- Райкома нет, Роберт Индрикович, - вкрадчиво сказал бритоголовый и развел руками: мол, я тут ни при чем.
Мне показалось, он поклонился.
- Нет здания райкома, - сухо поправил Эйхе и снял фуражку военного покроя, - а члены бюро райкома живы и работают. Или я неправильно информирован?
Эйхе сел на стул и вытер со лба капельки пота. Высокий, чистый лоб дяди Роберта был разделен на две части: нижнюю - загорелую, и верхнюю незагорелую, что скрывала фуражка. И от этого лоб казался еще выше. Дядя Роберт пригладил потные волосы, которые были у него разделены пробором, и обвел взглядом комнату.
- Что же, я неправильно информирован? - повторил он вопрос.
- Нет, правильно, Роберт Индрикович, - ответил бритоголовый. - Только мы почли за лучшее отправить врача от постели, ввиду того, что в вопросах, которые мы хотели выяснить, врач не компетентен.
Эйхе поморщился от этой длинной фразы. Дальше я не слушал. Теперь все в порядке: дядя Роберт здесь.
Я выскочил на улицу, и вовремя: Степка и Федька уже залезали в легковушку. Дядя Вася - шофер Эйхе - собирался ехать на Ключарку мыть машину.
Здорово все же, что дядя Роберт приехал! Во-первых, его привез дядя Вася, а у него можно разжиться резиной на рогатки, и не какой-нибудь черной, а красной резиной, как и положено мальчишке, стоящему за Советскую власть. Это во-первых, как говорит дядя Роберт. Во-вторых, есть надежда прокатиться за увал. Дядя Роберт всегда катает нас на "эмке". В-третьих, приятно иметь знакомого настоящего революционера, который и в царских тюрьмах сидел, и в ссылке был, и революцию делал, и в гражданскую воевал. А уж дядя Роберт - настоящий старый революционер! У него даже кличка подпольная была: "Андрей".
На Ключарке мы рьяно помогаем дяде Васе мыть машину, и она начинает блестеть как новенькая. Потом купаемся сами, а потом, когда дядя Вася свертывает здоровенную самокрутку и закуривает, мы приступаем к главному.
- Воробьев у нас... - издалека начинает Федька и закатывает глаза, страсть, дядя Вася!
- А-м-мм, - тянет дядя Вася, прищуривая от дыма один глаз.
- В огородах всё поклевали, - добавляет Степка. - Спасу нет.
- Пугало сделайте, - советует дядя Вася.
- Ой, дядь Вась, не боятся они их, на макушках сидят.
- М-м-мм.
- Бить их надо, - говорю я. - А руками разве накидаешься?
- Угу-м-мм.
Попыхивает себе самокруткой, блаженно щурится на речку, на плетни огородов, на дальние горы.
- Хорошо у вас здесь! Простор!
Разговор вроде бы подобрался к главному, и вот на тебе - опять потух!
- Воробьев у нас!.. - снова да ладом начинает Федька.
- М-м-мм.
Это сказка про белого бычка тянется, пока дядя Вася не накурится.
- Говорите, руками не накидаешься? - спрашивает дядя Вася и тщательно тушит о подметку окурок.
- Не накидаешься, дядь Вась! - горячо убеждаем мы.
- Плохо. Ничем помочь не могу. У меня только красная.
- Красная! - вопит Федька и пускается в пляс - Ура-а! Нам и надо красной.
- Красной? - удивленно спрашивает дядя Вася, а глаза его смеются. Так бы и сказали сразу. Я думал, не возьмете Думал, черная нужна.
Гора с плеч. Держись, зареченские!
На обсохшей машине подкатываем к нашему дому. Дядя Роберт уже на крыльце, за ним толчется комиссия. Дядя Роберт что-то говорит бритоголовому.
Мы вылезаем из легковушки и мнемся возле нее. Дядя Роберт переводит глаза с бритоголового на нас, и мы какое-то время чувствуем этот неломкий, жесткий взгляд. Но вот глаза чуть сузились, приобрели спокойный блеск, и в излучинах рта легла хитроватая улыбка.
