назад — на землю…
— Доннерветтер! — заорал дядя. — Всё…
— Эх! — крякнул Порфирий.
Порфирий вскочил, а дядя остался сидеть: он был связан по рукам и ногам. Леска, обмотавшая дядю, уходила в воду волнистой безжизненной петлёй.
Шипела вода под скалой, и ревел вдалеке порог. Как будто ничего не было.
— Ну и лев! — сказал Порфирий. — Чисто лев!
— Помогите же мне, — сказал дядя. — Доннерветтер!
Мы подскочили к нему и стали его разматывать, подняв на ноги.
Мы вертелись, как в танце, на маленьком песчаном пятачке между камней. Леска ложилась за нами на землю аккуратными витками.
Когда мы кончили, дядя развёл онемевшие руки. Он вытер со лба пот и почесал кончик носа. Потом он стал сматывать леску на катушку.
Мы с Порфирием сидели на камнях. И Чанг сидел на камнях. Говорить не хотелось.
— Блесну жаль! — сказал вдруг дядя. — Такая блесна!
— Ну, я пойду за нахлыстом, — ответил Порфирий. — Он у меня там остался.
Порфирий пошёл вниз по реке, а мы с дядей — на берег, к костру. И Чанг поплёлся за нами. Он тоже чувствовал неладное.
— Как она всю леску смотала! — сказал я.
— Если бы не скала, — сказал дядя, — я бы её вытянул. Скала помешала…
— Если бы не скала, — сказал я, — было бы просто!
— Не так-то и просто, — возразил дядя.
— Конечно, не так просто, — сказал я и наклонил голову, чтобы показать шишку на затылке. — Видишь, как я ударился?
— До свадьбы заживёт! — сказал дядя.
— А я не думал, что ты так можешь бегать, — сказал я. — Сколько сёмга делает в час километров?
— Двести восемьдесят! — сказал дядя.
— И ты бежал с такой скоростью?
— Выходит, так! — улыбнулся дядя.
— А какие она сальто выделывала!
— Она прыгает до четырёх метров, — объяснил дядя.
— А зачем это ей?
— Ей надо перепрыгивать водопады. Когда она поднимается вверх.
— А для чего она поднимается? Просто так?
— Её гонит инстинкт, — сказал дядя. — Она поднимается вверх, чтобы метать икру…
— А почему она не мечет внизу?
— В верховьях чище. Там есть укромные места. Она старается пройти как можно выше и по пути перепрыгивает пороги.
— Удивительная рыба! — воскликнул я.
— Поймать сёмгу — всё равно что убить льва! — сказал дядя.
«Универмаг «Белая ночь»
— Запоминай! Запоминай, запоминай! — кричал дядя. — Потом не спрашивай, где что находится! Запоминай!
И я запоминал.
Мы сидели и укладывали рюкзаки перед дальним походом.
Мы должны были спуститься на плоту вниз по реке Ниве — в гости к Порфирию. Порфирий жил в устье Нивы, у Белого моря, на окраине Кандалакши. Это он раньше, жил в Онеге, а потом он с отцом и с матерью переехал в Кандалакшу. После гражданской войны. Мы должны были попасть туда на плоту, но, чтоб построить плот, надо было пройти вниз по реке километров десять, потому что здесь нельзя было строить плот — река была здесь слишком мелкой и бурной. Здесь мог пройти только Порфирий, и то на одном бревне. А плот здесь не прошёл бы. Надо было спуститься ниже по берегу, и не по самому берегу, а в стороне — через сопки, — возле воды пройти было нельзя, там тянулись отвесные скалистые берега. Поэтому мы и собирались перемахнуть через сопки.
А сейчас мы укладывали рюкзаки.
— Запоминай, запоминай! — повторял дядя.
И я запоминал всё, до самых мелких вещей — до пуговиц или булавок, — что мы куда кладём. Вещи лежали вокруг нас, разложенные на камнях, и я брал их и упаковывал в рюкзаки под наблюдением дяди. Сначала я упаковывал дядин рюкзак, а потом свой. Кое-что мы оставили Порфирию для его вещевого мешка. У Порфирия был простой мешок с двумя верёвочными лямками. Порфирий называл свой мешок «ларьком». А наши рюкзаки он называл «универмагом «Белая ночь». Главный «универмаг» был у дяди, а у меня филиал. Порфирий очень смеялся — над нашими «универмагами». Конечно, может быть, это и было смешно со стороны, когда мы с дядей шли, сгибаясь под ними в три погибели. Но зато потом, когда надо было сервировать стол, налаживать снасть или чинить спиннинг, любо было смотреть, потому что в нашем «универмаге» имелось всё! На любой случай жизни!
— Запоминай! Запоминай! — опять кричал дядя. — Запоминай!
