Стояла зима, а сурку нужна зелень — укроп, лук, петрушка. Для этого надо идти на рынок, а хозяину вечно некогда. Он любил Агашу, но я уж говорила, что человек он безалаберный. Кончилось тем, что Агаша переселилась ко мне. Но я помнила тот забор. Для чего давать себе волю, так привязываться к животному, так мучаться потом? Нет уж, с меня хватит.
Агаша обросла светлой пушистой шерстью, и стало заметно, как она не похожа на Тишку. У Тиши было грубоватое мужское лицо, у Агаши черты мелкие, глаза большие, кроткие. И характер оказался другой. Тиша при посторонних бывал угрюмым, только оставаясь со мной он баловался и нежничал, и всей его прелести никто, кроме меня, не знал. Агаша никогда не баловалась и не играла. Зато она любила, когда появлялись гости, и к каждому шла на руки.
Меня Агаша особенно не выделяла. Я уходила — она ложилась спать, я вернусь — она пробуждается, иногда и глаз не откроет, только пробормочет коротко и спит дальше. Тишка, бывало, томился без меня. Стоило вставить в двери ключ, как он уже кричал… Куда спокойнее с Агашей!

На лето у меня была путёвка в подмосковный дом отдыха «Берёзовая роща». Я решила съездить туда, поискать, нельзя ли поселить сурчиху где-нибудь поблизости. Нашлись люди, которые держали кроликов. Клетки с кроликами стояли в саду на дощатых высоких стеллажах, под навесом. Мне разрешили поставить здесь ещё одну клетку. И я с Агашей переехала за город.
Агаша выросла в московской квартире, не помнила ни птиц, ни деревьев, и сначала всё страшило её. Покажется ли хозяйский щенок, пролетит ли синица, ветер пробежит по кронам деревьев — Агаша пугается. Она издаёт режущий уши свист, который разносится далеко вокруг. Думаю, это не доставляло удовольствия хозяевам, особенно самому хозяину, человеку ворчливому и, как я скоро заметила, сильно пьющему. Но они пока молчали. Зато отдыхающие непременно разыскивали меня и говорили:
— Идите скорей, там Агаша свистит на всю улицу!
Я спешила к ней, беспокоясь, что скоро меня попросят отсюда и придётся возвращаться в душный город.
Мне хотелось, чтобы сурчиха побегала по земле, но когда я спустила её с рук, она потеряла голову, метнулась, и я только потому поймала её, что она не успела протиснуться под забором.
Гулять приходилось в нежилой сторожке. Там, в запущенной комнате, имелось низкое окно, два расшатанных табурета и стол, заваленный тряпьём. Помещение достаточно просторное, чтобы Агаше побегать, а уж тряпьё для сурка — находка. Сурки любят спать мягко, и рваные детские майки, рубашки, рукава от вельветовой куртки — незаменимая подстилка для гнезда.
Я приносила Агашу в каморку, закрывала дверь, приставляла к столу табурет, и она вскарабкивалась на табурет, с табурета на стол, заталкивала в рот тряпку, подбирая концы, чтобы не мешались под ногами, спрыгивала и неслась в дальний угол. Перетаскав туда ворох, Агаша принималась за другое. Ловко отпирала дверцу давно нетопленной печки и залезала в неё. Задними ногами вышвыривала какие-то коробки, стружки, мятые газеты, наконец появлялась сама. Она пятилась из печки, повисала и осторожно сползала на животе, и её растопыренные ноги с чёрными узенькими ступнями болтались в воздухе, нащупывая пол.
Она принималась носить в угол хлам из печки, захватывая по дороге траву и ветки, которые я для неё приготовила. А я тем временем сидела у окошка, колола орехи, раскладывала по кормушкам разную снедь, чтобы потом оставить в клетке, или смотрела на Агашу и вспоминала Тишку. Если Агаше случится когда-нибудь попасть в другие руки, полюбят её сразу, спокойно ей будет так же, как и со мной, а у меня не будет болеть сердце.
И я была довольна, что сурчиха деятельна, здорова, во мне не нуждается и особой тонкости отношений у нас нет.
Между тем хозяйка сада, где стояла клетка, не раз уже давала понять, что сурок — животное беспокойное. Вот кролики — другое дело. Кроликов не видно, не слышно, а сурок гремит в клетке, грызёт, надоедает свистом. Заговоришь с ним — он замолкает. Уйдёшь — опять крик. И это действует на нервы.
Прогулки по комнате продолжались. Однажды я заметила, что Агаше надоели обычные занятия, она слоняется в поисках нового дела. Я отодвинула от стола табурет и на самый край — чтобы виднелась снизу — положила на стол её любимую рваную варежку. А сама отошла, села у окна.
Агаша сразу застыла, всматриваясь, соображая. Потом нетерпеливо затопталась на задних лапах. Передние она протягивала вверх, сжимала в кулачки, растопыривала и опять сжимала, и было видно, до чего ей хочется достать варежку.
«Попроси — я помогу», — мысленно сказала я. И сразу одёрнула себя: да разве она обо мне вспомнит! Это не Тишка. И ещё раз одернула: сурки ведь и не способны на такую сообразительность.
Но только это у меня промелькнуло, как Агаша опустилась на все лапы и побежала ко мне. Немного не добежав, она вытянула голову, озабоченно сказала мне: «У, у, у!» — и кинулась обратно.
Я тотчас пошла к столу, вскочила и пошла, а она спешила туда же, путаясь у меня в ногах. Мы действовали до странности согласованно и быстро. Я встала на одно колено, Агаша вскарабкалась на моё колено и на стол, запихала в рот варежку «Случайность, — ошеломлённо думала я, — только случайность».
Агаша помедлила, прыгнула прямо со стола, ударившись о пол зубами, и вихрем понеслась с варежкой в угол. Я положила вторую варежку и ждала, и опять Агаша бежала ко мне, звала, путалась в ногах, взбиралась на стол…
На другой день после завтрака я отправилась не на пляж, а к ней. «Неужели у себя в стае, — думала я по дороге, — она вот так обратилась бы к другому сурку, а он пошёл бы с ней и помог?» Я читала, как лисица бросилась однажды к человеку, спасаясь от погони. Но тут не смерть грозит, тут не паника, при которой совершают невероятное, а именно потрясшая меня обыденность, как если бы мне сказали: «Слушай, ты повыше ростом, достань вон ту вещь».
Я боялась, что Агаша забудет вчерашнее, но вчерашнее повторилось… И мне мало показалось этого, захотелось стать ещё ближе, чего-то посерьёзнее захотелось, поважнее, и я спустилась с высоты своего неудобного роста и села на пол.
Села в том углу, где она складывала своё добро. Когда отодвигала бумажки и тряпки, она протестующе взвизгнула, ударила меня по руке когтистой лапой. Но я всё-таки вторглась, подтянула Агашу к себе, недовольную, раздражённую, и вдохнула сурчиный запах, напомнивший о Тише.
Я придерживала её под мышки. Лапы оставались свободными, она могла оцарапать мне лицо, и я наклонилась, предпочитая подставить под её лапы темя. Агаша сердито таращилась в упор.
Не зная, как расположить её к себе, я по какому-то наитию зубами слегка сжала ей верхнюю губу. И вдруг под моими ладонями перестали нервно напрягаться её мышцы, и Агаша закрыла глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33