Это был ритуал почести погибшему кораблю.
Представь себе: идем, идем морем, и вдруг "Малый ход!". Выстраиваемся на палубе. Для чего бы? Оказывается, на этом месте когда-то погиб корабль. И вот мы, возможно над ним. Это все точно рассчитано на штурманской карте.
Командир выносит венок из белых астр, приспускается флаг - и венок уже на волне.
Это ли не романтика, а? Где-то на дне морском вечным сном спят матросы-герои. Может, они так и замерли на своих постах - кто у руля, кто у орудий. А над ними - густым синим небом километровая толща воды. И вот мы, которых в то грозное время даже не было на свете, идем теми же боевыми курсами.
На море не ставят обелисков, и мы спускаем венок. Матросы даже песню сочинили об этом. Она называется "Точка". Вот припев, послушай:
Ее без карт находят капитаны.
Всем морякам известна точка та.
Качается, плывет венок багряный.
Сердца людей - той точки широта,
И вечное бессмертье - долгота.
Да, Борис, были люди... Кто они? Я только узнал, что название корабля - "Стремительный". Красивое, правда? Мне он представляется "Варягом" - огромный стальной корабль, гроза фашистов. И вот, наверно, так же, как "Варяг", бился с целой эскадрой до последнего патрона, до последнего снаряда.
Мелковаты мы на этом фоне, что и говорить. Идем себе в дозоре и высматриваем нарушителей. Но кто сейчас осмелится? Нос побоятся сунуть!
Ну, вот опять команда: "Очередной смене на вахту!" Придется письмо прервать, допишу потом".
5.
Какое сегодня число? Достаю записную книжку и отлистываю календарик. Вот крестик на первом компоте. И тут я с удивлением замечаю, что остальные дни забыл отметить, - значит, просто-напросто перестал считать компоты.
Все эти дни и ночи мы бороздим море вдоль линии дозора. И сутки поделены не обычными понятиями - утро, полдень, вечер, а командами. "Очередной смене приготовиться на вахту!" И ты уже на ногах. "Очередной смене на вахту!" И ты на своем боевом посту. "Подвахтенным от мест отойти!" И ты снова в кубрике.
Я роюсь в рундуке, ищу конверт, чтобы написать Борису. Торопиться, впрочем, некуда. Вот на месте и первое письмо, которое не успел отправить с берега, и второе отсюда послать невозможно, ибо пока что нет почтальонов, бегущих по волнам.
Третье письмо я мысленно пишу уже не один день. Я думаю о нем и на вахте, и на камбузе, и в кубрике везде. Нет, не о письме думаю, стараюсь выяснить, что произошло на том месте, где мы опускали венок. Всех, кого можно было расспросить, расспросил. И наверное, всем уже надоел своими вопросами.
П и с ь м о т р е т ь е (ненаписанное).
"Так вот, Борис, о "Стремительном"... О той самой широте и долготе, что красным флажком отмечена на штурманской карте. А было это так...
Как же это было? В конце сорок первого года приморский город, где базируются наши корабли, выглядел совсем иначе, чем сейчас. Не было такого дома, которого не коснулась бомба или снаряд. И страшная стояла жара от непотухающих пожаров. Почти все жители эвакуировались, и город превратился в бастион. На окраинах уже завязывались бои, и все знали, что рано или поздно сюда ворвутся фашисты.
И вот однажды, после очередной бомбежки, у разрушенного дома моряк увидел плачущего мальчишку лет восьми-девяти.
- Тебя как зовут? - спросил моряк.
- Лешка... - всхлипнул мальчишка, размазывая слезы.
- А где же твоя мамка?
Сбивчиво мальчишка рассказал, что, когда началась бомбежка, мать отвела его в бомбоубежище, а сама зачем-то вернулась в дом.
"Без матери остался пацан", - понял моряк.
- Ну, вот что, Лешка, меня зовут дядя Петя. - Он протянул широкую, в пороховых крапинках ладонь и пробасил, озорно блеснув глазами: - Хватит ныть. Ведь ты моряк, Лешка, моряк не плачет и не теряет бодрость духа никогда. Пошли со мной, - сказал моряк, - в порт.
(Я это вижу совершенно отчетливо, как на экране. Нет, даже ярче. В контрастных цветах беды: в черном - дым над городом, багровом - пламя и в стальном плиты тротуара, по которому, хрустя разбитым оконным стеклом, движутся два силуэта. Один в бушлате - саженьи плечи и ленты бескозырки вразлет. Другой - в куцем пальтеце семенит рядом, взъерошенным вихром касаясь автоматного приклада.)
- Пришли, - сказал моряк. - Давай прощаться.
- Как - прощаться? - У Лешки сжалось сердце. - А разве мы не вместе?
- Нет, - ответил моряк и застегнул Лешке верхнюю пуговицу, как это делала мама, провожая на улицу погулять. - Ты поплывешь на теплоходе. Видишь, - показал моряк, - белый стоит, с красным ободком на трубе? А я поплыву вон на том сторожевике. Это наш "Стремительный". Будем вас сопровождать. Охранять, значит... Ну, чего насупился? Ведь ты моряк, Лешка, моряк не плачет...
