- Для чего на ней дорогие вещи будут, когда на других и самых простых одежд нет.
- Так это же ведь нарочно так и делают, для отлички друг от друга.
- Ну да! как же иначе и разобрать, кто кот - кто повар? А для нее мать сделала тальму из фон-горской козы и морской травы цвета плющ покрыла, а она ее и не надела.
- Это почему?
"Стыдно, - говорит, - такую роскошь носить", - простое пальто ей больше нравится. Сшила себе сама черное кашемировое платье и белые рукавчики и воротнички, и сама их моет и гладит, и так англичанкою и ходит, а летом в светленьком ситце, а что ей мать подарит деньгами или шелковье, она сейчас пойдет шелковье все продаст и все деньги неизвестно кому отдаст. Мать сначала, бывало, шутя спрашивает:
"Что же ты это, Клавдичка, на молитвы, что ли, все раздаешь?"
"Нет, - говорит, - маменька, зачем же мне покупные молитвы? Это должен всяк для себя, а я просто так отдаю тем, которым трудно заработать сколько нужно или нечем за ученье платить, когда их детей исключают".
Мать ей и не перечила:
"Что же, - говорит, - отдавай, если хочешь: пусть за тебя бедные бога молят".
Но ей никак не потрафишь сказать.
"Я, - говорит, - маменька, это совсем не для того, а просто мое сердце не терпит, когда я вижу, как я счастлива, а люди живут бедственно".
"Вот потому-то и нехорошо, что ты все ходишь, эту бедственность смотришь: ты на них насмотришься и себя этим и расстраиваешь".
"Все равно, - говорит, - мама, если я на них хоть и смотреть не буду, так я знаю, что они есть и страдают и что я должна делать облегчение в их жизни".
"Ну, поступи членом в общество и езди с хорошими дамами; я тебе столько денег дам, что можешь больше всех графинь и княгинь сыпать".
Не захотела.
"Я знаю, - говорит, - что нужно делать",
"Так скажи, что такое?"
Она молчит.
"Отчего же ты такая грустная и такая печальная? На тебя смотреть больно! Отчего это?"
"Это, мама, оттого, что я еще очень зла: я себя еще не переломила и борюсь".
"С кем, мой ангел?"
"С собою, мама. Не обращайте на меня внимания, мне скоро легче будет. Я как-нибудь перейду на свою сторону, теперь я не на своей стороне, - я себе противна".
Дядя Николай Иванович хоть шебарша, но он любил ее и говорит:
"Не приставайте к ней: она иначе не может; это в ней все от рояльного воспитания. Я знаю, что с ней надо сделать: надо дать ей развязку на веселых увертюрах".
Взвился и привез ей театральный билет в ложу на "Африканского мавра".
Хоть и великий пост был, но для нее поехали. А она у них в театре и разрыдалась.
- Это еще чего?
"Я, - говорит, - вам говорила, что я не могу видеть дикие грубости! В чем вам представляется занимательность, я в том же самом вижу ужас и горе".
"Какой же ужас? В чем тут горе?"
"Как же не ужас: такой огромный, черный мужчина душит слабую женщину, и по какой причине?"
Николай Иванович говорит:
"Ты этого еще не понимаешь: за любовь от ревности самый образованный человек должен из вашей сестры всю кровь пролить".
"Неправда это, - говорит, - какой это образованный человек: это глупость, это зверство! Не должно это так быть, и не будет - я не хочу это видеть!"
И уехали из театра, и так и пошло с ней с этих пор во всех междометиях. Благородные удовольствия, театр, или концерты, или оперы, все это ей не нравится, а назовет к себе беспортошных ребятишек, даст им мармеладу и орехов и на фортепианах им заиграет и поет, как лягушки по дорожке скачут, вытянувши ножки, и сама с ними утешена - и плачет и пляшет. Этакая красавица, а лягушкой прыгает!..
Видевши это, мать своего священника приходского на духу упросила поговорить с ней, и он на пасхе, когда приехал с крестом и как стал после закусывать, то начал Клавдиньке выговаривать:
"Нехорошо, барышня, нехорошо, вы в заблуждении".
А она ему бряк наотрез: ....
"Да, - говорит, - благодарю вас, благодарю, вы правы - и мне тоже кажется, что мы живем в большом заблуждении, но теперь я уже немножко счастливее".
"Чем же-с?"
"Тем, что я уже собой недовольна; я теперь уже не на своей стороне; я себя осуждаю и вижу, где свет".
Он говорит:
"Не много ли вы на себя берете?"
Она замялась и отвечает:
"Я не знаю".
А батюшка говорит:
"То-то и есть! А мы знаем, что на свете должны быть я богатые и бедные, и это так повсеместно".
Она отведает:
"Это, к несчастию, правда".
"Так и нечего бредить о том, чтобы у нас все были равны".
А она вся стынет, и виски себе трет, и шепотом говорит:
"Бредят невольно".
А батюшка говорит:
"Да, бредят невольно, а, однако, и за невольный бред иногда далеко очутиться можно. Не идите против религии".
"Я не иду, я люблю религию".
"А зачем противного желаете?"
"Разве желать в жизни простоты и чтоб не было терзающей бедности противно религии?"
"А вы как думаете! Да Христос-то признавал нищих или нет?"
"Признавал".
"Так что же, вы ему хотите возражать?"
"Я вам отвечаю, а не Христу. Христос сам жил как нищий, а мы все живем не так, как он жил".
Священник встал и говорит:
"Так вот вы какая!" - и оборотился к матери ее и сказал:
"Маргарита Михайловна! Откровенно вам скажу, уважая вас как добрую прихожанку, я с вашей воспитанной дочерью поговорил, но, уважая себя, я нахожу, что с нею, сударыня, не стоит разговаривать. Вам одно остается: молиться, чтобы она не погибла окончательно". Маргарита Михайловна, вся красная и в слезах, извиняется и просит у него прощенья, что это вышло как на смех,
Священник смягчился и отвечает:
"Мне, разумеется, бог с нею, пусть что хочет болтает, теперь этих глупых мечтаний в обществе много, и мы к ним наслышавшись, - но попомните мое слово, это новое, но стоит старого зла - нигилизма, и дочь ваша идет дурным путем! дурным! дурным!"
Маргарита Михайловна ему скорее красненькую, но он не подкупился, деньги под большой палец зажал, а указательным все грозится и свое повторяет:
"Дурным путем, дурным!"
Маргарита Михайловна сама рассердилась и, как он вышел, говорит ему вслед:
"Какой злюка стал!"
А Клавдинька без гнева замечает:
"Вы, друг мой мама, сами виноваты, зачем вы их
беспокоите. Он так и должен был говорить, как говорил".
"А кого же мне на тебя, какую власть просить?" "Ну, полноте, мамочка, зачем на меня власть просить, чем я вам непокорна?"
"В очень во многом, в самом важном ты непокорна:
грубить ты мне не грубишь, но ты не одеваешься сообразно нашему капиталу, чтобы все видели; не живешь, а все с бедностью возишься, а богатства стыдишься, которое твой дед наживал и за которое отец столько греха и несправедливости сделал".
А Клавдинька тут одною рукою мать за руку схватила, а другою закрыла свои вещие зеницы и, как актриса театральная, вдруг дрожащим голосом закричала:
"Мамочка! мама!.. Милая! не говорите, не говорите! Ничего не будем об отце, - так страшно вспомнить!"
"Разумеется, - царство ему небесное, - он был аспид, а я тебя сама избаловала, и зато думала, пусть хоть духовный отец тебя наставит".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29