Матвей, но щемящая нотка прорвалась сквозь блаженное пьяное безразличие. – Глянько сь, в полмира зарево и, считай, двадцать годов соседушки налюбоваться не могут на корчи наши, хоть и обмирают со страху, заслоняться не поспевают от искры! Иная державка помельче в пятилетку прогорела бы... чайника не скипятишь: уж и пепелок простыл, одни пуговицы казенные светятся. А нашенской гореть да гореть... не утихнет наша с тобою боль, пока вся середка вчистую не вытлеет – прочим в острастку, чтобы правдой-то впредь не баловалися.
– Это не скажи, поп... – охотно поддержал собеседник и, прибирая бутылку, допил плескавшееся на донышке, чтоб не раздражало. – Оно больно, правда твоя, а только огонь жгет, пока не разгорелося, а уж как займется, то ровно с милашкой в обнимку, собственное добро спасать забудешь. Если малость поотрешиться, чтобы не жалко стало, тут я тебе ни с каким кином не сравню. Русский человек не зря, чуть где дымком запахло, издали взглянуть торопится...
– Ну, тому и за границей любители огня найдутся, – тотчас проявил свою осведомленность о.Матвей. – Эва, римский-то император даже столицу свою с семи концов запалил для научного сравненья, а если мир-то целый огоньком пустить, наверно обомрешь от красоты!
– Так ведь те сбегутся барыш подсчитать от чужой, скажем, нашей, беды либо из боязни – абы сторонкой обошла, на худой конец из научного интересу, а наш брат-русак бескорыстно, главным образом ради удивления...
– То есть в каком же примерно смысле?
– А в том – какими, дескать, окольными путями, кровцой да кривцой, земные жители добиваются всеобщей равности людской, а прямиком-то, через огонек, выходит куда попроще. Купецкая усадьба по соседству враз на второго Спаса, в полдень, при полном безветрии горела... Зимнего керосинцу бочек в полсотни запас попался, так, веришь ли, засмотришься – как он лихо внутренность небесную вылизывал, черный-то язычок. Скотина породистая в дыму мычала, сундуки с пожитками потрескивали, тоже утварь хозяйственная... ну самое, что ни есть чужое, богатейское да ненавистное, а мужички наши, комбед в полном составе, одолители-то, кроткие и безмолвные кругом стояли, руки по швам, словно у обедни, без злобы и злорадства... Кажному интересно посмотреть, как перст Божий с неправдой управляется, справедливость свою творит посредством обыкновенной спички. Отсюда толчок мозгам – науку житейскую за морем ищем, а она завсегда под рукой, в кармане у нас оказывается...
– Золотая, насквозь жгучая твоя речь... и впрямь, видать, слезами умудряемся! – коснеющим языком лепетал бывший старо-федосеевский батюшка, самозабвенно языком прищелкивал, в ладоши всплескивал от восхищенья. – А наука-то ихняя с толку сбилася от людского множества, как сию прорву достатком поровну оделить, ежели иной раз и покойников-то, прости Господи, полностью не ук уком-плектуешь... – поперхнулся он на слове и сам на себя с укором головой покачал. – Секрет открою, нонче без протекции иной раз и за гробом-то в очереди натомишься! Не там спасенья ищем. Христос-то во избавленье нужды да горюшка ко всеобщей нищете призывал, а мы чего нагромоздили? Нищему оттого пожар не страшен, что кому окромя сумы да цепей терять нечего, тому и тужить не приходится. Кабы мы пораньше от былых роскошеств отрешились да попривыкли малость своими средствами обходиться... и при лучинке деды жили!.. то давно и наступило бы царство Божие, где не то что денежкой запасаться про черный день, а и карман иметь зазорно. Высшее без обоюдной-то вражды всемирное братство – это когда делить не останется, окромя головешек. Теперь спроси меня, добрый человек, почему в самом деле нет натуре людской зрелища леденистее погорающих сокровищ, особливо храмов, когда из огня не выхватишь да еще с запретом прикосновенья под страхом смерти?.. Спроси, и я отвечу. Всякий храм лишняя обуза, его для прилику подмести хоть разок в неделю, да и самому с немытым ликом Богу на глаза показаться негоже, лишний расход на мыло... а там еще попа прокормить, милостыньку обронить на паперти, денежку добыть на ладан. Думаешь, от боли кричу? Это я пламечко желанное призываю, чтоб сократилась мука ожидания. Эва, велика ль моя котомка, попадья в дорогу снарядила, и то плечико режет... каково же людишкам всею-то нагрузку на себе тащить, сколь ее за сто веков напридумано. Чуть чего оставил без внимания, тотчас и взорвется за спиной. Ой, какие же древние мы с тобой, людие!.. Башка-то планы на тысячу лет вперед составляет и руки бессонные мастерит, художество разное позаковыристее – от старости заслониться, да ножки стали не те, заплетаются, потому что все в гору да в гору. Неспроста умнейшие народы, чуть солдатушки подросли, починают из пушек друг по дружке палить – не оттого ли, что самим-то вроде совестно рушить священное родительское достоянье, так они его чужими руками, по взаимному одолженью. Думаешь, безумные?.. Нет. Люди всегда дети были, до конца не понимали, чего творят. В том весь секрет, что лишь пепелком святынь излечивается наша от непосильных мечтаний да обязанностей, будь то пресловутая к ближнему жалость либо почитание староотеческих могил, подать ли оброчная, а то и вовсе расточительная любовь к отечеству, что иным спать не дает. А коли лишнее бремя скинуть, то, невзирая на годы, налегке-то хоть вприсядку по родной погорельщине прогуливайся...
