— раздраженно спросила Тата.
— В том и дело, — сказала Чугуева. — Комсорга ищем.
— Облава на рыжих, короче говоря, — пояснил Круглов.
— Да я-то при чем? — повторила Тата уверенней.
— Как же при чем? — Чугуева дружелюбно толкнула ее в плечо. — Ты с ним ходишь?
— Вы что, с ума сошли? — Тата искренне возмутилась. — Поднимать среди ночи людей!..
— Значит, его нет у вас? — поставил вопрос ребром шофер.
— Конечно, нет. Как вам не стыдно?
— Здеся! — громко прогудела Чугуева.
— Да вы что, в самом деле! — Тата стукнула каблучком.
— Не шуми. Здеся. Вон евонная рулетка на полу.
— Ну и что? — Тата не терялась. — Рулетку он подарил мне на день рождения.
Чугуева сразу поверила.
— Ах, горе-то горькое, куда же он сам подевался?..
Митя не вытерпел, поглядел в щелку. Тата сидела, оскорбленно отвернувшись к окну. Пришедшие стояли возле нее полукругом. «Вот он где, Художественный театр», — подумал Митя.
— Я пошла, Таточка. — Жиличка вздохнула. — А вы непременно накиньте крючок. Непременно.
— Ну вот, — рассердился шофер. — А молотит: здеся да здеся. Бензин задарма жгем.
— Ах, горе горькое, — сокрушалась Чугуева. — Так ведь он с тобой ходит?
— Чего такого? — подытожил Круглов. — С одной ходит, а с другой спит. Разделение труда. Пошли.
Все стихло. Часы в столовой отщелкивали секунды. Тата победно распахнула дверь.
— Досыпай! Все в порядке!
Он посмотрел на белеющее в сумерках тело.
— Какое там досыпать, — грустно проговорил он. — Я знаю этот котлован. Надо ехать.
— С ними?
— Не бойся.
На улице с третьего раза завелся «газик». Машина развернулась. Шум ее стал удаляться.
Как ни благоразумен был обман Таты, в нем обнаружилось что-то, что она тщательно скрывала от Мити, а может быть, и от себя.
— Холодно, — она накинула халатик. — Значит, уходишь?
— Ухожу.
— Не забудь рулетку.
— Не забуду.
— Поцелуй хоть.
Она сдула с лица волосы, подняла к нему виноватые глаза. Он принудил себя поцеловать ее в губы.
С площадки было слышно, как Тата запирала дверь на крюк. Хладнокровно-деловые железные звуки неприятно отозвались в его душе.
Он вышел на улицу. Дворничиха в белом фартуке мела тротуар. Поскребывание новой метлы по асфальту походило на могучий храп. Действительность, как всегда, оказалась смешнее и убедительнее сонных фантазий.
«Джульетта, — усмехнулся Митя. — Надо же! Джульетта!» — и посмотрел в обе стороны. Трамваи еще не ходили. Улица была бесконечно пустынная. Первые утренние лучи скользили по мостовой, булыжники торчали выпукло, как черепа. Поежившись от холода, он зашагал к трем вокзалам, и смутная печаль, не отставая, двигалась рядом длинной черной тенью.
14
Шофер боялся заснуть за рулем и велел Чугуевой разговаривать. А ей было не до разговоров. С тяжким сердцем ехала она на котлован. Спецовки для бригады пришлось вырывать с боем. И не обломилось бы ей ничего, если бы не наврала, что машину прислал лично комсорг Платонов. И по ее милости Платонову придется отчитываться за каждую пуговицу.
Выйдя из больницы, Митя вел себя так, будто признание Чугуевой забыл начисто. Одна оставалась у нее отрада — хоть немного загладить свой незамолимый грех трудом, хоть чем-нибудь угодить Мите. Ей не везло. Ну какой бес дернул ее среди ночи врываться в Таткину квартиру? И Митю опубликовала, и девчонку под вопрос поставила. Очень распрекрасно!
