- Retire-toi, Satan! Отойди, сатана! (франц.).
XXV
Прощаясь с тетей, дама еще выкинула претрогательную штуку, которая была бы в состоянии очень сконфузить тетю, если бы та не была находчива.
Когда тетя простилась и с этою дамою и со всеми нами, и перецеловала всех окружавших ее дворовых женщин и горничных девушек, и уже занесла ногу на спускную ступеньку коляски, - "бывшая" Д* ринулась к ней, как дитя к страстно любимой няньке, и закричала:
- Arretez! Arretez! Остановитесь! Остановитесь! (франц.).
- Что вам угодно, princesse? Княгиня (франц.).
- Вот именно... вот и об этом... Если можно... я могу буду вам это отдать?
Она держала вынутый из кармана капота конверт.
- Что это такое?
- Мой testament... Завещание (франц.). я всех на волю.
- Ах, это надо послать в опекунский совет!
- Да, вот уж это именно вы... Я боюсь сделать именно так, как не надо. Тетя взяла конверт.
- И еще... мне скажите, - проговорила и запнулась Д*: - что я могу буду или нет к вам написать?
- Пожалуйста!
- И вы мне будет писать ответ!
- Непременно!
- Тогда... еще одно... Я могу буду вас попросить...
- Все, что угодно.
- Не пишите мне princesse, а... напишите мне...
- Просто ваше имя?
- Нет!.. напишите мне просто: ты! Тете, вероятно, показалось, что она ослышалась, и она недоумело и тихо спросила:
- Что?
А та ей робко и краснея прошептала:
- "Ты"! я хочу: "ты"!
Тогда тетя вдруг вся вспыхнула, нагнулась к ней, поцеловала ее и сказала ей твердо и громко:
- Хорошо: я тебе напишу "ты" и буду о тебе думать с любовью, которой "ты" стоишь.
Тут и произошло для финала нечто смутившее тетю, потому что бывшая ее соперница и "бывшая" Д* вдруг сжала в своих руках и поцеловала ее руку!..
Но тетя Полли, я говорю, была находчива: она успела взять обе ее руки, и обе их поцеловала и сказала:
- Будь счастлива - и прощай, а то я, пожалуй, при всех разревусь здесь, как дура!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Подозревали тогда, что в мозгу Д* в это время была уже такая путаница, что она не узнавала в тете Полли лицо, некогда ее сильно уязвившее; но это была неправда. Компаньонка этой дамы рассказывала, что, сделав знакомство с тетею, Д* постоянно ею бредила, и искала случая говорить о ней, и всякий разговор заключала словами:
- Что же... ее ведь не любить нельзя... Я его понимаю... Нельзя!..
А когда Д* вскоре после этого умерла, то в мелких вещах, завещанных ею разным лицам, нашли конвертик, ею самою надписанный на имя тети Полли. Он был тщательно-претщательно обвязан шелковым шнурочком и припечатан два раза, и в нем оказался миниатюрный портрет "робковатого" стрелка львов, за которого они когда-то взаимно ненавидели друг друга, и потом, вероятно, обе почувствовали, что ненавидеть друг друга ни за что на свете - не стоит!
Чувствительные люди, которым сделалось известно об этом подарке, были этим очень тронуты и поняли дело так, что миниатюра подарена тете Полли, без сомнения, с тем, чтобы она перешла княжне Вале, которая приходилась слишком сродни тому, чьи черты передавала миниатюра; но тетя как-то всю эту тонкость проманкировала, и о миниатюре не осталось ни памяти, ни следа.
Эта Титания, очевидно, уже не придавала никакого значения миниатюрам прошлых увлечений, которые померкли в лучах озарившего ее великого Солнца Любви, светящего в вечность....
XXVI
Голодный год прошел: злаки взошли, и люди и животные стали сыты. Хлеб созрел необыкновенно рано. В половине июня мужики уже парили в горшках рожь и ели ее немолотую, а к Петрову дню пекли "новый хлеб".
