- Колесо менял! Прокололись где-то... На колючую проволоку наскочили. Пока поддомкрачивал да менял... Еще запаску подкачивать пришлось... Ну что, поехали?
Усадив Ульяну и уложив на ее колени авоську, мы с Олегой пошли позади машины, готовые всякий раз подтолкнуть или подкинуть чего-либо под колеса. Наконец "газик" свернул со взрытой дороги и буквально впритирку просунулся между двух библейски древних ветел, растресканных и грубо сморщенных в кряжистом обножье, Сразу же за ракитами сыро, илисто ощерилась придорожная канава, заставившая машину взреветь и окутаться сизым угаром. Из-под колес выметнулись ошметки грязи, перемешанной с прелыми листьями и веточной гнилью, резко шибануло потревоженной затхлостью, перегретой резиной. Содрогаясь остовом, "газик" медленно, обреченно сползал по склону канавы влево, однако в последнее мгновение все же ухватился за какую-то твердь и вдруг резким скачком, оторвавшись от нас, толкавших его в задний бампер, выпрыгнул на ту сторону, оборотисто взвыл, закашлялся от не нужного теперь усердия и виновато заглох, роняя с днища пласты черного месива.
Мы с Олегой, ошмурыгав о траву сапоги, расселись по своим местам, и машина осторожно, как бы ощупью углубилась по старому следу в чащобу зобника, жестко, наждачно царапавшего и хлеставшего по окнам и брезенту грубыми, похожими на свиные уши листьями, с исподу поросшими сивой щетиной, Машина наполнилась шумом, как если бы мы ехали под проливным дождем, и мы невольно примолкли, пережидая непривычное, сковывающее ощущение.
Эти неприятные, нагловатые растения с толстым, жирным и тоже волосатым стволом называют также сатанинским бурьяном, а еще - дурнишником, и это последнее прозвище наиболее соответствовало непролазному дурностою. Мне говорили знающие люди, будто этот вид, в отличие от нашего российского зобника, весьма неказистого и не столь алчного, каким-то грехом был завезен из Америки. Заморский пришелец, как бы почуяв нашу слабину и безнаказанность, из своих прежних габаритов в несколько поколений мутировался в дерзкого вездесущего гиганта. Однажды просыпавшись семенем, он в три-четыре года заполонил все места, где человек опускал руки, переставал ладить с землей и по этим зарослям, прежде всего на обиженной и заброшенной пашне, вокруг скотных дворов, манящих навозом, возле силосных ям, а затем и на уличных пустырях, на порушенных пепелищах, - по этим черным его всполохам безошибочно можно судить, что к селу подступили разор и пагуба.
- Так куда ехать-то? - повернулся к Ульяне насупленный Куприяныч, отрулив по дурнишнику порядочное расстояние. - Ты верно из этой деревни? Может, не из этой вовсе?
- Из этой, сынок, из этой! Из Чапыг я, - поспешила заверить Ульяна, не видя, что у "сынка" плешь от уха до уха, да к тому же покрывшаяся испариной от такой тряской и непроглядной езды. - Из Верхних Чапыг я, милай.
- Что, есть еще и Нижние?
- А то как же! На одной речке живем. Сперва мы напьемся, а что останется -- в Нижние Чапыги течет. Зато там у них контора, сельсовет с почтою, а мы только бригада ихняя.
- Это сколько ж до Нижних-то?
- Да, считай, верст пять, не мене. Я оттуда и не добрела бы. Так что с верхов я, милай, тутошняя.
- И что, везде так вот позарастало? - ехидно дознавался Куприяныч.
- Да кто ж знает... Давно тамотка не была, Прежде дак часто бегала. Даже на доске возле конторы висела. А теперь пенсию на хлеб або открытки к праздникам почтарка заносит. Так что незачем туда. Они мне не нужны, а я - им. Во всем квиты.
- Ну так дом-то твой где? Куда ехать?
- А у меня не дом, у меня хатка. Под навозцем... Вот и гляди: как увидишь под навозцем - это и есть моя хата.
- Да куда глядеть-то? - злился Куприяныч. - Ни хрена ведь не видно. Бурьянище - аж выше крыши. Поразвели, понимаешь...
- Дак кто ж его нарочно разводить станет? - противилась Ульяна. - Человек со двора - дурная трава во двор.
- Хоть бы скосили, что ли. Нельзя же так! Срамно глядеть...
- Эх, милай, кому косить-то? Никаких рук не хватит.
Наконец выбрались на открытый прогалок. Вниз, под гору, уходили побуревшие картофельные ряды, меж которых то тут, то там желтели и розовели сытые тыквенные туши. На межах торчали поникшие подсолнухи, желтые будылья кукурузы со спеленатыми початками в пазухах заломленных листьев. За картошкой, ближе к жилью, разлато дремали яблони, покрытые огрубевшей, неопрятной листвой, среди которой неожиданно ярко, свежо проглядывали ядреные яблоки.
Куприяныч тормознул машину, распахнул дверцу.
- Вот тут на огороде тыквы валяются. Не твои, часом?
- Не-е! - отказалась Ульяна. - Тыков я не сею. Тыквы для поросяток. А у меня теперь ничего не хрюкает. Пошабашила с этим.
- Тогда вон кукуруза на меже?
- Тоже не моя.
- Ну не знаю... - досадовал Куприяныч. - Тогда что же у тебя?
- Картошка, квасоля да так разное.
- Ну, может, дерево какое приметное?
- Дерев много. По берегу растут.
- Ну а еще что?
- А еще - дуля у меня.
- Груша, что ли?
- Ага, - закивала Ульяна. - Грушка, грушка на огороде. Уже падать начала. Приедем - покушаете...
- Фу ты!.. - поморщился Куприяныч. - Ты дело говори,..
- Может, сбегать спросить кого? - готовно предложил Олега.
- Ладно, давай.
Олега вышмыгнул из машины и побежал по картошке, ребячливо перепрыгивая в своих лопоухих сапогах через тыквы. Его синий вязаный петушок замелькал между яблонь и скрылся в глубине сада.
Вскоре, однако, он воротился. В подоле его свитера румянились яблоки, одно он с хрустом обкусывал и жевал, ходко двигая салазками.
- Ну чего? - Куприяныч потянулся за яблоком.
- А-а! - мотнул петушком Олега. - Нету там никого. Дверь доской заколочена. А в соседнем дворе один глухой старик, сидит под навесом, вентерь чинит. Я его спрашиваю, а он - ась да ась... Да и так ясно, что не то место, не те приметы. А яблок!.. Елки-моталки! Под деревьями вся земля усыпана! Запах - что твое шампанское! Осы роем гудят, дырки делают. Прямо чудеса; все растет, а хозяев нету. Ба Уля, хочешь яблоко?
- Не, милай, это не моя еда... - отказалась Ульяна и пояснила насчет заколоченной двери: - У нас многие ногами в городе, а руками тут. За усадьбу держатся.
Автомобильный след снова вывел нас на прежний проселок. Здесь, наверху, придорожные ракиты сменились легкими, веселыми березами с первыми желтеющими прядками в еще зеленой листве. Березы почти не затеняли подножье, и ветер беспрепятственно сквозил между белых стволов, не давая дороге киснуть. Однако все это сделало проселок жестче, чем там, внизу, под ракитами, и потому по-прежнему пришлось пробираться исключительно на первых двух передачах.
А между тем встречный трактор, тот самый "К-700", напоминающий некое доисторическое животное, которому все нипочем, легко бежал по островерхим колчам и устрашающим промоинам, споро мелькая толстенными рубчатыми колесами.
1 2 3 4 5 6 7