И я запоминал. Если бы это происходило сейчас, можно было бы сказать, что я запоминал, как электронная машина. Можно было бы сказать, что я запрограммирован разными вещами и местами их расположения в рюкзаках, чтобы в любой момент ответить, где что находится. Но в ту пору ещё не было электронных машин. Поэтому я запоминал просто как человек. Я хотел было составить подробный список вещей и в нём пометить, где что лежит, но дядя сказал, что это бездарно, что надо просто запомнить и знать назубок, чтобы в любой момент достать что надо, в любое время суток, даже в полной темноте, если меня разбудят глубокой ночью, хотя здесь и глубокая ночь была белая, — но не везде же она белая, а я везде должен уметь сразу выпалить свой ответ, как из пушки, и сразу всё молниеносно достать, всё, что необходимо! Надо было всё запомнить досконально — любимое дядино словечко — и ничего нельзя было потом забывать, как в случае с Сороконожкой, — просто запомнить, и всё!
— Запоминай, запоминай! — без конца повторял дядя. — Запоминай!
И я запоминал. Боже мой, сколько надо было запомнить!
Я вам, пожалуй, дам список, чтобы вы представили себе, сколько вещей надо было запомнить, иначе вы всё равно ничего не запомните. Вот он, этот список, пожалуйста! Если хотите, я вам его на всякий случай зарифмую, для лёгкости запоминания… Мне это ничего не стоит — зарифмовать такой список!
Между прочим, обратите внимание, как я его зарифмовал, обратите внимание на заглавные буквы строк; если их прочесть сверху вниз, получится фраза: «Универмаг «Белая ночь» имени Петра Ивановича Феденко». Такое стихотворение называется «анаграмма». Мы с дядей часто составляли анаграммы на разные заданные темы.
Это очень интересно.
Итак, предлагаю вашему вниманию мою анаграмму:
Удочка простая, мушки,
Нахлыст, спиннинг, две катушки —
И чехлы для них из кожи, —
Вилки, ложки, кружки, ножик,
Ёршик — прочищать мундштук,
Ремешки, верёвок пук,
Масло, сыр, конфеты «Мишка»,
Аристотель (это книжка),
Горький перец, хлеб, брусок,
(Поспеваете за мной?)
Бритва, лески, котелок
Ёмкостью два литра, мыло,
Лук, табак, крупа и шило… —
А шило ты куда суёшь? —
Это крикнул дядя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Вдруг нас дёрнуло вперёд, сногсшибательно дёрнуло — это сёмга взыграла из последних сил, — и я стукнулся головой о камень.
Когда я вскочил, Порфирий и дядя возились возле самой воды, цепляясь за выступ скалы, а потом упали — только не вперёд, а назад — на землю…
— Доннерветтер! — заорал дядя. — Всё…
— Эх! — крякнул Порфирий.
Порфирий вскочил, а дядя остался сидеть: он был связан по рукам и ногам. Леска, обмотавшая дядю, уходила в воду волнистой безжизненной петлёй.
Шипела вода под скалой, и ревел вдалеке порог. Как будто ничего не было.
— Ну и лев! — сказал Порфирий. — Чисто лев!
— Помогите же мне, — сказал дядя. — Доннерветтер!
Мы подскочили к нему и стали его разматывать, подняв на ноги.
Мы вертелись, как в танце, на маленьком песчаном пятачке между камней. Леска ложилась за нами на землю аккуратными витками.
Когда мы кончили, дядя развёл онемевшие руки. Он вытер со лба пот и почесал кончик носа. Потом он стал сматывать леску на катушку.
Мы с Порфирием сидели на камнях. И Чанг сидел на камнях. Говорить не хотелось.
— Блесну жаль! — сказал вдруг дядя. — Такая блесна!
— Ну, я пойду за нахлыстом, — ответил Порфирий. — Он у меня там остался.
Порфирий пошёл вниз по реке, а мы с дядей — на берег, к костру. И Чанг поплёлся за нами. Он тоже чувствовал неладное.
— Как она всю леску смотала! — сказал я.
— Если бы не скала, — сказал дядя, — я бы её вытянул. Скала помешала…
— Если бы не скала, — сказал я, — было бы просто!
— Не так-то и просто, — возразил дядя.
— Конечно, не так просто, — сказал я и наклонил голову, чтобы показать шишку на затылке. — Видишь, как я ударился?
— До свадьбы заживёт! — сказал дядя.
— А я не думал, что ты так можешь бегать, — сказал я. — Сколько сёмга делает в час километров?
— Двести восемьдесят! — сказал дядя.
— И ты бежал с такой скоростью?
— Выходит, так! — улыбнулся дядя.
— А какие она сальто выделывала!
— Она прыгает до четырёх метров, — объяснил дядя.
— А зачем это ей?
— Ей надо перепрыгивать водопады. Когда она поднимается вверх.
— А для чего она поднимается? Просто так?
— Её гонит инстинкт, — сказал дядя. — Она поднимается вверх, чтобы метать икру…
— А почему она не мечет внизу?
