При этих словах папа повернулся к одному своему приближенному и сказал: «Пусть Бенвенуто получит помилование без темницы; поэтому пусть ему выправят его указ, чтобы все было в порядке». Когда выправили указ, папа его снова подписал; его отметили в Капитолии; затем, в назначенный день, посреди двух дворян, я с большим почетом шел в процессии и получил полное помилование.
LXXXIV
Четыре дня затем спустя меня схватила превеликая лихорадка с ознобом неописуемым; и, слегши в кровать, я сразу же почел себя смертным. Я велел позвать первейших римских врачей, среди каковых был некий маэстро Франческо да Норча, врач старейший и величайшей славы, какой только имелся в Риме. Я рассказал этим сказанным врачам, какая я думал, что была причина моей великой болезни, и что я хотел было, чтобы мне пустили кровь, но что мне отсоветовали; и что если еще не поздно, я просил их, чтобы они мне ее пустили. Маэстро Франческо ответил, что пускать кровь сейчас нехорошо, а тогда хорошо было и что у меня бы никакой болезни и не было; а теперь необходимо лечить меня другим путем. И вот принялись меня лечить со всем усердием, с каким только могли и умели; и я с каждым днем быстро плошал, так что неделю спустя болезнь возросла настолько, что врачи, отчаявшись в этом предприятии, распорядились, чтобы меня ублажали и чтобы мне давали все, о чем я попрошу. Маэстро Франческо сказал: «Пока есть дыхание, зовите меня во всякое время, потому что нельзя угадать, что может сделать природа в такого рода молодом человеке; а если случится, что он обомрет, примените ему эти пять средств одно за другим и пошлите за мной, и я приду в любой час ночи; потому что мне приятнее было бы спасти этого, чем какого бы то ни было кардинала в Риме». Каждый день приходил меня навестить два-три раза мессер Джованни Гадди, и всякий раз брал в руки какую-нибудь из этих моих красивых пищалей, или кольчуг, или шпаг и постоянно говорил: «Это красивая вещь, а эта еще красивее». И то же про другие мои модельки и вещицы; так что он мне надоел. И с ним приходил некий Маттио Францези, у которого был такой вид, словно и он тоже ждет не дождется, чтобы я умер; не потому, чтобы он имел что-нибудь получить после меня, но ему словно хотелось того, чего явно весьма желал мессер Джованни. Со мной был этот Феличе, уже сказанный мой товарищ, каковой мне оказывал величайшую помощь, какую только может оказать на свете один человек другому. Природа была ослаблена и измождена совсем; и во мне не оставалось настолько силы, чтобы, испустив дыхание, снова его вобрать; но все же крепость мозга была сильна, как бывала, как когда я не хворал. И хотя я был, таким образом, в уме, ко мне приходил к постели ужасный старик, который хотел затащить меня силой в свою огромнейшую лодку; поэтому я звал этого моего Феличе, чтобы он подошел ко мне и прогнал прочь этого старого мошенника. Этот Феличе, который был со мной преласков, подбегал плача и говорил: «Убирайся, старый предатель! Ты хочешь отнять у меня самое дорогое!» Тогда мессер Джованни Гадди, который тут же присутствовал, говорил: «Бедняга бредит, еще осталось несколько часов». А этот другой, Маттио Францези, говорил: «Он читал Данте, и в этой великой немощи ему это и примерещилось». И говорил этак, смеясь: «Убирайся, старый мошенник, и не приставай к нашему Бенвенуто». Видя, что надо мной потешаются, я повернулся к мессер Джованни Гадди и ему сказал: «Дорогой мой хозяин, знайте, что я не брежу и что это все правда с этим стариком, который так ко мне пристает; но вы бы гораздо лучше сделали, если бы убрали от меня этого несчастного Маттио, который смеется над моей бедой; и раз ваша милость удостаивает меня того, чтобы я ее видел, то вам бы следовало приходить сюда с мессер Антонио Аллегретти, или с мессер Аннибаль Каро, или с кем-нибудь еще из ваших даровитых друзей, которые люди другого вежества и другого ума, чем это животное». Тогда мессер Джованни сказал, ради шутки, этому Маттио, чтобы он убирался от него навсегда; но так как Маттио смеялся, то шутка стала вправду, потому что мессер Джованни не пожелал его больше видеть и велел позвать мессер Антонио Аллегретти, и мессер Лодовико, и мессер Аннибаль Каро. Когда пришли эти достойные люди, я возымел превеликое облегчение и долго побеседовал с ними в разумении, хоть и упрашивая Феличе, чтобы он прогнал прочь старика. Мессер Лодовико спрашивал меня, что мне видится и каков он собой. В то время как я ему ясно рисовал его словами, этот