Он подошёл и сел рядом.
— Всё прекрасно! — сказал он. — Снасть у тебя отличная и мушка тоже.
Он взял мой нахлыст, бережно поднял его, смотал леску на катушку и прислонил нахлыст к камню так, что конец удилища торчал в воздухе.
— Никогда не обращайся грубо со снастью, — сказал он осуждающе.
— Но в чём же всё-таки дело? — спросил я.
— Дело в том, — внушительно сказал дядя, — что ты должен сейчас кое-что позабыть…
— Что позабыть?
— Я сейчас объясню тебе это на примере, — сказал дядя. — Я прочту тебе притчу в стихах.
— Какую притчу?
— Сейчас поймёшь: когда я прочту тебе притчу, ты сразу поймёшь, что такое притча и что надо забыть… Притча эта называется «Как Сороконожка ходить разучилась». Слушай!
Дядя опёрся кулаком с зажатой в нём трубкой о колено, прищурился на облака — он всегда щурился, когда читал стихи, — и начал:
— Пройдусь-ка перед сном немножко! —
Промолвила Сороконожка. —
И — раз! — два! — три! — четыре! — пять! —
Шесть! — семь! — и восемь!..
И так далее —
Обула все свои сандалии
И вышла из дому гулять.
Раз! — поставит ногу,
Два! — поставит ногу,
Три! — поставит ногу:
Подошла к порогу.
Дважды два — четыре:
Вышла из квартиры.
Пять, шесть, семь и восемь:
В огороде осень.
Два плюс носемь — десять:
Ноги глину месят.
Дважды десять — двадцать,
Дважды двадцать — сорок:
Если постараться,
Влезешь на пригорок…
Так ноги в ремешках сандалий
Легко несли её вперёд.
Горел закат в осенней дали.
Вот — миновала огород.
Шаги, конечно, не считала,
А просто на исходе дня
О чём-то про себя мечтала,
Ногами всеми семеня…
Тут дядя опять раскурил трубку, затянулся и, хитро улыбнувшись, продолжал:
Заслышав шум её шагов,
Жук Скарабей сказал: — Минутку!
Давайте с ней сыграем шутку! —
(Он шёл в компании жуков.)
И, поклонясь Сороконожке,
Вперёд он сделал три шага
И прошептал: — Какие ножки!
Походка у тебя легка!
Но не пойму я — хоть убей! —
Как двигаешь ты по дороге
Свои бесчисленные ноги? —
Спросил бедняжку Скарабей. —
Шагнёшь ты первою ногою,
А следом двигаешь какой:
Второй, седьмой, сороковою
Иль тридцать первою ногой?
Вопрос смутил Сороконожку:
— Я… просто движусь понемножку!
Своих шагов я не считаю,
Я просто так в пути мечтаю…
— Как! — возмутился Скарабей. —
Приводишь ноги ты в движенье,
Не зная правила сложенья?
Возможно ль двигаться глупей!
Должна ты знать, какой ногою
Когда шагнуть — вот в чём вопрос! —
Чтоб не шагнуть ногой другою
И в спешке не расквасить нос!
— Прости, —
Взглянув на Скарабея,
Сказала, бедная, робея…
Но Скарабей сказал: — Учти,
Что каждый шаг нам в жизни дорог
И должно делать их с умом!
А у тебя при всём при том
Не две ноги, а целых сорок!
А ну-ка, встань на ровном месте:
Носочки врозь, а пятки вместе.
Сочти все ноги и вздохни…
Теперь попробуй-ка — шагни!
Сороконожка чинно встала,
В уме все ноги сосчитала,
Потом хотела, как бывало,
Шагнуть вперёд… и вдруг упала!..
— Понял! Понял! — закричал я.
Но дядя нетерпеливо взмахнул рукой и сердито продолжал:
Привстав, она шагнула снова —
И вновь упала бестолково!
