— Зачем тебе были нужны деньги, Тодди? — спросил следователь.
— Я хотел разбогатеть… иметь деньги на черный день… не для себя… — сквозь слезы добавил Тодди.
В устремленном на него взгляде, кроме суровости, Тодди уловил снисхождение и теплоту. О! Тодди готов сделать все, все, все, только бы загладить свою вину!
— Господин следователь! Папа! Дедушка! Простите! Я больше не буду, я исправлюсь. Ведь я хотел только на черный день… на черный день, — рыдал Тодди…
Взрослые молчали, но каждый из них по-своему глубоко переживал горе и отчаяние Тодди.
— Не плачь, мальчик, не плачь… — следователь мягко притянул Тодди к себе. — Не надо думать о черных днях… В нашей стране дети не должны знать черных дней. Для них — радость и любовь. Прекрасные, мудрые люди нашей страны живут и работают для того, чтобы не только наши дети, но дети всего человечества забыли о черных днях…
Глава XIII. ЗИМНИЕ ДНИ

Декабрь. Холодно и снежно.
Замерзли бурливые речки. Застыли прозрачные воды лесных ламбушек. Их не отличить от маленьких лесных полянок. Все бело.
Сухая, каменистая земля нарядилась в белый пушистый тулуп, расшитый узкими ленточками лыжных следов.
Голубовато-серой парчой мерцает среди темных оснеженных деревьев ледяная дорога.
Тяжелые панко-реги, трактор с прицепом и простые крестьянские сани растянулись по всей ледянке.
Они везут длинные бревна на лесную биржу, на берег озера, к плотбищу. Сложенные в штабели, бревна останутся там до весны.
А весной, когда солнышко растопит лед, сплавщики длинными баграми столкнут их в воду. Только часть бревен пойдет свободно, «молем». А другую, большую часть, сплавщики пропустят через сплоточный стан.
Бревна, связанные громадными цепями в аккуратные пачки, потянутся за варповальной лодкой. Лодка перетащит бревна в другой конец озера, на лесопильный завод. На заводе их распилят. И вместо черных бревен получатся душистые гладкие доски и бруски.
Их отправят в разные концы нашей страны и за границу. И все будут строить, строить… «Только мы больше всех!» — как уверяет Юрики.
Обгоняя транспорт, мчит легкие сани маленькая, шустрая лошаденка.
Седока почти не видно. Он утонул в массе всяких пакетов, свертков, ящичков и узелков. Придерживая все это добро локтями и спиной, он весело отвечает на приветствия лесорубов и возчиков.
— Вы из города, Иван Фомич? — кричат ему лесорубы.
— Из города, — отвечает учитель и придерживает вожжи. Лошаденка с разбегу уткнулась мордой в сани молодого возчика.
— Это вы для елки накупили столько добра?
— Для елки, — улыбаясь, отвечает учитель.
— И танцы будут?
— Будут.
— А нам можно прийти? — допытывается молодой возчик.
— Можно, если ребята пригласят, — смеется Иван Фомич.
— Эй, пропустите учителя! — звучат в морозном воздухе грубоватые голоса.
Передние сворачивают немного в сторону.
Лошаденка учителя вырвалась вперед и помчалась к поселку лесорубов.
Самого поселка еще не было видно. Только дымки жарко горящих очагов поднимались из-за леса в небо прямыми столбами.
Суровая зима нахлобучила снежные шапки на высокие, светлые избы и просторные бараки. Черные низенькие бани на задах совсем потонули в снегу.
Учитель проехал поселок и, нигде не останавливаясь, направил лошадь к школе.
Застыло озеро. Все в торосах. Оно кажется огромным вздыбленным полем…
Крутой, скалистый берег детвора использовала как горку для катанья. Десятки ребячьих ног и саней отполировали узенькую дорожку, идущую по самому краю обрыва. Она обледенела и сделалась очень скользкой.
Кататься с обрыва — страшно и весело. Чуть тронешь сани, они скользнут вниз… и летишь, летишь — дух захватывает. Если не перевернешься, можно вылететь на самую середину озера. Очень здорово!
А вот забираться на обрыв — трудно. Лезешь, лезешь, поскользнешься — и обратно.
Юрики уже второй раз поднимается и не может удержаться. Он падает и скользит вниз, сбивает с ног идущих за ним ребят, и все они вместе катятся под горку со своими салазками.
Юрики жарко. Он сдвинул на затылок шапку и тяжело дышит.
Ему смешно… Его узенькие серые глаза на чуть скуластом лице делаются еще уже, а на коротком носу собираются морщинки.
— Товарищи-танки, за мной! — стоя на четвереньках, командует Юрики.
Он поднялся на ноги, сделал движение вперед — и снова поскользнулся.
Анни успела схватить его за воротник и, так держа, помогла овладеть высотой.
На самом верху следовавший за командиром танк — рыженькая Мери — шлепнулся на дорожку, грозя сбить всю колонну.
— Держись!.. — протянул ей Юрики свою ногу. Мери изо всей силы вцепилась в валенок. Он легко соскочил с Юрикиной ноги, и Мери, сбивая остальных, скользнула вниз вместе с валенком.
— Едет! — закричал с вершины сосны Тяхтя.
В одну секунду вся детвора понеслась навстречу учителю.
— А я-то… А меня?! Мери, Анни! — кричал Юрики, прыгая на одной ноге. Но его никто не слышал.
Впереди всех мчалась вожатая Анни, а за нею сыпалось все звено.
Среди деревьев показались лошадка и сам учитель.
— Иван Фомич! Здравствуйте! С приездом! — зазвенели ему навстречу ребячьи голоса.
— Здравствуйте, ребята! — заулыбался учитель и остановил лошадь.
Первой подбежала Анни:
— Ну что, приедут на елку?
— Приедут.
— Много?
— Один, зато с собакой Диком…
— Онни Лумимиези?
— Да!
— Почему один? Мало! — теребили учителя ребята.
— Мало?! — возмутился Иван Фомич. — А приглашений у них сколько? Вы думаете, у нас у одних елка?
— Так ведь и пограничников много, — не уступали ребята.
— Не так много. Но ведь кому-либо надо остаться и границу стеречь, — улыбаясь, говорил учитель.
— И в праздники?!
— Да, в такие дни пограничники должны быть особенно бдительны.
— Почему? — округлила свои и без того большие глаза Мери.
— Ну, враг подкрадется к нашей границе, послушает: все поют, танцуют, веселятся… «А не отправились ли в гости к ребятам все пограничники?» — подумает он, и шасть к нам, в Советский Союз…
— Ну, больно много не погуляет, зацапают, — уверенно заявил Тяхтя.
— А вдруг сюда к нам забежит какой-нибудь! — со страхом и тайной надеждой сказал подоспевший Юрики и взглянул на Ивана Фомича.
Учитель подумал.
— Едва ли. Но все бывает… Ребята! А как здоровье Тодди?
— Лучше! — ответили все сразу.
Тодди простудился в тот тяжкий день и серьезно заболел.
Когда он в первый раз после тяжелого бреда открыл глаза, то увидел подле себя дедушку. На табурете, покрытом салфеткой, стояли пузырьки с лекарством, чашка с горячим молоком, лежал градусник, и между всем этим — большой-большой, с детскую голову, апельсин…
— Это тебе от Ивана Фомича. Он сегодня из города привез, — сказал дедушка.
Тодди улыбнулся.
Окно замерзло и сделалось пушистым-пушистым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33