Пускай ночь помучается, а завтра что-нибудь придумаем. Утро вечера завсегда мудренее. Только вот — снять ли ошейник?… Нет, лучше оставить, а то примут за бродячего барбоса, отловят на живодёрню.
Дома, в тихом уюте, наскоро приласкав-ободрив всё ещё колючего Фирса Иваныча, я укутался поплотнее в одеяло и начал медитировать: спать…спать…спать…
Из-за окна, издалека-издалека, глухо доносился беспрерывный вой.
Спать! спать! спать!…
6
Наутро я первым делом, сам ещё не позавтракав и проигнорировав мявканье кота, выудил всё мясо из супа, завернул в клочок целлофана и выскочил во двор. Принтер сидел на газоне под ивой. При виде меня он нехотя шевельнул хвостом, привстал. Я подсунул ему под нос мясные кости. Пёс обнюхал их, прихватил одну клыками, подержал в пасти и положил.
— Эх, пёс ты пёс! Что же с тобой делать, а? Гибнешь ни за понюх табаку, животина ты разнесчастная.
Да-а-а, Принтеру — если бы он только мог по-настоящему мыслить, оставалось только самому смертоубиться.
Я поднялся домой, нашёл в справочнике телефон ветлечебницы…
Полина Яковлевна — это сразу бросалось в глаза — уже терпеть меня не могла. Она меня ненавидела, видно, потуже, чем своего бывшего пса.
— Ну — чего — вам — ещё — от — меня — надо?!
— Понимаете ли, вашего Принтера придётся усыпить — иного выхода нет. Я узнал: надо двадцать пять тысяч.
— Что-о-о? И вы хотите сказать: я должна выложить эти денежки?
— Ну не я же! Собака всё-таки ваша. Вы только дайте деньги: я сам отвезу — вам никаких хлопот.
— Всё! — отрезала Полина Яковлевна. — Отстаньте от меня! Никаких денег я не дам — я не миллионерша.
И она захлопнула дверь. Минуты две ещё, задавливая гнев, стоял я перед чёрным дерматином и до боли сжимал кулаки. Так хотелось садануть пинком, вышибить дверную коробку, сказать вонючей этой бабе пару ласковых…
Дома я созвал военный совет.
— Ну, что, Фирс Иваныч, делать будем? Жить Кузьма у нас не хочет и не будет. На улице он погибнет, а прежде настрадается-натерпится всего… Увы, и, увы, один лишь выход — а?
— Мр-р-р! Мр-р-р! Мр-р-р!…
Кот мой со мной согласен. Мы с ним отлично понимаем друг друга.
— Ну, что ж, придётся от «мотоциклетных» денег отщипнуть. Так мы никогда и не накопим с тобой на «ижак».
Я разыскал сберегательную книжку, попил наспех кофе, подпитал и кота: развёл ему сгущёнки, отрезал кубик сыра, сдобрил его из пипетки парой капель витаминного раствора. Потом оделся, прихватил зонт — собиралась, судя по всему, гроза — и вышел. Принтер так и сидел под ивой, тоскливо посматривал на серый свет.
Сняв деньги с книжки, я заскочил ещё в два-три места по делам, съездил на другой край города в разведку, — где же расположена эта ветеринарная больница, переждал грянувший-таки потоп в кафеюшнике. Вернулся я домой далеко после обеда.
Пса под деревом не было.
Что такое? Где же он? Я сходил к соседним подъездам вправо и влево, окинул взглядом двор — Принтер исчез. Первая мысль: ну, слава Богу, опомнилась Полина Яковлевна, очеловечилась. А может, кто другой собаку взял? Ведь видно сразу: не бродячая, с ошейником.
Хотел сперва постучаться к Полине Яковлевне, но уж до того нервировало одно только воспоминание о ней, что решил отложить свой визит до более крепкого настроения. «Да куда ж ему больше деваться? — успокаивал я сам себя. — Конечно, дома сейчас лежит и хвостом ковёр выбивает».
Эх, зря только сберкнижку потревожил!
7
К Полине Яковлевне я так и не заглянул ни в этот день, ни на следующий. Принтера не видать во дворе, да и своих забот навалилось воз и маленькая тележка — не до чужих псов.
В среду вечером я опять потащился с мусорным ведром во двор. И чёрт его знает, откуда столько отходов набирается, — не успеваешь оттаскивать.
Мусорные контейнеры в дальнем углу нашего двора занимали обширную площадку, теснилось их штук десять. Я направился к самому дальнему, из которого мусор ещё не вываливался. Железный короб стоял почти впритык к деревянному забору, заросшему кустами и высокой травой. Я уже опрокинул ведро, постучал по краю контейнера, вытряхивая дочиста, и уже повернулся уходить, как вдруг что-то как бы подтолкнуло меня. Я невольно заглянул в проём между мусорным баком и забором. Сердце у меня притиснуло.