Утро было ненадежное, серое. Раннее солнышко поблескивало на татарском шатре Казанского вокзала, а за кокошником Ярославского небрежно репетировал гром. Дежурная с железной занозой у трамвайной стрелки распустила брезентовый зонт.
Бригада встретила Чугуеву криками «ура!», вмиг расхватала спецовки. На дне котлована ждал заросший седоватой бородой сменный инженер Гусаров.
Здороваясь с ним, Чугуева сошла с дощатого хода наземь и будто ступила на живую крысу, неглубоко закопанную. Крыса дышала под подошвой, норовила повернуться.
«Плывун, зараза», — поняла Чугуева. А инженер уже ставил задачу: немедленно чинить опалубку, срочно крепить котлован бетонной стенкой. К бетону приступать нельзя, поскольку опалубка рассохлась, щели в палец.
Постановку задачи пришлось прервать. Беременная комсомолка в железнодорожной форме принесла инженеру завтрак.
— А зонтик зачем, Гусарова? — спросил инженер.
— Гроза идет, Гусаров.
— Это кто же тебе доложил?
— Ванька-мокрый слезой пошел.
— Это кто же такой Ванька-мокрый? Профессор Шмидт? А? Не слыхать, — он дурашливо отогнул ухо ладошкой.
— Все ты позабыл, Гусаров. Адрес не позабыл? Домой зайдешь когда-нибудь?
— Ванька-мокрый? Суеверием занимаешься, Гусарова. Наука дождей не объявляла.
— Жуй быстрее. Опаздываю.
— Как Люсик?
— Легше. Горлышко чистое. Хоть бы белье пришел сменить.
— Ступай. А зонтик напрасно таскаешь. Наука дождей не объявляла.
Постепенно стало понятно, что Гусарову не больше тридцати пяти от роду. И еще поняла Чугуева, что он смертельно страшится дождя.
— Теперь техника безопасности, — продолжал инженер, дожевывая французскую булку. — За провода не хвататься. На изоляцию не надеяться. Возле зумпфа земля замыкает. Кувалды проверить, чтобы с черенков не соскакивали. Висишь с топором, смотри, чтобы внизу не ползали. Вопросы есть? А? Не слыхать…
«Не-е… — подумала Чугуева. — У нас, на сорок первой бис, гостей не так привечают…»
Она не обижалась, просто засекала факт. Легче всего судить о положении дел на стройке по внешнему виду начальства. А здесь и без начальства было ясно, что огромный котлован держится на честном слове. Распорные стенки дышали. Не только ливня, а доброго грома хватит, чтобы они обрушились. Балки и подкосы ставились без ума, под диктовку страха. Где затрещит, туда и тыкали. К подпоркам были подвешены телефонные кабели, бетонные трубы водопровода, угрожающие при малейшей оплошности потопом, смертоносные подземные кабели высокого напряжения. Сквозь обмазку гончарных труб сочилась жижа и несло нужником.
А на самой кромке, над пятнадцатиметровым обрывом котлована, стоял трехэтажный полукирпичный, полубревенчатый домик, украшенный жестяным орденом страхового общества «Саламандра». Фундамент, весьма скверно уложенный, цинготно обнажался, бутовый камень при малейшем движении рикошетил вниз по швеллерам и подмостям. Жилищное товарищество запретило в доме танцы. Но люди жили. На окне второго этажа висела клетка со щеглом.
«Хоть бы птичку выпустили», — подумала Чугуева, не без опаски спускаясь вниз, в чащобу швеллеров, бревен, проводов и шлангов. Первый, на кого она наткнулась, был паренек в спецовке с закатанными рукавами и в сапогах с загнутыми голенищами, румяный, хорошенький, как конфетный фантик. Паренек грузил щебень совковой лопатой. Руки его были затянуты в лайковые перчатки, в женские лайковые перчатки цвета топленого масла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
— В том и дело, — сказала Чугуева. — Комсорга ищем.