И всё она, как ни старалась,
На ровном месте спотыкалась…
Тогда, схватив её под мышки
(Их тоже сорок, боже мой!),
Жуки, несносные мальчишки,
Беднягу отвели домой.
С тех пор сидит она в квартире
И шепчет: —
Дважды два — четыре!
Пять минус восемь — двадцать два!
(Ах, как кружится голова!)
Одиннадцать плюс девять — семь…
— Не ходит, бедная, совсем,
Всё плачет, плачет день и ночь…
А ты не смог бы ей помочь?
Всё, — сказал дядя. — Надеюсь, ты понял, что надо забыть и что такое притча?
— Понял, — кивнул я. — Надо забыть правила, которым ты меня учил… но зачем ты тогда учил?
— Чтобы ты их знал, но они были бы у тебя в подсознании! А что такое притча?
— Это… это когда говорят о чём-нибудь совсем другом, чтобы объяснить совсем другое!
— Верно, — кивнул дядя. — Притча — это иносказательный рассказ, содержащий нравоучение. Он может быть и в прозе.
— Кто написал эти стихи? — спросил я.
— Один человек…
— Кто?
— Мой хороший знакомый. — И дядя встал. — А ты вёл себя сегодня, как та глупая Сороконожка! — добавил он.
— А ты Скарабей! — крикнул я, вскочив и кинувшись на дядю. — Скарабей! Скарабей!
И Чанг вдруг тоже вскочил и залаял, весело и звонко, но кинулся он не на меня и не на дядю — а в воду!
Я оглянулся: с того берега, ловко балансируя на камнях, приближалась к середине реки фигура высокого человека…
— Веди себя прилично, — сказал дядя. — К нам идут!
— Как «идут»? Ведь это же на том берегу!
— Сейчас увидишь «как», — ехидно сказал дядя, а сам не отрываясь смотрел на человека…
Человек на бревне
Я тоже стал смотреть на человека. И Чанг — он стоял в воде и тоже смотрел, повизгивая. Мне это показалось странным — что Чанг повизгивает, а не рычит.
Человек дошёл по камням почти до самой середины реки. На мгновение он остановился и помахал нам рукой, что-то крикнув. Но его, конечно, не было слышно. Даже странно было смотреть, как он открывает рот и кричит, а звука нет. Только шум реки. Как во сне.
И человек был как во сне, потому что он вёл себя очень странно. В руках у него была ровная тонкая палка. Опираясь на неё, он встал на последний камень. Дальше камней не было. Дальше была вода, но какая! — дальше было какое-то водяное столпотворение, мощный поток метров сорок в ширину, и вода в нём неслась с бешеной скоростью. Очевидно, поток был очень глубокий, потому что вода в нём была тёмно-синяя и камней не было видно, только ниже по течению из воды торчал огромный каменный лоб, вокруг которого бушевали волны и хлопьями летела пена по ветру. Ниже был порог, а ещё ниже — плёс.
Самое же странное — что у человека был действительно такой вид, как будто он собирается к нам. «Что он, поплывёт, что ли?» — подумал я с удивлением, потому что человек был в одежде. Правда, босой — брюки были закатаны до колен. Ещё на человеке была неопределённого цвета куртка и бесформенная кепка на голове. Накомарника у него не было. Сбоку, на верёвочке, болтался холщовый мешок. Вся одежда была какая-то бесформенная, но сидела она на нём удивительно ладно, потому что он был высокий, богатырского сложения, с широкими плечами, маленькой головой и длинными ногами.
— Что он, по воде, что ли, пойдёт? — спросил я.
— Как Христос! — рассмеялся дядя.
— А Христос ходил по воде?
— Молчи и смотри! — глухо сказал дядя, держа трубку в зубах. — Больше не увидишь!
«Кого больше не увидишь? — подумал я. — Человека?» Мне стало не по себе. Но дядя был спокоен. Он только очень внимательно смотрел на реку, изредка попыхивая трубкой, и тогда ветер вырывал из неё клубы дыма и красные искры, которые мгновенно таяли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
— Всё прекрасно! — сказал он. — Снасть у тебя отличная и мушка тоже.