Петров день - это был "наш престол" и "наш праздник". Духовенство обходило с образами приход, пело молебны и собирало "новину". На улице опять "шла гульба", было "сыто и пьяно"; высоко "подмахивали качели", и молодые люди, стеной наступая друг на друга, пели; "А мы просо сеяли!" А другие отвечали: "А мы просо вытопчем. Ой, дид Ладо, вытопчем." А за ручьем на косогоре, где был кабак, разливало: "Наваримте, братцы, пива молодого..."
Пошла опять знакомая струя, но эти звуки, долетевшие в нашу детскую, мне уже не были милы. Я уже рассуждал, что это за "дид", что за "Ладо"? Зачем одни хотят "вытоптать" то, что "посеяли" другие? Я был тронут с старого места... Я ощущал голод ума, и мне были милы те звуки, которые я слышал, когда тетя и Гильдегарда пели, глядя на звездное небо, давшее им "зрение", при котором можно все простить и все в себе и в других успокоить.
Комментарии
Печатается по тексту; Н. С. Лесков. Собрание сочинений, том одиннадцатый, СПб. 1893, с исправлением опечаток по журнальной публикации.
Впервые напечатаны: "Юдоль" - "Книжки "Недели", 1892, э6;
"О "квакереях" (post-scriplum к "Юдоли") - "Книжки "Недели", 1892, э 10. В журнальной публикации "Юдоль" имела подзаголовок "Из исторических воспоминаний". В Собрании сочинений этот подзаголовок снят. При подготовке к изданию 1893 года (XI том Собрания сочинений) в текст "Юдоли" внесено значительное число поправок и вставлены некоторые новые эпизоды. Так, например, в журнальном тексте не было эпизода с бабой-дулебой, которая, разлетевшись по мокрому церковному полу, "наполовину просунулась в алтарь".
Работа над "Юдолью" продолжалась и в процессе печатания одиннадцатого тома. Когда по типографским соображениям уже было неудобно менять текст, Лесков дал два больших примечания к рассказу, о чем говорится в его неопубликованном письме к В. В. Тимофеевой от 6 апреля 1893 года. В этом письме Лесков просит В. В. Тимофееву устроить, "чтобы два прилагаемых листочка были помещены в виде подстрочных примечаний в рассказе "Юдоль". Листок лит А, - пишет Лесков, - надо вставить в том месте, где поп говорит с Кромсаем о псаломщике Павлуше, которого Кромсай пропил (в конце XIII гл..); Здесь ошибка автора. Указанное примечание помещено, как и следует, в конце XII главы. а листок лит Б относится к новой вставке о бабе... которая во время голода "гуляла", а потом служила в земской больнице и говорила, что она "души не погубила" (Рукописный отдел Института русской литературы АН СССР, ф. 425, э 63).
Некоторые из читателей поставили под сомнение возможность появления квакерш в России 1840-х годов. Лесков ответил сомневающимся своеобразной исторической справкой "О квакереях". По выходе одиннадцатого тома, где были перепечатаны "Юдоль" и "О квакереях", рецензент "Русской мысли" подтвердил точность материалов Лескова о квакершах и времени их появления в России.
Во второй части рассказа (образы тети Полли и квакерша Гильдегарды) сказалось увлечение проповедью Л. Толстого, свойственное Лескову в начале 1890-х годов, и рассказ в этой части получил тенденциозный характер. Художественную правдивость образов "полуапокрифичной тети Полли" и еще "менее достоверной англичанки Гильдегарды" подвергает сомнению А. Лесков. См. его книгу "Жизнь Николая Лескова", стр. 33 и 342. Большое общественное значение имеет первая часть "Юдоли", где показаны страдания народа от голода, страшная сила суеверий и "беззлобная жестокость" доведенных до отчаяния голодом крестьян.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28