старик хватал меня за руку и силой тащил меня к себе; поэтому я кричал, чтобы мне помогли, потому что он хочет бросить меня под палубу в эту свою ужасающую лодку. Едва я сказал это последнее слово, на меня нашло превеликое изнеможение, и мне показалось, что он меня бросает в эту лодку. Говорят, что тогда в этом обмороке, что я метался и что я наговорил дурных слов мессер Джованни Гадди, что он, мол, приходит меня грабить, а вовсе не из жалости какой; и много других грубейших слов, которые заставили устыдиться сказанного мессер Джованни. Потом говорят, что я затих, как мертвый; и, прождав больше часа, чувствуя, что я холодею, они оставили меня якобы мертвого. И когда они вернулись к себе домой, об этом узнал этот Маттио Францези, каковой и написал во Флоренцию мессер Бенедетто Варки, моему дражайшему другу, что в таком-то часу ночи они видели, как я умер. Поэтому этот великий талант, мессер Бенедетто, и превеликий мой друг, на не бывшую, но все же мнившуюся смерть написал удивительный сонет, каковой будет помещен в своем месте. Прошло больше трех долгих часов, прежде чем я пришел в себя; и, применив все средства вышесказанного маэстро Франческо, видя, что я не прихожу в чувство, Феличе мой дражайший бросился бегом к дому маэстро Франческо да Норча и так стучал, что разбудил его и поднял, и плача просил его, чтобы он пришел на дом, потому что он думает, что я умер. На что маэстро Франческо, который был превспыльчив, сказал: «Сынок, что, по-твоему, мне там делать, если я приду? Если он умер, мне его жаль еще больше, чем тебе; или ты думаешь, что, с моей медициной, если я приду, я могу дунуть ему в задницу и оживить его тебе?» Видя, что бедный юноша уходит плача, он его окликнул и дал ему некое масло, чтобы помазать мне пульсы и сердце, и чтобы мне стиснули как можно крепче мизинцы на ногах и на руках; и что если я приду в себя, то чтобы сразу же послали за ним. Вернувшись, Феличе сделал все, как маэстро Франческо ему сказал; и так как уже почти рассвело, и им казалось, что нет надежды, они распорядились приготовить саван и обмыть меня. Вдруг я пришел в чувство и позвал Феличе, чтобы он скорее прогнал прочь этого старика, который ко мне пристает. Каковой Феличе хотел послать за маэстро Франческо; и я сказал, чтобы он не посылал, а чтобы, подошел сюда ко мне, потому что этот старик сразу уходит и боится его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
LXXXIV
Четыре дня затем спустя меня схватила превеликая лихорадка с ознобом неописуемым; и, слегши в кровать, я сразу же почел себя смертным. Я велел позвать первейших римских врачей, среди каковых был некий маэстро Франческо да Норча, врач старейший и величайшей славы, какой только имелся в Риме. Я рассказал этим сказанным врачам, какая я думал, что была причина моей великой болезни, и что я хотел было, чтобы мне пустили кровь, но что мне отсоветовали; и что если еще не поздно, я просил их, чтобы они мне ее пустили. Маэстро Франческо ответил, что пускать кровь сейчас нехорошо, а тогда хорошо было и что у меня бы никакой болезни и не было; а теперь необходимо лечить меня другим путем. И вот принялись меня лечить со всем усердием, с каким только могли и умели; и я с каждым днем быстро плошал, так что неделю спустя болезнь возросла настолько, что врачи, отчаявшись в этом предприятии, распорядились, чтобы меня ублажали и чтобы мне давали все, о чем я попрошу. Маэстро Франческо сказал: «Пока есть дыхание, зовите меня во всякое время, потому что нельзя угадать, что может сделать природа в такого рода молодом человеке; а если случится, что он обомрет, примените ему эти пять средств одно за другим и пошлите за мной, и я приду в любой час ночи; потому что мне приятнее было бы спасти этого, чем какого бы то ни было кардинала в Риме». Каждый день приходил меня навестить два-три раза мессер Джованни Гадди, и всякий раз брал в руки какую-нибудь из этих моих красивых пищалей, или кольчуг, или шпаг и постоянно говорил: «Это красивая вещь, а эта еще красивее». И то же про другие мои модельки и вещицы; так что он мне надоел. И с ним приходил некий Маттио Францези, у которого был такой вид, словно и он тоже ждет не дождется, чтобы я умер; не потому, чтобы он имел что-нибудь получить после меня, но ему словно хотелось того, чего явно весьма желал мессер Джованни. Со мной был этот Феличе, уже сказанный мой товарищ, каковой мне оказывал величайшую помощь, какую только может оказать на свете один человек