Нельзя путать понятия «сложно» и «трудно». Надо научиться мыслить, более того, властвовать над своими мыслями. Тогда не будет пустых страхов и тревог.
Уже одно то, как он выходил на сцену Политехнического музея, говорило о многом. Его походка, голос, манеры выражали уверенность в себе и внутреннюю силу.
Публичные выступления Ландау — фейерверк острот, шуток и блестяще сформулированных положений. Вряд ли его ораторское искусство было врождённым даром. Вероятно, он выработал это, как волю, раскованность и многое другое.
Мне посчастливилось присутствовать на выступлении Льва Давидовича в Центральном доме литераторов. Писатели были потрясены, услышав, что наука уже обогнала фантазию:
– Сейчас человек может работать сознанием там, где его воображение бессильно.
Выступление прерывалось аплодисментами: это была прекрасная аудитория, сумевшая оценить каждую реплику.
– Не надо относиться слишком трагически к изданию нелепой книги. Она ведь никому не причинила вреда. И вообще лучше напечатать десять неполноценных книг, чем не напечатать одной хорошей.
Столь же успешным было выступление Дау перед актерами, когда Юрий Алексеевич Завадский готовил спектакль об учёных и пригласил его на встречу с коллективом театра. Монолог Ландау был прекрасен:
«Никто не предлагает изучать физику по романам. Но писатель обязан достоверно изображать научный процесс и самих учёных. Среди научных работников много весёлых, общительных людей, не надо изображать их угрюмыми бородатыми старцами, проводящими большую часть жизни у книжных полок, на верхней ступеньке стремянки с тяжёлым фолиантом в руках. Жаль смотреть на беднягу, особенно если он вознамерился узнать что-то новое из этой старинной книги. Новое содержится лишь в научных журналах. Я забыл упомянуть ещё одну черту допотопного профессора: он обязательно говорит «батенька» своим молодым ассистентам. Писатели и режиссеры пока ещё плохо знают мир людей науки, писатели и режиссёры, по-видимому, считают, что расцвет научной деятельности наступает после восьмидесяти лет и сама эта деятельность превращает тех, кто ею занимается, в нечто «не от мира сего». Самое ужасное, что стараниями театра и кино этот образ вошёл в сознание целого поколения. Между тем настоящие деятели науки влюблены в науку, поэтому они никогда не говорят о ней в высокопарных выражениях, как это часто бывает на сцене. Говорить о науке торжественно — абсолютно неприлично. В жизни это выглядело бы дико. В жизни ничего подобного не случается».
Когда же у Льва Давидовича спрашивали о его работе, он отвечал предельно просто и понятно:
«Я — физик-теоретик. По-настоящему меня интересуют только неразгаданные явления. В этом и состоит моя работа».
Дау умел расслабляться после многочасовой работы, отключался от серьёзных мыслей и переходил к стихам, частушкам, дурачился. Он всячески подчеркивал свою независимость, в особенности в молодые годы. Когда в Харькове, в УФТИ, ввели пропуска, он возмутился и в знак протеста наклеил на своем пропуске вместо фотографии вырезанное из журнала изображение обезьянки. И потом ещё удивлялся, что его с таким пропуском не пустили в здание института.
Он никогда не принуждал себя сидеть на нудных собраниях, считая это верхом неприличия. Вообще всяческие «так принято» отвергались с ходу. «Всё, что нудно, — очень вредно», — говорил Дау. Если, скажем, ему не нравился фильм или спектакль, его нельзя было удержать в зале никакими силами, он вставал и уходил.
Какой ажиотаж вызвал приезд в институт Евгения Евтушенко!
– У него есть очень хорошие стихи, читает он их бесподобно, ну, а гражданское мужество Евтушенко вызывает глубочайшее уважение, — сказал Дау после выступления поэта.
И добавил:
– Мы все должны снять шляпы перед этим поэтом!
Дау потирал руки от удовольствия и повторял, что России всегда везло на поэтов, что у нас они никогда не переведутся.
Его поражала способность поэтов находить особые черты характера, подмечать самую суть явления. Как-то речь зашла об ожидании больших перемен в недалёком будущем, на что Дау возразил:
– Обо всём этом Огарёв написал ещё в прошлом веке:
Кругом осталось всё, как было,
Всё так же пошло, так же гнило,
Всё так же канцелярский ход
Вертел уродливой машины
Самодержавные пружины;
Карал за мысль, душил народ.
Можно добавить, что слова эти оказались действительно пророческими на все времена.
Мне бы хотелось упомянуть о том, что интерес Дау к литературе не ограничивался одной поэзией. Однажды он наткнулся на дивную строчку у Оскара Уайльда: «В России всё возможно, кроме реформ».