- Мушкетеры уже здесь?
- Здесь! - орем мы хором, подтягивая штаны и выпячивая животы вместо груди.
- Прокатить до увала? - подмигивает совсем уже весело дядя Роберт.
- Прокатить! - орем мы и, не дожидаясь особого приглашения, толкаясь, лезем на заднее сиденье.
Чего-чего, а прокатиться - хлебом не корми. И хотя договариваемся только до увала, на самом деле спокойненько его проезжаем. Едем, пока дядя Роберт не спросит шофера:
- Проехали, нет, увал?
Увал-то? - будто не зная, крутит головой дядя Вася. - Кто его знает. Надо у ребятишек спросить.
Мы вздыхаем:
- Проехали.
И чего так быстро его проезжаешь на машине? А пешком идешь, идешь!
- Ну что ж, прыгайте, зайчики, - смеется дядя Роберт, когда машина останавливается.
Мы горохом высыпаем из легковушки.
- Оружие есть? - спрашивает дядя Роберт.
- Есть! - показываем мы резину, уже разделенную и разрезанную на полосы для рогаток.
Дядя Роберт с самым серьезным видом осматривает резину.
- Это еще половина дела, - говорит он и вылезает из машины.
Гурьбой направляемся в березовый колок у дороги.
В березках тихо, солнце золотистой пряжей процеживается сквозь светло-зеленую листву и пятнами лежит на мягкой траве. Воздух здесь теплый, пахучий, настоянный на распаренном березовом листе.
- Вениками пахнет, - улыбается дядя Роберт, снимает фуражку и глубоко дышит всей грудью.
Он останавливается и, запрокинув голову, долго глядит на верхушки берез, на белые легкие облачка в высоком небе и с грустинкой говорит:
- Хорошо же вам, мальчишки!
Конечно, хорошо. Кто говорит - плохо?
Мы выбираем рогульки и мастерим рогатки. Потом бьем по цели - по консервной банке. Мажем безбожно, а дядя Роберт попадает.
- Вот как надо! - смеется он. - Мазилы. Тренируйтесь. Красноармейцами станете - метко стрелять потребуется.
Рогатку, которую он сам сделал, отдает Федьке, и тот сияет как начищенный самовар.
- Воробьев бейте, - наказывает на прощание дядя Роберт. - Скворцов не трогайте. Скворец - полезная птица, а воробьи - плуты. Воришки мелкие.
Провожаем его до машины.
- Коммунистический привет! - машет он нам из легковушки.
- Привет! - откликаемся мы и долго стоим в облаке пыли. Потом версты четыре топаем назад.
Прокатились!
Глава двенадцатая
Через неделю на бюро райкома отцу влепили выговор. Отец был еще болен, но уже ходил.
Вернулся с улыбкой на осунувшемся бледном лице, возбужденный.
- Пропарили, брат, меня! Сам Эйхе парил! А то - "партбилет на стол". Нет, шутишь! Выговор, конечно, по заслугам: охрана райкома была плохо налажена. И продавца прохлопали. Птица, видать.
Отец сильно ослаб и подолгу лежал у окна. Было непривычно видеть его дома и таким беспомощным.
Правда, и до отравления он болел. С ним бывали приступы лихорадки, которую он подцепил на Кавказе в гражданскую войну. Когда начинался приступ, он бывал беспомощным и валился с ног, а мы с дедом тащили на него всё, что было у нас теплого: и пальто мое, и отцовский полушубок из собачин, и дедов тулуп, а ему все было холодно, и руки его были ледяные. Трясло его так, что он лязгал зубами, будто совсем голый лежит на снегу.
"Эскадро-о-он!" - хрипел он в беспамятстве и судорожно шарил рукой по боку, ища эфес шашки.
Когда лихорадка переставала трепать, холодный пот ручьями лил по его желтому, осунувшемуся лицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25