Там лежал Принтер.
Он был ещё жив. Правый глаз запёкся кроваво-студенистой плёнкой. Из ноздрей медленно высачивались алые капли и падали на лапы. Трава под его мордой краснела уже застывшими и ещё засыхающими пятнами, над которыми клубился рой мух. Бока собаки судорожно вздымались и опадали. Ошейник с серебряными бляхами исчез.
— Принтер! Принтер! — вскрикнул я, тронул его за холку.
Пёс медленно приоткрыл уцелевший глаз, сквозь смертную муть глянул на меня и начал поднимать голову. Но лишь чуть оторвал её от лап, растягивая красные паутины, покачал ею из стороны в сторону, словно укоряя кого-то, и вновь бессильно уронил. Хвост его еле шевельнулся, вильнул. Чувствовалось, у бедного пса отбиты все внутренности, переломаны кости.
Я стоял над ним, сглатывая спазмы в горле. Я не знал, что делать. Пёс устало закрыл глаза, со свистом втягивая и втягивая живительный воздух, а взамен выпуская из себя капля за каплей жизненную кровь.
Я вытер кулаками глаза, подхватил ведро и кинулся к подъезду. Сейчас вышибу дверь, схвачу эту паршивую суку за волосы, притащу на помойку пускай полюбуется!
Мы столкнулись у лифта. Она несла мусорное ведро.
— Вот! Как раз! — рявкнул я, испугав ее. — Пойдёмте, пойдёмте, я вас провожу! Я вам что-то интересное покажу — жутко интересненькое!
Полина Яковлевна, ошеломлённая напором, молча цокала каблучками за мной. Узкая юбка сдерживала, мешала — я буквально тащил её за локоть.
Принтер на сдавленный вскрик Полины Яковлевны разлепил веки, глянул на нее мутным зрачком, хотел, видно, рвануться, вскочить, но лишь предсмертная судорога скрутила его. Пёс вытянулся по земле, содрогнулся и издох. Глаз его так и остался открытым, он смотрел на бывшую хозяйку с неизбывным мёртвым недоумением. Из чёрного носа медленно высачивалась последняя капля крови.
Полина Яковлевна застыла столбом, нелепо держа на отлёте полное ведро.
Я повернулся и пошёл. Не хотелось ничего ни говорить, ни слушать.
Дома я подхватил у порога Фирсика, зарылся лицом в его густую тёплую шерсть.
И — заплакал.
1995 г.
1 2 3 4 5
Дома, в тихом уюте, наскоро приласкав-ободрив всё ещё колючего Фирса Иваныча, я укутался поплотнее в одеяло и начал медитировать: спать…спать…спать…
Из-за окна, издалека-издалека, глухо доносился беспрерывный вой.
Спать! спать! спать!…
6
Наутро я первым делом, сам ещё не позавтракав и проигнорировав мявканье кота, выудил всё мясо из супа, завернул в клочок целлофана и выскочил во двор. Принтер сидел на газоне под ивой. При виде меня он нехотя шевельнул хвостом, привстал. Я подсунул ему под нос мясные кости. Пёс обнюхал их, прихватил одну клыками, подержал в пасти и положил.
— Эх, пёс ты пёс! Что же с тобой делать, а? Гибнешь ни за понюх табаку, животина ты разнесчастная.
Да-а-а, Принтеру — если бы он только мог по-настоящему мыслить, оставалось только самому смертоубиться.
Я поднялся домой, нашёл в справочнике телефон ветлечебницы…
Полина Яковлевна — это сразу бросалось в глаза — уже терпеть меня не могла. Она меня ненавидела, видно, потуже, чем своего бывшего пса.
— Ну — чего — вам — ещё — от — меня — надо?!
— Понимаете ли, вашего Принтера придётся усыпить — иного выхода нет. Я узнал: надо двадцать пять тысяч.
— Что-о-о? И вы хотите сказать: я должна выложить эти денежки?
— Ну не я же! Собака всё-таки ваша. Вы только дайте деньги: я сам отвезу — вам никаких хлопот.
— Всё! — отрезала Полина Яковлевна. — Отстаньте от меня! Никаких денег я не дам — я не миллионерша.
И она захлопнула дверь. Минуты две ещё, задавливая гнев, стоял я перед чёрным дерматином и до боли сжимал кулаки. Так хотелось садануть пинком, вышибить дверную коробку, сказать вонючей этой бабе пару ласковых…
Дома я созвал военный совет.
— Ну, что, Фирс Иваныч, делать будем? Жить Кузьма у нас не хочет и не будет. На улице он погибнет, а прежде настрадается-натерпится всего… Увы, и, увы, один лишь выход — а?
— Мр-р-р! Мр-р-р! Мр-р-р!…
Кот мой со мной согласен. Мы с ним отлично понимаем друг друга.
