— Минутку, мадам!
Я схватил довольно бесцеремонно Полину Яковлевну (еще не зная тогда, что это Полина Яковлевна) за покатые плечи, переставил в сторону. Она залепетала что-то вроде: «Вы? Вы — хозяин? Ой, что же вы делаете!…» Я быстро и молча заскрежетал замками, кое-как справился со всеми тремя и распахнул дверь. Через порожек плеснула клубящаяся вода. Раздался мяучий взвыв-стон, и мой обезумевший Фирс с табуреточки шуганул через всю прихожую на площадку. И тут же, уже в полёте, узрев чужого человека (а чужих он терпеть не мог и трусил), котяра мой мокро-медовый задавленно хрюкнул, отпружинил от цементного пола и взлетел ко мне на шею. Я перехватил его, скрутил, зажал под левой мышкой, бросился вместе с ним по горячему озеру в ванную и перекрыл-заткнул, наконец, дымящийся водопад. Потом сел на край ванны, задрал мокрые туфли на унитаз, приладил Фирсика на коленях и перевёл немного дух. Размеры катастрофы представлялись мне уже вполне.
Послышались шаги-шлепки, и в ванную-парную заглянула «мадам».
— Ужас! Кошмар! Ну, как же можно кран не закрывать? У вас-то хоть пол, а у меня и стены, и потолки — на кухне, в ванной, в прихожей… А я ремонт только-только закончила — трёх строителей нанимала. Сколько денег истратила!
Она вдруг заплакала буквально навзрыд, закрыв лицо перламутровым маникюром. Из-за розовой полы халата выглядывала розовая же, в ямочках, коленка. Да и лицо моей нижней соседки по стояку я уже успел рассмотреть: ничего, симпатичная — крашеная блондинка со светло-карими глазами. Глаза у нее были Фирсикового цвета — медовые.
Но ему-то, Фирсу Иванычу, чувствовалось, соседка как раз не по душе пришлась. Он — уже упоминалось об этом — чужих людей терпеть не мог, а женщин почему-то и на нюх не выносил. Он даже бывшую супружницу мою, когда она заскакивает порой за какой-нибудь юбкой или сумочкой, перестал узнавать и, с прищуром фыркая, исчезает моментально в своей цитадели-ванной, лишь только та появляется на пороге. А в Полине Яковлевне Фирсик сразу унюхал к тому же и самый невыносимый для него человеческий тип — собаковладельца. Да, как выяснилось пятью минутами позже, в квартире под нами помимо субтильной комнатной хозяйки обитало довольно рослое дворовое существо чёрной с подпалинами окраски, с беспрерывно мотающимся от хронического добродушия хвостом и совершенно дикой кличкой — Принтер. «Гм, — удивился я про себя, редкость в наше время — дворняжка в доме».
Но пока было не до нее. Обезобразили мы с Фирсом келью Полины Яковлевны, действительно, на славу. Даже плитка в ванной принялась уже отскакивать. Бедная женщина не переставала всхлипывать и культурно причитать. Я понял, что весь почти отпускной сладкий пирог, от которого успел я откусить лишь три кусочка-дня, придётся докушивать в заляпанной робе строителя.
Прощай наше с Фирсиком лелеемое путешествие в деревню! Ауфвидерзеен окуни, плотвички и лещи; гуд бай — волнушки и маслята; оревуар — черника и лесной орех; счастливо оставаться и прощальное вам «мяу!» — упитанные сельские мышата и вкусные, пьянящие, как валерьянка, воробьи…
Увы, нам, увы!
3
И возвернулась моя стройотрядовская студенческая юность.
К слову, навыков столярно-малярно-сантехнических я никогда не терял, свою берлогу содержал в пристойном виде. Вот и нынче хотел перед деревней провернуть у себя очередную реставрацию. Но пришлось вот повозиться вначале этажом ниже.
Полина Яковлевна трудилась на благо отечества и собственного кармана на дому — в комнате беспрерывно скрипел и попискивал компьютер, стучали клавиши, — поэтому я работал, особенно в первые дни, под строгим хозяйским доглядом. Совал в мои ремонтные дела свой нос, пачкал его алебастром и неугомонный Принтер. Ко мне он привязался с первой же минуты от всей своей собачьей души. Даже исходивший от меня терпкий для пёсьего носа Фирсиковый аромат Принтера не коробил. Впрочем, он ко всему сущему на земле относился, так сказать, с распростёртыми объятиями. Правда, пока я не ляпнул лишнего, рокового для бедного пса словечка, Полина Яковлевна чересчур уж не порицала антисобачье поведение Принтера. Когда в минуты отдыха-перерыва я присаживался на прикрытый газетой табурет и большой щен клал тяжёлую голову ко мне на заляпанные колени, умильным взглядом выпрашивая ласку, Полина Яковлевна вполушутку-вполусерьёз ворчала:
Ишь, сторожевая собака называется! Как же ты, подлый изменник, охранять меня будешь — а? Ну, дармоед! А ещё «Чаппи» да сырой печёнкой его кормлю…
Я оказывался как бы между двух огней. С одной стороны, мне нравился беззлобный пёс, и я был полностью на его стороне. С другой — я с всё большим вниманием и особым интересом поглядывал на хозяйку квартиры. Она ходила дома в неизменном розовом халате, который как-то невзначайно приоткрывал моему холостяцкому жадному взору то аппетитные коленки, то не менее соблазнительную ложбинку в вырезе — там поблёскивал-вспыхивал массивный золотой крестик на цепочке. Да-а, о Полине Яковлевне нельзя было сказать даже в состоянии алкогольного цинизма: мол, дамочка эта уже основательно помята жизнью и потёрта мужиками. Стройна, свежа, прельстительна! Полина Яковлевна влекла меня к себе с каждым днём всё магнитнее, всё жарче. «Эге, думал я, замывая жёлтые круги на потолке и прислушиваясь к собственному сердцу, — неужто?…»
Однажды, уже под конец ремонтной эпопеи, хозяйка пригласила меня на чай — вечером, после смены. Я отмылся дома, переоделся, нацепил галстук, прыснул на платочек одеколона. Фирс, наблюдая мои жениховские сборы, смотрел тигром и неодобрительно мявкал. Я, подчёркнуто игнорируя его, прихватил коробку ассорти и отправился вниз.
Полина Яковлевна, на моё удивление, красовалась всё в том же домашнем интимно-розовом неглиже. В комнате на придвинутом к софе журнальном столике теснились пиалы, блюдца с салатами, сыром, колбасой-салями, печеньем и конфетами, ваза с яблоками, господин Коньяк. Ого! Под столиком лежал Принтер и бил хвостом по ковру. Он обожал конфеты. Хозяйка предложила мне раскупоривать «Белый аист», а сама принялась грациозно разливать чай в пиалы. И вот тут в подвздохе у меня тревожно ёкнуло и сладко защекотало.
Она нагнулась слишком неосмотрительно над столиком, половинки халата сверху разбежались вовсе, и холёные полноватые груди Полины Яковлевны с ярко-пунцовыми сосками открылись взору моему полностью и до конца. Полина Яковлевна тут же спохватилась, зашторилась, а я вынужден был покраснеть и потупиться.
Потом, когда мы пили чай вперемежку со сладко-жгучим «Аистом», руки наши пару раз совсем случайно соприкоснулись. Выяснилось: температура у обоих одинаково повышенная. Полина Яковлевна, откинув прядку с влажного лба, пролепетала томно:
1 2 3 4 5