— В верховьях чище. Там есть укромные места. Она старается пройти как можно выше и по пути перепрыгивает пороги.
— Удивительная рыба! — воскликнул я.
— Поймать сёмгу — всё равно что убить льва! — сказал дядя.
«Универмаг «Белая ночь»
— Запоминай! Запоминай, запоминай! — кричал дядя. — Потом не спрашивай, где что находится! Запоминай!
И я запоминал.
Мы сидели и укладывали рюкзаки перед дальним походом.
Мы должны были спуститься на плоту вниз по реке Ниве — в гости к Порфирию. Порфирий жил в устье Нивы, у Белого моря, на окраине Кандалакши. Это он раньше, жил в Онеге, а потом он с отцом и с матерью переехал в Кандалакшу. После гражданской войны. Мы должны были попасть туда на плоту, но, чтоб построить плот, надо было пройти вниз по реке километров десять, потому что здесь нельзя было строить плот — река была здесь слишком мелкой и бурной. Здесь мог пройти только Порфирий, и то на одном бревне. А плот здесь не прошёл бы. Надо было спуститься ниже по берегу, и не по самому берегу, а в стороне — через сопки, — возле воды пройти было нельзя, там тянулись отвесные скалистые берега. Поэтому мы и собирались перемахнуть через сопки.
А сейчас мы укладывали рюкзаки.
— Запоминай, запоминай! — повторял дядя.
И я запоминал всё, до самых мелких вещей — до пуговиц или булавок, — что мы куда кладём. Вещи лежали вокруг нас, разложенные на камнях, и я брал их и упаковывал в рюкзаки под наблюдением дяди. Сначала я упаковывал дядин рюкзак, а потом свой. Кое-что мы оставили Порфирию для его вещевого мешка. У Порфирия был простой мешок с двумя верёвочными лямками. Порфирий называл свой мешок «ларьком». А наши рюкзаки он называл «универмагом «Белая ночь». Главный «универмаг» был у дяди, а у меня филиал. Порфирий очень смеялся — над нашими «универмагами». Конечно, может быть, это и было смешно со стороны, когда мы с дядей шли, сгибаясь под ними в три погибели. Но зато потом, когда надо было сервировать стол, налаживать снасть или чинить спиннинг, любо было смотреть, потому что в нашем «универмаге» имелось всё! На любой случай жизни!
— Запоминай! Запоминай! — опять кричал дядя. — Запоминай!
И я запоминал. Если бы это происходило сейчас, можно было бы сказать, что я запоминал, как электронная машина. Можно было бы сказать, что я запрограммирован разными вещами и местами их расположения в рюкзаках, чтобы в любой момент ответить, где что находится. Но в ту пору ещё не было электронных машин. Поэтому я запоминал просто как человек. Я хотел было составить подробный список вещей и в нём пометить, где что лежит, но дядя сказал, что это бездарно, что надо просто запомнить и знать назубок, чтобы в любой момент достать что надо, в любое время суток, даже в полной темноте, если меня разбудят глубокой ночью, хотя здесь и глубокая ночь была белая, — но не везде же она белая, а я везде должен уметь сразу выпалить свой ответ, как из пушки, и сразу всё молниеносно достать, всё, что необходимо! Надо было всё запомнить досконально — любимое дядино словечко — и ничего нельзя было потом забывать, как в случае с Сороконожкой, — просто запомнить, и всё!
— Запоминай, запоминай! — без конца повторял дядя. — Запоминай!
И я запоминал. Боже мой, сколько надо было запомнить!
Я вам, пожалуй, дам список, чтобы вы представили себе, сколько вещей надо было запомнить, иначе вы всё равно ничего не запомните. Вот он, этот список, пожалуйста! Если хотите, я вам его на всякий случай зарифмую, для лёгкости запоминания… Мне это ничего не стоит — зарифмовать такой список!
Между прочим, обратите внимание, как я его зарифмовал, обратите внимание на заглавные буквы строк; если их прочесть сверху вниз, получится фраза: «Универмаг «Белая ночь» имени Петра Ивановича Феденко». Такое стихотворение называется «анаграмма». Мы с дядей часто составляли анаграммы на разные заданные темы.
Это очень интересно.
Итак, предлагаю вашему вниманию мою анаграмму:
Удочка простая, мушки,
Нахлыст, спиннинг, две катушки —
И чехлы для них из кожи, —
Вилки, ложки, кружки, ножик,
Ёршик — прочищать мундштук,
Ремешки, верёвок пук,
Масло, сыр, конфеты «Мишка»,
Аристотель (это книжка),
Горький перец, хлеб, брусок,
(Поспеваете за мной?)
Бритва, лески, котелок
Ёмкостью два литра, мыло,
Лук, табак, крупа и шило… —
А шило ты куда суёшь? —
Это крикнул дядя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44