- Что такое? - спрашиваю ее.
- От барковских, дружочек, к тебе, - говорит, - прислали.
Вошел двенадцатилетний мальчик - и, не кланяясь, переложил раза два из руки в руку свою шляпенку, откашлялся и сказал:
- Хозяйка тебе велела, чтоб сичас к ней ехал.
- Здорова Настасья Петровна? - спрашиваю.
- Ну, а то что ей.
- А Александр Иваныч?
- Хозяина нетути дома, - отвечал мальчик, снова откашливаясь.
- Где ж хозяин?
- У Жогови... там, вишь, случай припал.
Я велел оседлать себе одну из матушкиных пристяжных лошадей и, одевшись в одну минуту, поехал шибкою рысью в Барков-хутор. Было только пять часов утра, и дома у нас все еще спали.
В домике на хуторе, когда я приехал туда, все окна, кроме комнаты детей и гувернантки, были уже отворены, и в одном окне стояла Настасья Петровна, повязанная большим голубым фуляром. Она растерянно отвечала головою на мой поклон и, пока я привязывал к коновязи лошадь, два раза махнула рукой, чтобы я шел скорее.
- Вот напасть-то! - сказала она, встречая меня на самом пороге.
- Что такое?
- Александр Иванович третьего дня вечером уехал в Турухтановку, а нынче в три часа ночи из Жогова, с порубки, вот какую записку прислал с нарочным.
Она подала мне измятое письмо, которое до того держала в своих руках.
"Настя! - писал Свиридов. - Пошли сейчас в М. на телеге парой, чтоб отдали письмо лекарю и исправнику. Чудак-то твой таки наделал нам дел. Вчера вечером говорил со мной, а нынче перед полдниками удавился. Пошли кого поумнее, чтоб купил все в порядке и чтоб гроб везли поскорее. Не то время теперь, чтобы с такими делами возиться. Пожалуйста, поторопись, да растолкуй, кого пошлешь: как ему надо обращаться с письмами-то. Знаешь, теперь как день дорог, а тут мертвое тело.
Твой Александр Свиридов".
Через десять минут я ехал крупной рысью к Жогову. Виляя по различным проселкам, я очень скоро потерял настоящую дорогу и едва к сумеркам добрался до жоговского леса, где шла рубка. Лошадь я совершенно измучил и сам изнемог от продолжительной верховой езды по жару. Въехав на поляну, на которой была караульная изба, я увидел Александра Ивановича. Он стоял на крыльце в одном жилете и держал в руках счеты. Лицо у него было, по обыкновению, спокойно, но несколько серьезнее обыкновенного. Перед ним стояло человек тридцать мужиков. Они были без шапок, с заткнутыми за пояса топорами. Несколько в стороне от них стоял знакомый мне приказчик Орефьич, а еще далее - кучер Миронка.
Тут же стояла пара выпряженных коренастых лошадок Александра Ивановича.
Миронка подскочил ко мне и, взяв мою лошадь, с веселой улыбкой сказал:
- Эх, как упарили!
- Поводи, поводи хорошенько! - крикнул ему Александр Иванович, не выпуская счет из руки.
- Так так, ребята? - спросил он, обратясь к стоявшим перед "им крестьянам.
- Должно, так, Александра Иваныч, - отозвалось несколько голосов.
- Ну, и с богом, коли так, - отвечал он крестьянам, протянул мне руку и, долго посмотрев мне в глаза, сказал:
- Что, брат?
- Что?
- Какову штучку-то отколол?
- Повесился.
- Да; сказнил себя. Ты от кого узнал? Я рассказал, как было.
- Умница баба, что спосылала за тобою; я, признаться, и не вздумал. Да ты еще-то что знаешь? - понизив голос, опросил Александр Иванович.
- А еще я ничего не знаю. Разве еще что есть?
