— Правильно! У нас, например, Чугуева…
— Я не кончил. Я тебе не московский, я коренной питерский пролетарий. Я своими ушами Ильича слушал… Наша вся деревня сроду в Питер бегла, в лакеи определялась. И я тоже. На Невском в ресторане служил. Хозяин кабинеты доверял. Я им десертную ложку горчицы выкушивал не жмурившись. Дамы без памяти падали… Вон я какой был громобой.
Лобода показал пальцем. У трубы граммофона висел желтый дагерротип: остолбенелый официант, на руке салфетка, на маленьком лбу чубчик, уложенный на манер параграфа.
— В Питере в аккурат после переворота Ильича слушал. Какие установки делал Ильич про чужаков? Ежели, говорит, помещик — учти, не мелкота какая-нибудь, не кулачки да подкулачники, матерый помещик! — ежели, говорит, помещик не вредный и в хозяйстве разбирается, то в коммуну его пускать не только можно, но и должно. А время было не нынешнее, погорячей.
— Это Ленин говорил? — Митя весь потянулся к Лободе. — Где? Когда?
— Году в девятнадцатом, в двадцатом. Вот так вот. А нынешние…
— Поточнее, Федор Ефимович. Когда, а?
— На Петросовете. Ильич на вопросы отвечал.
— Это же в сочинениях должно быть. У вас нет сочинений Ленина?
— У меня только Маркс и Энгельс. «Немецкая идеология». Премия на Первый май. А ты что? Не веришь?
— Верю, верю! Вот у нас, например, Чугуева. Работает отлично, в ударники провели, а оказалось — лишенка.
— Еще не хватало, — Лобода нахмурился. — Какая Чугуева?
— Наша Чугуева, Васька.
Лобода хлебнул чайку, утер губы и проговорил:
— Такой не помню.
— Да как же! Первому Прорабу еще просьбу подавала!
— Не знаю, не знаю… Не знаю… Лишенка, говоришь?
— Лишенка. Беглая со спецвысылки.
— Не знаю… Не знаю, не знаю, не знаю.
— Знаете. Вы велели мне ее с гравиемойки взять. В мою бригаду.
Лобода вздохнул, налил себе новую чашку.
— Условия велели создавать.
Лобода добавил варенья.
— К физкультуре подключать.
— Давай активней закусывай, — посоветовал Лобода. — Шут с ней.
— Как же, Федор Ефимович? Золотая работница.
— У тебя какие предложения?
— У меня конкретные предложения. Я написал Первому Прорабу, чтобы он посодействовал. Вот.
Федор Ефимович стал читать бумагу, по обыкновению, с середины.
— У меня на Первого Прораба твердая надежда, — говорит Митя. — Такой человек поймет. А с вашим авторитетным мнением — и сомневаться нечего…
— С чего это ты его захваливаешь?
— А как же? — Митя опешил. — Вы сами говорили — самородок.
— Самородок, самородок… — Лобода почитал, поглядел, что на другой стороне. Другая сторона была чистая. — Надя печатала?
— Надя. Упросил.
— Самородок, самородок… У кого власть, тот и самородок. Ему что! Машин не хватает — пожалуйста! Нету изоляции, опять же: немедленно предоставить мильон метров галошной подкладки. — Он снова стал читать бумагу. — «Самоотверженная», «инициативная». Вот как ты ее разукрасил. Картинка, а не лишенка. Кто она тебе?
— Она мне ударница Метростроя, — отчеканил Митя.
— Может, родня?
— Какая родня? Она с Волги, а я с Оренбурга.
— Жил ты с ней, что ли?
— Что вы, Федор Ефимович!
— Чего же ты хлопочешь? Какой тебе-то плюс? Недопонимаю.
— Вот, посмотрите. Васька подала новому начальнику шахты заявление. Все написала: кто она такая, как бежала с высылки, как хотела меня угробить. Вот ее цидуля. — Митя достал бланки нарядов, коряво исписанные химическим карандашом. — Начинается так: «Меня Платонов затягивает в комсомол, а я недостойная…» А дальше начальник читать не стал и переслал мне с резолюцией: «Разобраться и доложить».
— Ну и что ты доложил?
— Я не докладывал. Я написал подробное объяснение Первому Прорабу. И вас прошу подтвердить письменно. Чугуева на ваших глазах стала ударницей.
— Подтвердить можно. — Лобода встал из-за стола. — Подтвердить, товарищ комсорг, все можно. Ежели бы я сейчас сидел начальником шахты, может быть, я за нее и заступился. А теперь какой мне расчет? Меня на подсобное хозяйство бросили, чуть не в сторожа! Ты как считаешь, для пользы дела меня с шахты поперли?
— Не знаю, Федор Ефимович, — ответил Митя. — Думаю, неправильно.
— Неправильно? — протянул Лобода. — Так чего же ты за меня-то не заступишься? На какую-то разнорабочую лишенку длинные словеса расходуешь, по Москве бегаешь, Настасью Даниловну сшибаешь, а за своего родного руководителя вякнуть не смеешь. А пла-а-акал! Как это расценивать? Что, тебе лишенка дороже начальника шахты?