Он проводил Лешку до самого трапа, объяснил что-то матросу, стоявшему на пирсе, и тот согласно кивнул.
- До свидания, Лешка. - Дядя Петя сжал в своей шершавой, как наждак, ладони его ручонку. - Будет время, посмотри, я тебе со "Стремительного" флажками помашу.
Матрос, с которым разговаривал дядя Петя, устроил Лешку внизу, потому что на верхней палубе находиться не разрешали: в любую минуту могли налететь "юнкерсы".
Внизу было сумрачно и душно, словно в бомбоубежище. Да и пассажиры женщины и дети, сидевшие на узлах и чемоданах, - напоминали тех, с кем Лешка и мать прятались в подвале во время бомбежек. Ребятишки хныкали, а женщины перешептывались, испуганно прислушиваясь к грохоту береговых зениток.
Лешка не почувствовал, как теплоход отчалил от пристани и взял курс в открытое море. И он, конечно, не видел, что с правого борта на небольшом расстоянии пристроился "Стремительный". В полной боевой готовности, если налетят фашистские самолеты или атакуют торпедные катера.
(Как они проходили рейд? Ума не приложу. Ведь буквально на каждом шагу подстерегала смерть. Кто-то рассказывал, что плотность заграждения в те дни на фарватере была 80 мин на километр. Считай, одна мина на 125 метров. Почти длина теплохода.)
Хоть на минутку, а Лешке удалось высунуться из люка. Смотрит - и правда, корабль дяди Пети совсем рядом. Сам чуть побольше катера, куда меньше теплохода! А резвый, только бурун за кормой!
Лешка никак не мог разглядеть, что за матрос стоит на мостике. По фигуре вроде дядя Петя, а может, не он? Но вот матрос замахал флажками. "Он! - обрадовался Лешка. - Конечно, дядя Петя мне машет!" Ведь ты моряк, Лешка! Мальчишка совсем было высунулся из люка и хотел уже выскочить на палубу. Но тут его заметил теплоходный матрос и крикнул:
- А ну, брысь вниз!
И Лешка скатился по трапу.
Сколько они плыли, Лешка не мог знать.
- Через полчаса будем дома, - сказал матрос женщинам, которые совсем уже пригорюнились. Все сразу зашевелились, как в вагоне перед станцией прибытия. И Лешка, глядя на пассажиров, повеселел. Он представил, как на берегу встретит его дядя Петя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Представь себе: идем, идем морем, и вдруг "Малый ход!". Выстраиваемся на палубе. Для чего бы? Оказывается, на этом месте когда-то погиб корабль. И вот мы, возможно над ним. Это все точно рассчитано на штурманской карте.
Командир выносит венок из белых астр, приспускается флаг - и венок уже на волне.
Это ли не романтика, а? Где-то на дне морском вечным сном спят матросы-герои. Может, они так и замерли на своих постах - кто у руля, кто у орудий. А над ними - густым синим небом километровая толща воды. И вот мы, которых в то грозное время даже не было на свете, идем теми же боевыми курсами.
На море не ставят обелисков, и мы спускаем венок. Матросы даже песню сочинили об этом. Она называется "Точка". Вот припев, послушай:
Ее без карт находят капитаны.
Всем морякам известна точка та.
Качается, плывет венок багряный.
Сердца людей - той точки широта,
И вечное бессмертье - долгота.
Да, Борис, были люди... Кто они? Я только узнал, что название корабля - "Стремительный". Красивое, правда? Мне он представляется "Варягом" - огромный стальной корабль, гроза фашистов. И вот, наверно, так же, как "Варяг", бился с целой эскадрой до последнего патрона, до последнего снаряда.
Мелковаты мы на этом фоне, что и говорить. Идем себе в дозоре и высматриваем нарушителей. Но кто сейчас осмелится? Нос побоятся сунуть!
Ну, вот опять команда: "Очередной смене на вахту!" Придется письмо прервать, допишу потом".
5.
Какое сегодня число? Достаю записную книжку и отлистываю календарик. Вот крестик на первом компоте. И тут я с удивлением замечаю, что остальные дни забыл отметить, - значит, просто-напросто перестал считать компоты.
Все эти дни и ночи мы бороздим море вдоль линии дозора. И сутки поделены не обычными понятиями - утро, полдень, вечер, а командами. "Очередной смене приготовиться на вахту!" И ты уже на ногах. "Очередной смене на вахту!" И ты на своем боевом посту. "Подвахтенным от мест отойти!" И ты снова в кубрике.
Я роюсь в рундуке, ищу конверт, чтобы написать Борису. Торопиться, впрочем, некуда. Вот на месте и первое письмо, которое не успел отправить с берега, и второе отсюда послать невозможно, ибо пока что нет почтальонов, бегущих по волнам.