— Облава на рыжих, короче говоря, — пояснил Круглов.
— Да я-то при чем? — повторила Тата уверенней.
— Как же при чем? — Чугуева дружелюбно толкнула ее в плечо. — Ты с ним ходишь?
— Вы что, с ума сошли? — Тата искренне возмутилась. — Поднимать среди ночи людей!..
— Значит, его нет у вас? — поставил вопрос ребром шофер.
— Конечно, нет. Как вам не стыдно?
— Здеся! — громко прогудела Чугуева.
— Да вы что, в самом деле! — Тата стукнула каблучком.
— Не шуми. Здеся. Вон евонная рулетка на полу.
— Ну и что? — Тата не терялась. — Рулетку он подарил мне на день рождения.
Чугуева сразу поверила.
— Ах, горе-то горькое, куда же он сам подевался?..
Митя не вытерпел, поглядел в щелку. Тата сидела, оскорбленно отвернувшись к окну. Пришедшие стояли возле нее полукругом. «Вот он где, Художественный театр», — подумал Митя.
— Я пошла, Таточка. — Жиличка вздохнула. — А вы непременно накиньте крючок. Непременно.
— Ну вот, — рассердился шофер. — А молотит: здеся да здеся. Бензин задарма жгем.
— Ах, горе горькое, — сокрушалась Чугуева. — Так ведь он с тобой ходит?
— Чего такого? — подытожил Круглов. — С одной ходит, а с другой спит. Разделение труда. Пошли.
Все стихло. Часы в столовой отщелкивали секунды. Тата победно распахнула дверь.
— Досыпай! Все в порядке!
Он посмотрел на белеющее в сумерках тело.
— Какое там досыпать, — грустно проговорил он. — Я знаю этот котлован. Надо ехать.
— С ними?
— Не бойся.
На улице с третьего раза завелся «газик». Машина развернулась. Шум ее стал удаляться.
Как ни благоразумен был обман Таты, в нем обнаружилось что-то, что она тщательно скрывала от Мити, а может быть, и от себя.
— Холодно, — она накинула халатик. — Значит, уходишь?
— Ухожу.
— Не забудь рулетку.
— Не забуду.
— Поцелуй хоть.
Она сдула с лица волосы, подняла к нему виноватые глаза. Он принудил себя поцеловать ее в губы.
С площадки было слышно, как Тата запирала дверь на крюк. Хладнокровно-деловые железные звуки неприятно отозвались в его душе.
Он вышел на улицу. Дворничиха в белом фартуке мела тротуар. Поскребывание новой метлы по асфальту походило на могучий храп. Действительность, как всегда, оказалась смешнее и убедительнее сонных фантазий.
«Джульетта, — усмехнулся Митя. — Надо же! Джульетта!» — и посмотрел в обе стороны. Трамваи еще не ходили. Улица была бесконечно пустынная. Первые утренние лучи скользили по мостовой, булыжники торчали выпукло, как черепа. Поежившись от холода, он зашагал к трем вокзалам, и смутная печаль, не отставая, двигалась рядом длинной черной тенью.
14
Шофер боялся заснуть за рулем и велел Чугуевой разговаривать. А ей было не до разговоров. С тяжким сердцем ехала она на котлован. Спецовки для бригады пришлось вырывать с боем. И не обломилось бы ей ничего, если бы не наврала, что машину прислал лично комсорг Платонов. И по ее милости Платонову придется отчитываться за каждую пуговицу.
Выйдя из больницы, Митя вел себя так, будто признание Чугуевой забыл начисто. Одна оставалась у нее отрада — хоть немного загладить свой незамолимый грех трудом, хоть чем-нибудь угодить Мите. Ей не везло. Ну какой бес дернул ее среди ночи врываться в Таткину квартиру? И Митю опубликовала, и девчонку под вопрос поставила. Очень распрекрасно!
