– Да, дела... - протянул Кустодиев, подумав обо всем этом; и вдруг пропал трепет перед высокими натурщиками, смелее заработало воображение, и появились первые линии на бумаге.
После того как закончилось заседание, Репин встретился с консультантами Бобринским и Любимовым.
– Необходимо, чтобы члены Совета приходили и позировали на тех же местах, в тех же костюмах... - сказал он.
– Это невозможно, Илья Ефимович, - ответил граф Бобринский. "Большие" мундиры надеваются лишь по торжественным дням. В обычные же дни малые мундиры.
Репин продолжал фельдмаршальским тоном:
– Далее. Мне необходимо как-то разобраться в этом обилии орденов, наград, лент. Надо составить список отличий. Вы поможете мне охарактеризовать каждого. К писанию картины мы приступим не скоро. Сейчас, пока члены Совета в Петербурге, будем делать отдельные портреты.
– Хорошо, господин Репин, - живо отвечал Любимов. - Вы можете присутствовать на заседаниях Совета. И конечно, по согласованию господа будут приходить позировать. В конце концов мы познакомим вас с каждым из присутствующих.
Куликов и Кустодиев, привыкшие видеть своего учителя добродушным, снисходительным, не узнавали его в эти дни. Обычно в академических классах он ходил, поглядывал через плечо ученика, помалкивал и лишь иногда замечал что-нибудь вроде: "Сами, сами, ну, думайте", "Не слушайте никого, голубок, и с Поленова не списывайте". Не любил нравоучений, приказаний. А в эти дни Репин был, пожалуй, крут и говорил тоном классного наставника.
Когда проявили негатив и напечатали большую фотографию, Репин радовался как ребенок: снимок получился хороший. А потом приуныл.
– Видите, что получается, - говорил он, - на переднем плане лица крупные, а на заднем мелкие. Царь еле виден. Уже на втором плане никого узнать невозможно. Придется поломать голову над перспективой...
Репин то ходил гоголем, то с тоской осматривал круглый зал, мучительно морща лоб.
На каждого члена Совета он завел графу для записей и стал заносить туда характерные описания. О тех, кто ни разу не выступал, - "немые". О Победоносцеве, который ходил в редких для того времени круглых очках: "Так совсем сова, удлинить очки". О графе Игнатьеве: "Гастроном, глаза хитрые, умные". Про сидевшего рядом с Игнатьевым: "Сперва баки - потом лицо".
...Однажды жители Васильевского острова стали свидетелями того, как громадный автомобиль - это одно уже останавливало зевак - вез трех пассажиров, которые поддерживали нечто плоское, длинное, закрытое листами бумаги. У Мариинского дворца автомобиль издал звук, похожий на выстрел. И ко дворцу понесли огромный холст. Его установили в комнате за портьерой, по соседству с залом заседаний Государственного Совета.
Репин был в тот день затаенно весел. Когда установили холст, он встал на складную скамеечку и сказал:
– Мы будем делать все по-другому. Теперь мне ясно. Надо смотреть на Залу с нескольких точек. Это даст нам возможность увеличить лица заднего плана.
С губ Кустодиева готов был сорваться вопрос: "Как же так, Илья Ефимович? Мы столько работали, вычерчивая перспективу, и все зря?"
Все чувствовали, сколь значителен этот момент. Обычно словоохотливый, Репин на этот раз ни о чем не говорил. Величественно, как на параде, широким движением он поднял руку и поставил углем точку, под ней кружок.
– Это исток картины. Отсюда она пойдет по всем направлениям. Кружок место государя, - сказал Репин.
Он наметил горизонтальные линии и несколько вертикальных, похожих на меридианы. Показал место стола - круглого огромного стола, вокруг которого должны были концентрироваться фигуры.
Кустодиев писал в те дни:
"Время провожу довольно однообразно. С 10 часов иду в Совет, и до 4-х там работаем". И дальше: "Самая картина только началась, и начинается интерес к ней, и работаем мы с удовольствием".
В те дни Репин лучился морщинками и шутил не без самодовольства: "Совет-то Государственный, а для вас советы важнее мои, негосударственные. Так?"
Действительно, работа над картиной "Заседание Государственного Совета" стала для Кустодиева второй академией.
Совет негосударственный
Каждый день - по пять часов стояние перед мольбертом. (У Репина все больше болела правая рука, и он теперь учился работать левой.)
Каждый день - "свидание" с государственными "натурщиками".
Каждый день - старание разгадать, уловить какую-то индивидуальность под непроницаемой маской.
Каждый день - изнурительный бой, где оружием служит кисть и палитра.
И так второй год подряд.
Сколько здесь мук и трудностей, столько же радости от работы.
Чтобы уравновесить и оживить композицию из десятков сидящих фигур, Репин предложил слева изобразить во весь рост графа Бобринского, а справа служащего канцелярии. В центре стоял государственный секретарь Плеве, читающий высочайший указ. Если три стоящие фигуры мысленно соединить, образуется треугольник, который дает ощущение пространства. Это прекрасно выявило перспективу. И еще существенную деталь внес Репин: решил, что служащий с перьями в руках должен идти через зал по диагонали. Это внесло легкое неуловимое движение во всю картину.
Да, Репин был Репин! Он гениально нашел композицию. Что касается портретов работы учеников, он не делал мелких подсказок помощникам. Решал, кому кого писать, определял позу, мог забраковать готовый портрет. Но не переписывал того, что делали помощники. Все три художника могли писать одно и то же лицо. Репин писал Игнатьева, Половцева, Бобринского, Витте, и Кустодиев тоже. Кого переносить на холст - решал учитель.
Глядя на подмалевок какого-нибудь кустодиевского портрета, Репин мог проходя заметить:
– Недурно-с, недурно-с. Теперь не мельчите, форму обобщайте. Поверхность нечего дробить. Не испортите - хорош будет...
Однажды великий князь попросил разрешения посмотреть картину. Репин недовольно, молча откинул занавес.
– Изумительнэ, Илья Ефимович! - воскликнул князь. - Под вашей волшебной кистью как бы из ничего рождается целый мир. Да это совсем как в Книге бытия. О, я узнаю уже многих... А как значительно лицо у этого советника, что напротив Половцева сидит, не правда ли?
– Да, - неопределенно ответил Репин, всякий раз раздражаясь при необходимости объяснять, говорить что-то возле незаконченной картины.
Работа шла трудно и нервно. Все трое уставали, и однажды Репин сказал:
– А что, братцы, ежели мы забастуем? Возьмем отпуск месяца на два-три - и кто куда.
Куликов, который часто побаливал в ненастном городе, мечтал уехать к себе в родной Муром.
– В самом деле! - подхватил Кустодиев. - Как хорошо бы теперь в Семеновском пописать этюды к конкурсной картине...
У него были и особые причины радоваться отъезду из столицы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36