Третье письмо я мысленно пишу уже не один день. Я думаю о нем и на вахте, и на камбузе, и в кубрике везде. Нет, не о письме думаю, стараюсь выяснить, что произошло на том месте, где мы опускали венок. Всех, кого можно было расспросить, расспросил. И наверное, всем уже надоел своими вопросами.
П и с ь м о т р е т ь е (ненаписанное).
"Так вот, Борис, о "Стремительном"... О той самой широте и долготе, что красным флажком отмечена на штурманской карте. А было это так...
Как же это было? В конце сорок первого года приморский город, где базируются наши корабли, выглядел совсем иначе, чем сейчас. Не было такого дома, которого не коснулась бомба или снаряд. И страшная стояла жара от непотухающих пожаров. Почти все жители эвакуировались, и город превратился в бастион. На окраинах уже завязывались бои, и все знали, что рано или поздно сюда ворвутся фашисты.
И вот однажды, после очередной бомбежки, у разрушенного дома моряк увидел плачущего мальчишку лет восьми-девяти.
- Тебя как зовут? - спросил моряк.
- Лешка... - всхлипнул мальчишка, размазывая слезы.
- А где же твоя мамка?
Сбивчиво мальчишка рассказал, что, когда началась бомбежка, мать отвела его в бомбоубежище, а сама зачем-то вернулась в дом.
"Без матери остался пацан", - понял моряк.
- Ну, вот что, Лешка, меня зовут дядя Петя. - Он протянул широкую, в пороховых крапинках ладонь и пробасил, озорно блеснув глазами: - Хватит ныть. Ведь ты моряк, Лешка, моряк не плачет и не теряет бодрость духа никогда. Пошли со мной, - сказал моряк, - в порт.
(Я это вижу совершенно отчетливо, как на экране. Нет, даже ярче. В контрастных цветах беды: в черном - дым над городом, багровом - пламя и в стальном плиты тротуара, по которому, хрустя разбитым оконным стеклом, движутся два силуэта. Один в бушлате - саженьи плечи и ленты бескозырки вразлет. Другой - в куцем пальтеце семенит рядом, взъерошенным вихром касаясь автоматного приклада.)
- Пришли, - сказал моряк. - Давай прощаться.
- Как - прощаться? - У Лешки сжалось сердце. - А разве мы не вместе?
- Нет, - ответил моряк и застегнул Лешке верхнюю пуговицу, как это делала мама, провожая на улицу погулять. - Ты поплывешь на теплоходе. Видишь, - показал моряк, - белый стоит, с красным ободком на трубе? А я поплыву вон на том сторожевике. Это наш "Стремительный". Будем вас сопровождать. Охранять, значит... Ну, чего насупился? Ведь ты моряк, Лешка, моряк не плачет...
Он проводил Лешку до самого трапа, объяснил что-то матросу, стоявшему на пирсе, и тот согласно кивнул.
- До свидания, Лешка. - Дядя Петя сжал в своей шершавой, как наждак, ладони его ручонку. - Будет время, посмотри, я тебе со "Стремительного" флажками помашу.
Матрос, с которым разговаривал дядя Петя, устроил Лешку внизу, потому что на верхней палубе находиться не разрешали: в любую минуту могли налететь "юнкерсы".
Внизу было сумрачно и душно, словно в бомбоубежище. Да и пассажиры женщины и дети, сидевшие на узлах и чемоданах, - напоминали тех, с кем Лешка и мать прятались в подвале во время бомбежек. Ребятишки хныкали, а женщины перешептывались, испуганно прислушиваясь к грохоту береговых зениток.
Лешка не почувствовал, как теплоход отчалил от пристани и взял курс в открытое море. И он, конечно, не видел, что с правого борта на небольшом расстоянии пристроился "Стремительный". В полной боевой готовности, если налетят фашистские самолеты или атакуют торпедные катера.
(Как они проходили рейд? Ума не приложу. Ведь буквально на каждом шагу подстерегала смерть. Кто-то рассказывал, что плотность заграждения в те дни на фарватере была 80 мин на километр. Считай, одна мина на 125 метров. Почти длина теплохода.)
Хоть на минутку, а Лешке удалось высунуться из люка. Смотрит - и правда, корабль дяди Пети совсем рядом. Сам чуть побольше катера, куда меньше теплохода! А резвый, только бурун за кормой!
Лешка никак не мог разглядеть, что за матрос стоит на мостике. По фигуре вроде дядя Петя, а может, не он? Но вот матрос замахал флажками. "Он! - обрадовался Лешка. - Конечно, дядя Петя мне машет!" Ведь ты моряк, Лешка! Мальчишка совсем было высунулся из люка и хотел уже выскочить на палубу. Но тут его заметил теплоходный матрос и крикнул:
- А ну, брысь вниз!
И Лешка скатился по трапу.
Сколько они плыли, Лешка не мог знать.
- Через полчаса будем дома, - сказал матрос женщинам, которые совсем уже пригорюнились. Все сразу зашевелились, как в вагоне перед станцией прибытия. И Лешка, глядя на пассажиров, повеселел. Он представил, как на берегу встретит его дядя Петя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30