– Нет, но откуда он это узнал? Ведь как в воду глядел! — хохотал Дау.
Читал он из английских классиков чаще всего именно Уайльда, что только подтверждает его любовь к поэзии: проза Уайльда мелодична, её так и хочется читать вслух. Что он и делал.
Он был внимателен и заботлив со своей матерью и часто приезжал к ней в Ленинград. Однажды он спросил у матери:
– Мама, ты счастлива с отцом?
– Как тебе сказать… Мы прожили жизнь тихо, мирно.
– Это я знаю. Я не о том. А любовь, такая чтобы сметала все преграды?
– У тебя книжные понятия о жизни.
– Да, может быть, но… — он смущённо умолк.
Любовь Вениаминовна посмотрела на сына очень внимательно:
– Что ты ещё придумал?
– Да ничего…
– Нет уж, говори, если начал.
– Я подумал, может быть, я дитя тайной любви? Мои чувства к тебе от этого никак не изменились бы.
– Ничего похожего! Ты сын своего отца. И вообще, должна тебе сказать, что муж, дети, работа — это полная жизнь, поверь мне.
– А страсть? Настоящая, сильная страсть?
– Нет, Лев. Такой страсти не было.
– Ни разу в жизни?
– Ни разу в жизни.
– Почему?
– Наверно, не представилось случая.
– Так надо было искать!
Этот разговор Любовь Вениаминовна запомнила слово в слово и впоследствии пересказала его моей маме, с которой была в большой дружбе.
Дау был гостеприимен и, когда к Коре приходили знакомые, чаще всего принимал участие в разговоре. Поговорив с кориной портнихой, он к удивлению своему обнаружил, что она убеждена, будто иностранцев возят в автобусах по городу, чтобы показывать их москвичам.
Её огорчало, что к ним в Бутырки их никогда не привозят.
–– Нет, Муся, их катают в автобусах, чтобы они увидели город, а у вас в Бутырках кроме тюрьмы смотреть нечего.
Однажды в институт приехал писатель Леонид Леонов и попросил, чтобы его проводили в кабинет академика Ландау. Они довольно долго беседовали с глазу на глаз. Ландау вежливо проводил гостя и его обступили сгоравшие от любопытства сотрудники.
– Зачем он приезжал?
– Он хотел узнать, где находится граница между веществом и антивеществом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Уже одно то, как он выходил на сцену Политехнического музея, говорило о многом. Его походка, голос, манеры выражали уверенность в себе и внутреннюю силу.
Публичные выступления Ландау — фейерверк острот, шуток и блестяще сформулированных положений. Вряд ли его ораторское искусство было врождённым даром. Вероятно, он выработал это, как волю, раскованность и многое другое.
Мне посчастливилось присутствовать на выступлении Льва Давидовича в Центральном доме литераторов. Писатели были потрясены, услышав, что наука уже обогнала фантазию:
– Сейчас человек может работать сознанием там, где его воображение бессильно.
Выступление прерывалось аплодисментами: это была прекрасная аудитория, сумевшая оценить каждую реплику.
– Не надо относиться слишком трагически к изданию нелепой книги. Она ведь никому не причинила вреда. И вообще лучше напечатать десять неполноценных книг, чем не напечатать одной хорошей.
Столь же успешным было выступление Дау перед актерами, когда Юрий Алексеевич Завадский готовил спектакль об учёных и пригласил его на встречу с коллективом театра. Монолог Ландау был прекрасен:
«Никто не предлагает изучать физику по романам. Но писатель обязан достоверно изображать научный процесс и самих учёных. Среди научных работников много весёлых, общительных людей, не надо изображать их угрюмыми бородатыми старцами, проводящими большую часть жизни у книжных полок, на верхней ступеньке стремянки с тяжёлым фолиантом в руках. Жаль смотреть на беднягу, особенно если он вознамерился узнать что-то новое из этой старинной книги. Новое содержится лишь в научных журналах. Я забыл упомянуть ещё одну черту допотопного профессора: он обязательно говорит «батенька» своим молодым ассистентам. Писатели и режиссеры пока ещё плохо знают мир людей науки, писатели и режиссёры, по-видимому, считают, что расцвет научной деятельности наступает после восьмидесяти лет и сама эта деятельность превращает тех, кто ею занимается, в нечто «не от мира сего». Самое ужасное, что стараниями театра и кино этот образ вошёл в сознание целого поколения. Между тем настоящие деятели науки влюблены в науку, поэтому они никогда не говорят о ней в высокопарных выражениях, как это часто бывает на сцене. Говорить о науке торжественно — абсолютно неприлично. В жизни это выглядело бы дико. В жизни ничего подобного не случается».