Он взял мой нахлыст, бережно поднял его, смотал леску на катушку и прислонил нахлыст к камню так, что конец удилища торчал в воздухе.
— Никогда не обращайся грубо со снастью, — сказал он осуждающе.
— Но в чём же всё-таки дело? — спросил я.
— Дело в том, — внушительно сказал дядя, — что ты должен сейчас кое-что позабыть…
— Что позабыть?
— Я сейчас объясню тебе это на примере, — сказал дядя. — Я прочту тебе притчу в стихах.
— Какую притчу?
— Сейчас поймёшь: когда я прочту тебе притчу, ты сразу поймёшь, что такое притча и что надо забыть… Притча эта называется «Как Сороконожка ходить разучилась». Слушай!
Дядя опёрся кулаком с зажатой в нём трубкой о колено, прищурился на облака — он всегда щурился, когда читал стихи, — и начал:
— Пройдусь-ка перед сном немножко! —
Промолвила Сороконожка. —
И — раз! — два! — три! — четыре! — пять! —
Шесть! — семь! — и восемь!..
И так далее —
Обула все свои сандалии
И вышла из дому гулять.
Раз! — поставит ногу,
Два! — поставит ногу,
Три! — поставит ногу:
Подошла к порогу.
Дважды два — четыре:
Вышла из квартиры.
Пять, шесть, семь и восемь:
В огороде осень.
Два плюс носемь — десять:
Ноги глину месят.
Дважды десять — двадцать,
Дважды двадцать — сорок:
Если постараться,
Влезешь на пригорок…
Так ноги в ремешках сандалий
Легко несли её вперёд.
Горел закат в осенней дали.
Вот — миновала огород.
Шаги, конечно, не считала,
А просто на исходе дня
О чём-то про себя мечтала,
Ногами всеми семеня…
Тут дядя опять раскурил трубку, затянулся и, хитро улыбнувшись, продолжал:
Заслышав шум её шагов,
Жук Скарабей сказал: — Минутку!
Давайте с ней сыграем шутку! —
(Он шёл в компании жуков.)
И, поклонясь Сороконожке,
Вперёд он сделал три шага
И прошептал: — Какие ножки!
Походка у тебя легка!
Но не пойму я — хоть убей! —
Как двигаешь ты по дороге
Свои бесчисленные ноги? —
Спросил бедняжку Скарабей. —
Шагнёшь ты первою ногою,
А следом двигаешь какой:
Второй, седьмой, сороковою
Иль тридцать первою ногой?
Вопрос смутил Сороконожку:
— Я… просто движусь понемножку!
Своих шагов я не считаю,
Я просто так в пути мечтаю…
— Как! — возмутился Скарабей. —
Приводишь ноги ты в движенье,
Не зная правила сложенья?
Возможно ль двигаться глупей!
Должна ты знать, какой ногою
Когда шагнуть — вот в чём вопрос! —
Чтоб не шагнуть ногой другою
И в спешке не расквасить нос!
— Прости, —
Взглянув на Скарабея,
Сказала, бедная, робея…
Но Скарабей сказал: — Учти,
Что каждый шаг нам в жизни дорог
И должно делать их с умом!
А у тебя при всём при том
Не две ноги, а целых сорок!
А ну-ка, встань на ровном месте:
Носочки врозь, а пятки вместе.
Сочти все ноги и вздохни…
Теперь попробуй-ка — шагни!
Сороконожка чинно встала,
В уме все ноги сосчитала,
Потом хотела, как бывало,
Шагнуть вперёд… и вдруг упала!..
— Понял! Понял! — закричал я.
Но дядя нетерпеливо взмахнул рукой и сердито продолжал:
Привстав, она шагнула снова —
И вновь упала бестолково!