Митя молча сложил бумагу вчетверо и спрятал в карман.
— Не серчай, — Лобода взял его под локоть и убавил голос: — Я не попрекаю. Я спрашиваю. Теоретически я не больно подкованный. «Немецкую идеологию» с карандашом читал, а в голове застряло одно: как две кошки съели друг дружку начисто, остались одни хвосты. Вот и вся идеология, — он вздохнул. — Может, я чего на производстве проглядел, как думаешь? Может, работа с людьми хромала? Скажи, не бойся. Мне легше будет. Может, и правда я там… навроде богдыхана…
— Что с вами Федор Ефимович! — Митя совсем смутился. — Спасибо вам большое за ленинскую цитату. Я сегодня в ночную…
— Ступай, ступай. С Чугуевой не связывайся. Шею сломишь.
Он проводил Митю, заперся на все замки и задумался: «Этот тоже меня за богдыхана считает. Думает, сошлется на Ильича — и кум королю. Зелен еще!»
А Митя ехал в трамвае на сидячем месте и пытался читать «Невидимку».
При Лободе он и не знал, что бывают на свете такие интересные книжки. А новый начальник приказал всем комсомольцам прочитать не меньше трех книг Уэллса. Английский писатель собирался в Москву, изъявил желание посмотреть Метрострой, и новое руководство 41-бис лелеяло мечту поразить знаменитого фантаста культурным ростом молодежи.
Уэллс прибыл, беседовал со Сталиным, а Метрострой посетить не пожелал, хотя для него была припасена специально пошитая спецовка. Метростроевское начальство обиделось, а Митя пристрастился к фантастике и, когда было тошно на душе, перечитывал «Невидимку».
На этот раз интересная книжка не читалась. Митя был расстроен и не знал, что сказать Тате. Лучше всего, конечно, потянуть волынку, пока что-нибудь не образуется. На это надежды было мало, настырная Тата в покое его не оставит. Так и вышло. Первыми ее словами при встрече были:
— Ну, как?
Пряча глаза, Митя ответил:
— В порядке!
И стал торопливо рассказывать, как невидимка украл у викария Бэнтинга два фунта и десять шиллингов.
21
Он знал, что ложь Тата не переносит, но любовь сбивала его с толку. Огорчать самое дорогое существо жестокой правдой у него не хватало сил. Да и вранье-то, как казалось Мите, было неполное, неокончательное. Лобода не подписал — подпишет другой, например, инженер Бибиков, и все образуется.
С атакой на Бибикова пришлось переждать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
— Я не кончил. Я тебе не московский, я коренной питерский пролетарий. Я своими ушами Ильича слушал… Наша вся деревня сроду в Питер бегла, в лакеи определялась. И я тоже. На Невском в ресторане служил. Хозяин кабинеты доверял. Я им десертную ложку горчицы выкушивал не жмурившись. Дамы без памяти падали… Вон я какой был громобой.
Лобода показал пальцем. У трубы граммофона висел желтый дагерротип: остолбенелый официант, на руке салфетка, на маленьком лбу чубчик, уложенный на манер параграфа.
— В Питере в аккурат после переворота Ильича слушал. Какие установки делал Ильич про чужаков? Ежели, говорит, помещик — учти, не мелкота какая-нибудь, не кулачки да подкулачники, матерый помещик! — ежели, говорит, помещик не вредный и в хозяйстве разбирается, то в коммуну его пускать не только можно, но и должно. А время было не нынешнее, погорячей.
— Это Ленин говорил? — Митя весь потянулся к Лободе. — Где? Когда?
— Году в девятнадцатом, в двадцатом. Вот так вот. А нынешние…
— Поточнее, Федор Ефимович. Когда, а?
— На Петросовете. Ильич на вопросы отвечал.
— Это же в сочинениях должно быть. У вас нет сочинений Ленина?
— У меня только Маркс и Энгельс. «Немецкая идеология». Премия на Первый май. А ты что? Не веришь?
— Верю, верю! Вот у нас, например, Чугуева. Работает отлично, в ударники провели, а оказалось — лишенка.
— Еще не хватало, — Лобода нахмурился. — Какая Чугуева?
— Наша Чугуева, Васька.
Лобода хлебнул чайку, утер губы и проговорил:
— Такой не помню.
— Да как же! Первому Прорабу еще просьбу подавала!
— Не знаю, не знаю… Не знаю… Лишенка, говоришь?
— Лишенка. Беглая со спецвысылки.
— Не знаю… Не знаю, не знаю, не знаю.
— Знаете. Вы велели мне ее с гравиемойки взять. В мою бригаду.
Лобода вздохнул, налил себе новую чашку.
— Условия велели создавать.
Лобода добавил варенья.
— К физкультуре подключать.
— Давай активней закусывай, — посоветовал Лобода. — Шут с ней.
— Как же, Федор Ефимович? Золотая работница.
— У тебя какие предложения?
— У меня конкретные предложения. Я написал Первому Прорабу, чтобы он посодействовал. Вот.