Когда же у Льва Давидовича спрашивали о его работе, он отвечал предельно просто и понятно:
«Я — физик-теоретик. По-настоящему меня интересуют только неразгаданные явления. В этом и состоит моя работа».
Дау умел расслабляться после многочасовой работы, отключался от серьёзных мыслей и переходил к стихам, частушкам, дурачился. Он всячески подчеркивал свою независимость, в особенности в молодые годы. Когда в Харькове, в УФТИ, ввели пропуска, он возмутился и в знак протеста наклеил на своем пропуске вместо фотографии вырезанное из журнала изображение обезьянки. И потом ещё удивлялся, что его с таким пропуском не пустили в здание института.
Он никогда не принуждал себя сидеть на нудных собраниях, считая это верхом неприличия. Вообще всяческие «так принято» отвергались с ходу. «Всё, что нудно, — очень вредно», — говорил Дау. Если, скажем, ему не нравился фильм или спектакль, его нельзя было удержать в зале никакими силами, он вставал и уходил.
Какой ажиотаж вызвал приезд в институт Евгения Евтушенко!
– У него есть очень хорошие стихи, читает он их бесподобно, ну, а гражданское мужество Евтушенко вызывает глубочайшее уважение, — сказал Дау после выступления поэта.
И добавил:
– Мы все должны снять шляпы перед этим поэтом!
Дау потирал руки от удовольствия и повторял, что России всегда везло на поэтов, что у нас они никогда не переведутся.
Его поражала способность поэтов находить особые черты характера, подмечать самую суть явления. Как-то речь зашла об ожидании больших перемен в недалёком будущем, на что Дау возразил:
– Обо всём этом Огарёв написал ещё в прошлом веке:
Кругом осталось всё, как было,
Всё так же пошло, так же гнило,
Всё так же канцелярский ход
Вертел уродливой машины
Самодержавные пружины;
Карал за мысль, душил народ.
Можно добавить, что слова эти оказались действительно пророческими на все времена.
Мне бы хотелось упомянуть о том, что интерес Дау к литературе не ограничивался одной поэзией. Однажды он наткнулся на дивную строчку у Оскара Уайльда: «В России всё возможно, кроме реформ».
– Нет, но откуда он это узнал? Ведь как в воду глядел! — хохотал Дау.
Читал он из английских классиков чаще всего именно Уайльда, что только подтверждает его любовь к поэзии: проза Уайльда мелодична, её так и хочется читать вслух. Что он и делал.
Он был внимателен и заботлив со своей матерью и часто приезжал к ней в Ленинград. Однажды он спросил у матери:
– Мама, ты счастлива с отцом?
– Как тебе сказать… Мы прожили жизнь тихо, мирно.
– Это я знаю. Я не о том. А любовь, такая чтобы сметала все преграды?
– У тебя книжные понятия о жизни.
– Да, может быть, но… — он смущённо умолк.
Любовь Вениаминовна посмотрела на сына очень внимательно:
– Что ты ещё придумал?
– Да ничего…
– Нет уж, говори, если начал.
– Я подумал, может быть, я дитя тайной любви? Мои чувства к тебе от этого никак не изменились бы.
– Ничего похожего! Ты сын своего отца. И вообще, должна тебе сказать, что муж, дети, работа — это полная жизнь, поверь мне.
– А страсть? Настоящая, сильная страсть?
– Нет, Лев. Такой страсти не было.
– Ни разу в жизни?
– Ни разу в жизни.
– Почему?
– Наверно, не представилось случая.
– Так надо было искать!
Этот разговор Любовь Вениаминовна запомнила слово в слово и впоследствии пересказала его моей маме, с которой была в большой дружбе.
Дау был гостеприимен и, когда к Коре приходили знакомые, чаще всего принимал участие в разговоре. Поговорив с кориной портнихой, он к удивлению своему обнаружил, что она убеждена, будто иностранцев возят в автобусах по городу, чтобы показывать их москвичам.
Её огорчало, что к ним в Бутырки их никогда не привозят.
–– Нет, Муся, их катают в автобусах, чтобы они увидели город, а у вас в Бутырках кроме тюрьмы смотреть нечего.
Однажды в институт приехал писатель Леонид Леонов и попросил, чтобы его проводили в кабинет академика Ландау. Они довольно долго беседовали с глазу на глаз. Ландау вежливо проводил гостя и его обступили сгоравшие от любопытства сотрудники.
– Зачем он приезжал?
– Он хотел узнать, где находится граница между веществом и антивеществом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28