И всё она, как ни старалась,
На ровном месте спотыкалась…
Тогда, схватив её под мышки
(Их тоже сорок, боже мой!),
Жуки, несносные мальчишки,
Беднягу отвели домой.
С тех пор сидит она в квартире
И шепчет: —
Дважды два — четыре!
Пять минус восемь — двадцать два!
(Ах, как кружится голова!)
Одиннадцать плюс девять — семь…
— Не ходит, бедная, совсем,
Всё плачет, плачет день и ночь…
А ты не смог бы ей помочь?
Всё, — сказал дядя. — Надеюсь, ты понял, что надо забыть и что такое притча?
— Понял, — кивнул я. — Надо забыть правила, которым ты меня учил… но зачем ты тогда учил?
— Чтобы ты их знал, но они были бы у тебя в подсознании! А что такое притча?
— Это… это когда говорят о чём-нибудь совсем другом, чтобы объяснить совсем другое!
— Верно, — кивнул дядя. — Притча — это иносказательный рассказ, содержащий нравоучение. Он может быть и в прозе.
— Кто написал эти стихи? — спросил я.
— Один человек…
— Кто?
— Мой хороший знакомый. — И дядя встал. — А ты вёл себя сегодня, как та глупая Сороконожка! — добавил он.
— А ты Скарабей! — крикнул я, вскочив и кинувшись на дядю. — Скарабей! Скарабей!
И Чанг вдруг тоже вскочил и залаял, весело и звонко, но кинулся он не на меня и не на дядю — а в воду!
Я оглянулся: с того берега, ловко балансируя на камнях, приближалась к середине реки фигура высокого человека…
— Веди себя прилично, — сказал дядя. — К нам идут!
— Как «идут»? Ведь это же на том берегу!
— Сейчас увидишь «как», — ехидно сказал дядя, а сам не отрываясь смотрел на человека…
Человек на бревне
Я тоже стал смотреть на человека. И Чанг — он стоял в воде и тоже смотрел, повизгивая. Мне это показалось странным — что Чанг повизгивает, а не рычит.
Человек дошёл по камням почти до самой середины реки. На мгновение он остановился и помахал нам рукой, что-то крикнув. Но его, конечно, не было слышно. Даже странно было смотреть, как он открывает рот и кричит, а звука нет. Только шум реки. Как во сне.
И человек был как во сне, потому что он вёл себя очень странно. В руках у него была ровная тонкая палка. Опираясь на неё, он встал на последний камень. Дальше камней не было. Дальше была вода, но какая! — дальше было какое-то водяное столпотворение, мощный поток метров сорок в ширину, и вода в нём неслась с бешеной скоростью. Очевидно, поток был очень глубокий, потому что вода в нём была тёмно-синяя и камней не было видно, только ниже по течению из воды торчал огромный каменный лоб, вокруг которого бушевали волны и хлопьями летела пена по ветру. Ниже был порог, а ещё ниже — плёс.
Самое же странное — что у человека был действительно такой вид, как будто он собирается к нам. «Что он, поплывёт, что ли?» — подумал я с удивлением, потому что человек был в одежде. Правда, босой — брюки были закатаны до колен. Ещё на человеке была неопределённого цвета куртка и бесформенная кепка на голове. Накомарника у него не было. Сбоку, на верёвочке, болтался холщовый мешок. Вся одежда была какая-то бесформенная, но сидела она на нём удивительно ладно, потому что он был высокий, богатырского сложения, с широкими плечами, маленькой головой и длинными ногами.
— Что он, по воде, что ли, пойдёт? — спросил я.
— Как Христос! — рассмеялся дядя.
— А Христос ходил по воде?
— Молчи и смотри! — глухо сказал дядя, держа трубку в зубах. — Больше не увидишь!
«Кого больше не увидишь? — подумал я. — Человека?» Мне стало не по себе. Но дядя был спокоен. Он только очень внимательно смотрел на реку, изредка попыхивая трубкой, и тогда ветер вырывал из неё клубы дыма и красные искры, которые мгновенно таяли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44