Федор Ефимович стал читать бумагу, по обыкновению, с середины.
— У меня на Первого Прораба твердая надежда, — говорит Митя. — Такой человек поймет. А с вашим авторитетным мнением — и сомневаться нечего…
— С чего это ты его захваливаешь?
— А как же? — Митя опешил. — Вы сами говорили — самородок.
— Самородок, самородок… — Лобода почитал, поглядел, что на другой стороне. Другая сторона была чистая. — Надя печатала?
— Надя. Упросил.
— Самородок, самородок… У кого власть, тот и самородок. Ему что! Машин не хватает — пожалуйста! Нету изоляции, опять же: немедленно предоставить мильон метров галошной подкладки. — Он снова стал читать бумагу. — «Самоотверженная», «инициативная». Вот как ты ее разукрасил. Картинка, а не лишенка. Кто она тебе?
— Она мне ударница Метростроя, — отчеканил Митя.
— Может, родня?
— Какая родня? Она с Волги, а я с Оренбурга.
— Жил ты с ней, что ли?
— Что вы, Федор Ефимович!
— Чего же ты хлопочешь? Какой тебе-то плюс? Недопонимаю.
— Вот, посмотрите. Васька подала новому начальнику шахты заявление. Все написала: кто она такая, как бежала с высылки, как хотела меня угробить. Вот ее цидуля. — Митя достал бланки нарядов, коряво исписанные химическим карандашом. — Начинается так: «Меня Платонов затягивает в комсомол, а я недостойная…» А дальше начальник читать не стал и переслал мне с резолюцией: «Разобраться и доложить».
— Ну и что ты доложил?
— Я не докладывал. Я написал подробное объяснение Первому Прорабу. И вас прошу подтвердить письменно. Чугуева на ваших глазах стала ударницей.
— Подтвердить можно. — Лобода встал из-за стола. — Подтвердить, товарищ комсорг, все можно. Ежели бы я сейчас сидел начальником шахты, может быть, я за нее и заступился. А теперь какой мне расчет? Меня на подсобное хозяйство бросили, чуть не в сторожа! Ты как считаешь, для пользы дела меня с шахты поперли?
— Не знаю, Федор Ефимович, — ответил Митя. — Думаю, неправильно.
— Неправильно? — протянул Лобода. — Так чего же ты за меня-то не заступишься? На какую-то разнорабочую лишенку длинные словеса расходуешь, по Москве бегаешь, Настасью Даниловну сшибаешь, а за своего родного руководителя вякнуть не смеешь. А пла-а-акал! Как это расценивать? Что, тебе лишенка дороже начальника шахты?
Митя молча сложил бумагу вчетверо и спрятал в карман.
— Не серчай, — Лобода взял его под локоть и убавил голос: — Я не попрекаю. Я спрашиваю. Теоретически я не больно подкованный. «Немецкую идеологию» с карандашом читал, а в голове застряло одно: как две кошки съели друг дружку начисто, остались одни хвосты. Вот и вся идеология, — он вздохнул. — Может, я чего на производстве проглядел, как думаешь? Может, работа с людьми хромала? Скажи, не бойся. Мне легше будет. Может, и правда я там… навроде богдыхана…
— Что с вами Федор Ефимович! — Митя совсем смутился. — Спасибо вам большое за ленинскую цитату. Я сегодня в ночную…
— Ступай, ступай. С Чугуевой не связывайся. Шею сломишь.
Он проводил Митю, заперся на все замки и задумался: «Этот тоже меня за богдыхана считает. Думает, сошлется на Ильича — и кум королю. Зелен еще!»
А Митя ехал в трамвае на сидячем месте и пытался читать «Невидимку».
При Лободе он и не знал, что бывают на свете такие интересные книжки. А новый начальник приказал всем комсомольцам прочитать не меньше трех книг Уэллса. Английский писатель собирался в Москву, изъявил желание посмотреть Метрострой, и новое руководство 41-бис лелеяло мечту поразить знаменитого фантаста культурным ростом молодежи.
Уэллс прибыл, беседовал со Сталиным, а Метрострой посетить не пожелал, хотя для него была припасена специально пошитая спецовка. Метростроевское начальство обиделось, а Митя пристрастился к фантастике и, когда было тошно на душе, перечитывал «Невидимку».
На этот раз интересная книжка не читалась. Митя был расстроен и не знал, что сказать Тате. Лучше всего, конечно, потянуть волынку, пока что-нибудь не образуется. На это надежды было мало, настырная Тата в покое его не оставит. Так и вышло. Первыми ее словами при встрече были:
— Ну, как?
Пряча глаза, Митя ответил:
— В порядке!
И стал торопливо рассказывать, как невидимка украл у викария Бэнтинга два фунта и десять шиллингов.
21
Он знал, что ложь Тата не переносит, но любовь сбивала его с толку. Огорчать самое дорогое существо жестокой правдой у него не хватало сил. Да и вранье-то, как казалось Мите, было неполное, неокончательное. Лобода не подписал — подпишет другой, например, инженер Бибиков, и все образуется.
С атакой на Бибикова пришлось переждать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56