– С чего же оно так получается? – неторопливо воззрился карусельный директор.
– И вишь, открылось мне в одну особливо ночь бессонную, что кажный камешек на горе мечтает скатиться вниз, в положенную ему ямку... Все равно как яблонька сортовая всю жизнь норовит скинуть чужое ярмо, так и притомившийся род людской нет-нет да и возжаждет воротиться назад к природе.
Он осекся, ибо по контексту идеи, сомнительной для бывшего священника, подразумевалось бегство с метельных и ветреных вершин нынешнего бытия в исходную долину детства, где по отсутствию мышленья социальная несправедливость выглядит неизбежностью естественного отбора, и некому попрекнуть Всевышнего за обычную в животном мире несправедливость в отношении малюток. Тут бы и вовсе остановиться о.Матвею, но, видимо, встреча разбередила в нем старую печаль о чем-то несбывшемся, а подсознательная потребность в сочувствии, если не жалости, а также прозорливое молчанье собеседника вдохновили старо-федосеевского батюшку отвести душу напоследок, поелику такой оказии уже не предвиделось впоследствии.
– Ладно, давай показывай, что за камень на сердце у тебя спрятан, – легонько подтолкнул тот.
– Далеконько доставать, а ишь, верно угадал мою занозу, – благодарно кивнул о.Матвей. – Ведь неспроста я даве взглядом к тебе прицепился. Еще давно, дитенком в престольный праздник на Зосимовой у нас ярмарке уж как мамку свою за подол тянул на карусельке, вроде твоей, покататься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220
– Это не скажи, поп... – охотно поддержал собеседник и, прибирая бутылку, допил плескавшееся на донышке, чтоб не раздражало. – Оно больно, правда твоя, а только огонь жгет, пока не разгорелося, а уж как займется, то ровно с милашкой в обнимку, собственное добро спасать забудешь. Если малость поотрешиться, чтобы не жалко стало, тут я тебе ни с каким кином не сравню. Русский человек не зря, чуть где дымком запахло, издали взглянуть торопится...
– Ну, тому и за границей любители огня найдутся, – тотчас проявил свою осведомленность о.Матвей. – Эва, римский-то император даже столицу свою с семи концов запалил для научного сравненья, а если мир-то целый огоньком пустить, наверно обомрешь от красоты!
– Так ведь те сбегутся барыш подсчитать от чужой, скажем, нашей, беды либо из боязни – абы сторонкой обошла, на худой конец из научного интересу, а наш брат-русак бескорыстно, главным образом ради удивления...
– То есть в каком же примерно смысле?
– А в том – какими, дескать, окольными путями, кровцой да кривцой, земные жители добиваются всеобщей равности людской, а прямиком-то, через огонек, выходит куда попроще. Купецкая усадьба по соседству враз на второго Спаса, в полдень, при полном безветрии горела... Зимнего керосинцу бочек в полсотни запас попался, так, веришь ли, засмотришься – как он лихо внутренность небесную вылизывал, черный-то язычок. Скотина породистая в дыму мычала, сундуки с пожитками потрескивали, тоже утварь хозяйственная... ну самое, что ни есть чужое, богатейское да ненавистное, а мужички наши, комбед в полном составе, одолители-то, кроткие и безмолвные кругом стояли, руки по швам, словно у обедни, без злобы и злорадства... Кажному интересно посмотреть, как перст Божий с неправдой управляется, справедливость свою творит посредством обыкновенной спички. Отсюда толчок мозгам – науку житейскую за морем ищем, а она завсегда под рукой, в кармане у нас оказывается...