Утро было ненадежное, серое. Раннее солнышко поблескивало на татарском шатре Казанского вокзала, а за кокошником Ярославского небрежно репетировал гром. Дежурная с железной занозой у трамвайной стрелки распустила брезентовый зонт.
Бригада встретила Чугуеву криками «ура!», вмиг расхватала спецовки. На дне котлована ждал заросший седоватой бородой сменный инженер Гусаров.
Здороваясь с ним, Чугуева сошла с дощатого хода наземь и будто ступила на живую крысу, неглубоко закопанную. Крыса дышала под подошвой, норовила повернуться.
«Плывун, зараза», — поняла Чугуева. А инженер уже ставил задачу: немедленно чинить опалубку, срочно крепить котлован бетонной стенкой. К бетону приступать нельзя, поскольку опалубка рассохлась, щели в палец.
Постановку задачи пришлось прервать. Беременная комсомолка в железнодорожной форме принесла инженеру завтрак.
— А зонтик зачем, Гусарова? — спросил инженер.
— Гроза идет, Гусаров.
— Это кто же тебе доложил?
— Ванька-мокрый слезой пошел.
— Это кто же такой Ванька-мокрый? Профессор Шмидт? А? Не слыхать, — он дурашливо отогнул ухо ладошкой.
— Все ты позабыл, Гусаров. Адрес не позабыл? Домой зайдешь когда-нибудь?
— Ванька-мокрый? Суеверием занимаешься, Гусарова. Наука дождей не объявляла.
— Жуй быстрее. Опаздываю.
— Как Люсик?
— Легше. Горлышко чистое. Хоть бы белье пришел сменить.
— Ступай. А зонтик напрасно таскаешь. Наука дождей не объявляла.
Постепенно стало понятно, что Гусарову не больше тридцати пяти от роду. И еще поняла Чугуева, что он смертельно страшится дождя.
— Теперь техника безопасности, — продолжал инженер, дожевывая французскую булку. — За провода не хвататься. На изоляцию не надеяться. Возле зумпфа земля замыкает. Кувалды проверить, чтобы с черенков не соскакивали. Висишь с топором, смотри, чтобы внизу не ползали. Вопросы есть? А? Не слыхать…
«Не-е… — подумала Чугуева. — У нас, на сорок первой бис, гостей не так привечают…»
Она не обижалась, просто засекала факт. Легче всего судить о положении дел на стройке по внешнему виду начальства. А здесь и без начальства было ясно, что огромный котлован держится на честном слове. Распорные стенки дышали. Не только ливня, а доброго грома хватит, чтобы они обрушились. Балки и подкосы ставились без ума, под диктовку страха. Где затрещит, туда и тыкали. К подпоркам были подвешены телефонные кабели, бетонные трубы водопровода, угрожающие при малейшей оплошности потопом, смертоносные подземные кабели высокого напряжения. Сквозь обмазку гончарных труб сочилась жижа и несло нужником.
А на самой кромке, над пятнадцатиметровым обрывом котлована, стоял трехэтажный полукирпичный, полубревенчатый домик, украшенный жестяным орденом страхового общества «Саламандра». Фундамент, весьма скверно уложенный, цинготно обнажался, бутовый камень при малейшем движении рикошетил вниз по швеллерам и подмостям. Жилищное товарищество запретило в доме танцы. Но люди жили. На окне второго этажа висела клетка со щеглом.
«Хоть бы птичку выпустили», — подумала Чугуева, не без опаски спускаясь вниз, в чащобу швеллеров, бревен, проводов и шлангов. Первый, на кого она наткнулась, был паренек в спецовке с закатанными рукавами и в сапогах с загнутыми голенищами, румяный, хорошенький, как конфетный фантик. Паренек грузил щебень совковой лопатой. Руки его были затянуты в лайковые перчатки, в женские лайковые перчатки цвета топленого масла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56