Оказалось, большинство мудрецов сходится на том что самая важная вещь -
это взаимопомощь и взаимная благожелательность. То у другое должны друг
другу разумные существа в любом случае оказывать. Правда, именно под этим
лозунгом и огнем жгли, и жидким оловом поили, и четвертовали, и на кол
сажали, и кости ломали, а в самые ответственные исторические моменты даже
шестерками лошадей разрывали. Для духа же, как и для тела, в форме
разноообразных пыток друг другу доброжелательность выказывали.
- Предположим, - сказал себе Трурль, - что совесть пробуждалась бы не
в самих злодеях, а, напротив, в близких людях, их окружающих. Что бы из
этого вышло? Да нет, это не пойдет: ведь тогда бы ближнего моего угрызения
мучили, а я бы еще легче мог в грехах погрязнуть. Может, встроить в
обычную совесть умножитель угрызений, чтобы каждое новое зло в тысячу раз
больше, чем предыдущее, мучило? Но тогда каждый из простого любопытства
что-нибудь злое сотворит, чтобы проверить, вправду ли новые угрызения
такими дьявольски сильными будут - и до конца дней совесть будет его
мучить... Можно было бы сделать совесть с обратной связью и блокировкой
стирания... Нет! Это не годится, потому что кто же будет эту блокировку
отключать? А если приладить трансмиссию - один чувствует за всех, все - за
одного? Но ведь это уже было - именно так действовал альтруизин... Тогда
можно так: у каждого в туловище вмонтирован маленький детонатор с
приемником, и если ему, за его злые и подлые дела, зла не менее десяти
ближних пожелают, их желания на гетеродинном входе суммируются и тот, кому
они адресованы, на воздух взлетает. Да неужели тогда каждый как чумы не
избегал бы зла? Конечно избегал бы, да еще как! Однако... Что это за
счастливая жизнь - с миной замедленного действия в области желудка? К тому
же возникали бы тайные заговоры против людей: получилось бы, что
достаточно десяти негодяям невиновного невзлюбить и он - на кусочки...
Тоже не годится. Что же это такое! Мне, галактики, как шкафы, двигавшему,
не решить, казалось бы, простой инженерной проблемы?! Допустим, что в
неком обществе каждый упитан, румян и весел, с утра до вечера поет,
подпрыгивает и хохочет от того, что другим добро делает, да при этом весь
пылает от энтузиазма, а если спросить его, то в голос кричит, что просто
ужасно рад существованию - и своему, и окружающих... Достаточно ли
счастливым было бы такое общество? Ведь там никто никому зла сделать не
может! А почему не может? Потому что не хочет! А почему не хочет? Потому
что это ему ничего не даст. Вот и решение! Не это ли гениальный в своей
простоте план для массового производства счастья?! Не в такой ли жизни все
счастьем переполнены будут?! Посмотрим, что тогда скажет этот
циник-мизантроп, этот скептический агностик, Клапауциус - уж тогда-то ему
не до насмешек и издевательств будет! Пусть-ка попробует придраться! Ведь
если каждый будет стараться ближнему все лучше и лучше делать, да так, что
лучше уж и нельзя... Гм, а не замучаются ли они, не выбьются ли из сил, не
выдохнутся ли быстро под градом и лавиной этих добрых дел? Ладно,
вмонтируем маленькие редукторы, или какие-нибудь дроссели, счастьеупорные
перегородки, экраны, изоляцию... Сейчас, только не надо спешить, чтобы
опять что-нибудь не проморгать. Итак: примо - веселые, секундо -
упитанные, терцо - подпрыгивающие, кварто - румяные, квинто -
удовлетворенные, сексто - участливые... Хватит, можно начинать.
До обеда поспал он немножко, так как сильно утомили его эти
размышления, а потом, решительный и бодрый, встал, чертежи начертил, ленты
программные наперфорировал, алгоритмы рассчитал, и, наконец, сотворил
счастливое общество из девятисот персон. Чтобы господствовало в нем
равенство, сделал всех совершенно одинаковыми. Дабы из-за еды и питья не
ссорились, сделал так, что не пили они и не ели, а холодный атомный огонек
служил им источником энергии. Уселся он потом на завалинку и до захода
солнца смотрел как они прыжками и криками свою радость выражают, как добро
творят, друг друга по голове гладят, камни друг перед другом с дороги
убирают, какие они крепкие, бодрые, веселые, как задорно и беспечно жизнь
их бежит. Если кто ногу вывихнет - аж черно становилось от сбежавшихся, и
не от любопытства, а из-за могучей потребности участие оказать. От избытка
сочувствия одному из них даже ногу оторвали, вместо того, чтобы вправить,
но подрегулировал он им редукторы и реостаты, а потом позвал Клапауциуса.
Присмотрелся тот к их радостной беготне, выслушал объяснения с довольно
кислой миной и спросил:
- А опечалиться они могут?
- Что за глупый вопрос. Разумеется, нет, - ответил Трурль.
- Значит, потому они все время скачут и во весь голос вопят, потому
такие румяные и добрые, что им хорошо?
- Именно!
А так как Клапауциус не просто на похвалы поскупился, а вообще ничего
не похвалил, то добавил Трурль сердито:
- Быть может, зрелище это монотонно и менее живописно, чем батальные
сцены, но моей задачей было осчастливить, а не кому-то там спектакль
устроить!
- Если они делают то, что делают, потому что делать это обязаны,
приятель мой, - отозвался Клапауциус, - то в них ровно столько же добра,
сколько в трамвае, который потому тебя не не переедет, если ты на тротуаре
стоишь, что ему с рельсов не сойти. Не тот, Трурль, счастье творения добра
познает, кто должен других неустанно по голове гладить, от восторга вопить
да камни с дороги убирать, а тот лишь, кто может и печалиться, и рыдать, и
камнем другому голову размозжить, но по доброй воле и сердечной охоте
этого не делает! Ты же создал пародию на высшие идеалы, которые удалось
тебе изрядно опошлить!
- Что ты такое говоришь?! Они же, все таки, разумные существа, -
пробормотал обескураженный Трурль.
- Да? - спросил Клапауциус. - Сейчас посмотрим.
С этими словами подошел он к Трурлевым творениям, первому, кто ему
попался, дал с размаху в лоб и спросил
- Счастлив ли ты?
- Безумно! - ответил тот, схватившись за голову, на которой вскочила
шишка.
- А теперь? - спросил Клапауциус, и так ему врезал, что тот вверх
тормашками полетел. Еще не успел бедняга встать, еще песок выплевывал, а
уже кричал:
- Счастлив я! Хорошо мне жить!
- Вот так, - сказал коротко Клапауциус онемевшему Трурлю и ушел.
Огорчился Трурль невыразимо. Свел он одного за другим своих
счастливцев в лабораторию и разобрал их там до последнего винтика, а они
не только этому не сопротивлялись, но ему, как могли, помогали, ключи и
клещи подавали, или даже молотком себя по черепу били, если его крышка
слишком плотно была насажена и сниматься не хотела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16