– Золотая, насквозь жгучая твоя речь... и впрямь, видать, слезами умудряемся! – коснеющим языком лепетал бывший старо-федосеевский батюшка, самозабвенно языком прищелкивал, в ладоши всплескивал от восхищенья. – А наука-то ихняя с толку сбилася от людского множества, как сию прорву достатком поровну оделить, ежели иной раз и покойников-то, прости Господи, полностью не ук уком-плектуешь... – поперхнулся он на слове и сам на себя с укором головой покачал. – Секрет открою, нонче без протекции иной раз и за гробом-то в очереди натомишься! Не там спасенья ищем. Христос-то во избавленье нужды да горюшка ко всеобщей нищете призывал, а мы чего нагромоздили? Нищему оттого пожар не страшен, что кому окромя сумы да цепей терять нечего, тому и тужить не приходится. Кабы мы пораньше от былых роскошеств отрешились да попривыкли малость своими средствами обходиться... и при лучинке деды жили!.. то давно и наступило бы царство Божие, где не то что денежкой запасаться про черный день, а и карман иметь зазорно. Высшее без обоюдной-то вражды всемирное братство – это когда делить не останется, окромя головешек. Теперь спроси меня, добрый человек, почему в самом деле нет натуре людской зрелища леденистее погорающих сокровищ, особливо храмов, когда из огня не выхватишь да еще с запретом прикосновенья под страхом смерти?.. Спроси, и я отвечу. Всякий храм лишняя обуза, его для прилику подмести хоть разок в неделю, да и самому с немытым ликом Богу на глаза показаться негоже, лишний расход на мыло... а там еще попа прокормить, милостыньку обронить на паперти, денежку добыть на ладан. Думаешь, от боли кричу? Это я пламечко желанное призываю, чтоб сократилась мука ожидания. Эва, велика ль моя котомка, попадья в дорогу снарядила, и то плечико режет... каково же людишкам всею-то нагрузку на себе тащить, сколь ее за сто веков напридумано. Чуть чего оставил без внимания, тотчас и взорвется за спиной. Ой, какие же древние мы с тобой, людие!.. Башка-то планы на тысячу лет вперед составляет и руки бессонные мастерит, художество разное позаковыристее – от старости заслониться, да ножки стали не те, заплетаются, потому что все в гору да в гору. Неспроста умнейшие народы, чуть солдатушки подросли, починают из пушек друг по дружке палить – не оттого ли, что самим-то вроде совестно рушить священное родительское достоянье, так они его чужими руками, по взаимному одолженью. Думаешь, безумные?.. Нет. Люди всегда дети были, до конца не понимали, чего творят. В том весь секрет, что лишь пепелком святынь излечивается наша от непосильных мечтаний да обязанностей, будь то пресловутая к ближнему жалость либо почитание староотеческих могил, подать ли оброчная, а то и вовсе расточительная любовь к отечеству, что иным спать не дает. А коли лишнее бремя скинуть, то, невзирая на годы, налегке-то хоть вприсядку по родной погорельщине прогуливайся...
– С чего же оно так получается? – неторопливо воззрился карусельный директор.
– И вишь, открылось мне в одну особливо ночь бессонную, что кажный камешек на горе мечтает скатиться вниз, в положенную ему ямку... Все равно как яблонька сортовая всю жизнь норовит скинуть чужое ярмо, так и притомившийся род людской нет-нет да и возжаждет воротиться назад к природе.
Он осекся, ибо по контексту идеи, сомнительной для бывшего священника, подразумевалось бегство с метельных и ветреных вершин нынешнего бытия в исходную долину детства, где по отсутствию мышленья социальная несправедливость выглядит неизбежностью естественного отбора, и некому попрекнуть Всевышнего за обычную в животном мире несправедливость в отношении малюток. Тут бы и вовсе остановиться о.Матвею, но, видимо, встреча разбередила в нем старую печаль о чем-то несбывшемся, а подсознательная потребность в сочувствии, если не жалости, а также прозорливое молчанье собеседника вдохновили старо-федосеевского батюшку отвести душу напоследок, поелику такой оказии уже не предвиделось впоследствии.
– Ладно, давай показывай, что за камень на сердце у тебя спрятан, – легонько подтолкнул тот.
– Далеконько доставать, а ишь, верно угадал мою занозу, – благодарно кивнул о.Матвей. – Ведь неспроста я даве взглядом к тебе прицепился. Еще давно, дитенком в престольный праздник на Зосимовой у нас ярмарке уж как мамку свою за подол тянул на карусельке, вроде твоей, покататься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220