— Ну, что ж, придётся от «мотоциклетных» денег отщипнуть. Так мы никогда и не накопим с тобой на «ижак».
Я разыскал сберегательную книжку, попил наспех кофе, подпитал и кота: развёл ему сгущёнки, отрезал кубик сыра, сдобрил его из пипетки парой капель витаминного раствора. Потом оделся, прихватил зонт — собиралась, судя по всему, гроза — и вышел. Принтер так и сидел под ивой, тоскливо посматривал на серый свет.
Сняв деньги с книжки, я заскочил ещё в два-три места по делам, съездил на другой край города в разведку, — где же расположена эта ветеринарная больница, переждал грянувший-таки потоп в кафеюшнике. Вернулся я домой далеко после обеда.
Пса под деревом не было.
Что такое? Где же он? Я сходил к соседним подъездам вправо и влево, окинул взглядом двор — Принтер исчез. Первая мысль: ну, слава Богу, опомнилась Полина Яковлевна, очеловечилась. А может, кто другой собаку взял? Ведь видно сразу: не бродячая, с ошейником.
Хотел сперва постучаться к Полине Яковлевне, но уж до того нервировало одно только воспоминание о ней, что решил отложить свой визит до более крепкого настроения. «Да куда ж ему больше деваться? — успокаивал я сам себя. — Конечно, дома сейчас лежит и хвостом ковёр выбивает».
Эх, зря только сберкнижку потревожил!
7
К Полине Яковлевне я так и не заглянул ни в этот день, ни на следующий. Принтера не видать во дворе, да и своих забот навалилось воз и маленькая тележка — не до чужих псов.
В среду вечером я опять потащился с мусорным ведром во двор. И чёрт его знает, откуда столько отходов набирается, — не успеваешь оттаскивать.
Мусорные контейнеры в дальнем углу нашего двора занимали обширную площадку, теснилось их штук десять. Я направился к самому дальнему, из которого мусор ещё не вываливался. Железный короб стоял почти впритык к деревянному забору, заросшему кустами и высокой травой. Я уже опрокинул ведро, постучал по краю контейнера, вытряхивая дочиста, и уже повернулся уходить, как вдруг что-то как бы подтолкнуло меня. Я невольно заглянул в проём между мусорным баком и забором. Сердце у меня притиснуло.
Там лежал Принтер.
Он был ещё жив. Правый глаз запёкся кроваво-студенистой плёнкой. Из ноздрей медленно высачивались алые капли и падали на лапы. Трава под его мордой краснела уже застывшими и ещё засыхающими пятнами, над которыми клубился рой мух. Бока собаки судорожно вздымались и опадали. Ошейник с серебряными бляхами исчез.
— Принтер! Принтер! — вскрикнул я, тронул его за холку.
Пёс медленно приоткрыл уцелевший глаз, сквозь смертную муть глянул на меня и начал поднимать голову. Но лишь чуть оторвал её от лап, растягивая красные паутины, покачал ею из стороны в сторону, словно укоряя кого-то, и вновь бессильно уронил. Хвост его еле шевельнулся, вильнул. Чувствовалось, у бедного пса отбиты все внутренности, переломаны кости.
Я стоял над ним, сглатывая спазмы в горле. Я не знал, что делать. Пёс устало закрыл глаза, со свистом втягивая и втягивая живительный воздух, а взамен выпуская из себя капля за каплей жизненную кровь.
Я вытер кулаками глаза, подхватил ведро и кинулся к подъезду. Сейчас вышибу дверь, схвачу эту паршивую суку за волосы, притащу на помойку пускай полюбуется!
Мы столкнулись у лифта. Она несла мусорное ведро.
— Вот! Как раз! — рявкнул я, испугав ее. — Пойдёмте, пойдёмте, я вас провожу! Я вам что-то интересное покажу — жутко интересненькое!
Полина Яковлевна, ошеломлённая напором, молча цокала каблучками за мной. Узкая юбка сдерживала, мешала — я буквально тащил её за локоть.
Принтер на сдавленный вскрик Полины Яковлевны разлепил веки, глянул на нее мутным зрачком, хотел, видно, рвануться, вскочить, но лишь предсмертная судорога скрутила его. Пёс вытянулся по земле, содрогнулся и издох. Глаз его так и остался открытым, он смотрел на бывшую хозяйку с неизбывным мёртвым недоумением. Из чёрного носа медленно высачивалась последняя капля крови.
Полина Яковлевна застыла столбом, нелепо держа на отлёте полное ведро.
Я повернулся и пошёл. Не хотелось ничего ни говорить, ни слушать.
Дома я подхватил у порога Фирсика, зарылся лицом в его густую тёплую шерсть.
И — заплакал.
1995 г.
1 2 3 4 5