другому. Природа была ослаблена и измождена совсем; и во мне не оставалось настолько силы, чтобы, испустив дыхание, снова его вобрать; но все же крепость мозга была сильна, как бывала, как когда я не хворал. И хотя я был, таким образом, в уме, ко мне приходил к постели ужасный старик, который хотел затащить меня силой в свою огромнейшую лодку; поэтому я звал этого моего Феличе, чтобы он подошел ко мне и прогнал прочь этого старого мошенника. Этот Феличе, который был со мной преласков, подбегал плача и говорил: «Убирайся, старый предатель! Ты хочешь отнять у меня самое дорогое!» Тогда мессер Джованни Гадди, который тут же присутствовал, говорил: «Бедняга бредит, еще осталось несколько часов». А этот другой, Маттио Францези, говорил: «Он читал Данте, и в этой великой немощи ему это и примерещилось». И говорил этак, смеясь: «Убирайся, старый мошенник, и не приставай к нашему Бенвенуто». Видя, что надо мной потешаются, я повернулся к мессер Джованни Гадди и ему сказал: «Дорогой мой хозяин, знайте, что я не брежу и что это все правда с этим стариком, который так ко мне пристает; но вы бы гораздо лучше сделали, если бы убрали от меня этого несчастного Маттио, который смеется над моей бедой; и раз ваша милость удостаивает меня того, чтобы я ее видел, то вам бы следовало приходить сюда с мессер Антонио Аллегретти, или с мессер Аннибаль Каро, или с кем-нибудь еще из ваших даровитых друзей, которые люди другого вежества и другого ума, чем это животное». Тогда мессер Джованни сказал, ради шутки, этому Маттио, чтобы он убирался от него навсегда; но так как Маттио смеялся, то шутка стала вправду, потому что мессер Джованни не пожелал его больше видеть и велел позвать мессер Антонио Аллегретти, и мессер Лодовико, и мессер Аннибаль Каро. Когда пришли эти достойные люди, я возымел превеликое облегчение и долго побеседовал с ними в разумении, хоть и упрашивая Феличе, чтобы он прогнал прочь старика. Мессер Лодовико спрашивал меня, что мне видится и каков он собой. В то время как я ему ясно рисовал его словами, этот старик хватал меня за руку и силой тащил меня к себе; поэтому я кричал, чтобы мне помогли, потому что он хочет бросить меня под палубу в эту свою ужасающую лодку. Едва я сказал это последнее слово, на меня нашло превеликое изнеможение, и мне показалось, что он меня бросает в эту лодку. Говорят, что тогда в этом обмороке, что я метался и что я наговорил дурных слов мессер Джованни Гадди, что он, мол, приходит меня грабить, а вовсе не из жалости какой; и много других грубейших слов, которые заставили устыдиться сказанного мессер Джованни. Потом говорят, что я затих, как мертвый; и, прождав больше часа, чувствуя, что я холодею, они оставили меня якобы мертвого. И когда они вернулись к себе домой, об этом узнал этот Маттио Францези, каковой и написал во Флоренцию мессер Бенедетто Варки, моему дражайшему другу, что в таком-то часу ночи они видели, как я умер. Поэтому этот великий талант, мессер Бенедетто, и превеликий мой друг, на не бывшую, но все же мнившуюся смерть написал удивительный сонет, каковой будет помещен в своем месте. Прошло больше трех долгих часов, прежде чем я пришел в себя; и, применив все средства вышесказанного маэстро Франческо, видя, что я не прихожу в чувство, Феличе мой дражайший бросился бегом к дому маэстро Франческо да Норча и так стучал, что разбудил его и поднял, и плача просил его, чтобы он пришел на дом, потому что он думает, что я умер. На что маэстро Франческо, который был превспыльчив, сказал: «Сынок, что, по-твоему, мне там делать, если я приду? Если он умер, мне его жаль еще больше, чем тебе; или ты думаешь, что, с моей медициной, если я приду, я могу дунуть ему в задницу и оживить его тебе?» Видя, что бедный юноша уходит плача, он его окликнул и дал ему некое масло, чтобы помазать мне пульсы и сердце, и чтобы мне стиснули как можно крепче мизинцы на ногах и на руках; и что если я приду в себя, то чтобы сразу же послали за ним. Вернувшись, Феличе сделал все, как маэстро Франческо ему сказал; и так как уже почти рассвело, и им казалось, что нет надежды, они распорядились приготовить саван и обмыть меня. Вдруг я пришел в чувство и позвал Феличе, чтобы он скорее прогнал прочь этого старика, который ко мне пристает. Каковой Феличе хотел послать за маэстро Франческо; и я сказал, чтобы он не посылал, а чтобы, подошел сюда ко мне, потому что этот старик сразу уходит и боится его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140