- Как же! Он тут, брат, было такую гармонию изладил, что унеси ты мое горе. Поблагодарил было за хлеб за соль. Да и вам с Настасьей Петровной спасибо: одра этакого мне навязали.
- Что же такое? - говорю. - Сказывай толком! А самому страсть как неприятно.
- Писание, братец, начал толковать на свой салтык, и, скажу тебе, уж не на честный, а на дурацкий. Про мытаря начал, да про Лазаря убогого, да вот как кому в иглу пролезть можно, а кому нельзя, и свел все на меня.
- Как же он оборотил на тебя?
- Как?.. А так, видишь ли, что я в его расчислении "купец - загребущая лапа" и гречкосеям надо меня лобанить.
Дело было понятно.
- Ну, а что же гречкосеи? - спросил я Александра Ивановича, смотревшего на меня значительным взглядом.
- Ребята, известно - ничего.
- То есть начистоту, что ли, все вывели?
- Разумеется. Волки! - продолжал Александр Иванович с лукавой усмешкой. - Все, будто не смысля, ему говорят: "Это, Василий Петрович, ты, должно, в правиле. Мы теперь как отца Петра увидим, тоже его об этом расспрошаем", а мне тут это все больше шутя сказывают и говорят: "Не в порядках, говорят, все он гуторит". И прямо в глаза при нем его слова повторяют.
- Ну, что ж дальше?
- Я было это хотел так и спустить, будто тоже не разумею; ну, а теперь, как такой грех случился, призывал их нарочно будто счеты поверить, да стороною им загвоздку добрую закинул, что эти, мол, речи пустотные, их надо из головы выкинуть и про них крепко молчать.
- А хорошо, как они это соблюдут.
- Небось соблюдут, со мной не дурачатся.
Мы вошли в избу. На лавке у Александра Ивановича лежали пестрая казанская кошма и красная сафьяновая подушка; стол был накрыт чистой салфеткой, и на нем весело кипел самовар.
- Что это ему вздумалось? - проговорил я, усевшись к столику вместе с Свиридовым.
- Поди ж ты! С большого ума-то ведь чего не вздумаешь. Терпеть я не могу этих семинаристов.
- Третьего дня вы с ним говорили?
- Говорили. Ничего промеж нас не было неприятного. Вечером тут рабочие пришли, водкой я их потчевал, потолковал с ними, денег дал, кому вперед просили; а он тут и улизнул. Утром его не было, а перед полден - ками девчонка какая-то пришла к рабочим: "Смотрите, говорит, вот тут за поляной человек какой-то удавился". Пошли ребята, а он, сердечный, уж очерствел. Должно, еще с вечера повесился.
- А больше ничего неприятного не было?
- Ничегошеньки.
- Может, ты не сказал ли ему чего?
- Еще что выдумай!
- Письма он никакого не оставил?
- Никакого.
- В бумагах ты у него не посмотрел?
- Бумаг у него, кажется, и не было.
- А все бы посмотреть, пока полиция не приехала.
- Пожалуй.
- Что у него сундучок, что ли, был? - спросил Александр Иванович у стряпки.
- У покойника-то? - сундучок.
Принесли маленький незапертый сундучок. Открыли его при приказчике и стряпке. Ничего тут не было, кроме двух перемен белья, засаленных выписок из сочинений Платона да окровавленного носового платка, завернутого в бумажку.
- Что это за платок такой? - спросил Александр Иванович.
- А это как он, покойник, руку тут при хозяйке порубил, так она ему своим платочком завязала, - отвечала стряпка. - Тот он самый и есть, добавила баба, посмотрев на платок поближе.
- Ну, вот и все, - проговорил Александр Иванович.
- Пойдем посмотреть на него.
- Пойдем.
Пока Свиридов одевался, я внимательно рассмотрел бумажку, в которой был завернут платок. Она была совершенно чистая. Я перепустил листы Платоновой книги - нигде ни малейшей записочки;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18