— О, не зарекайтесь!
— Вы сомневаетесь в моих моральных качествах? Вальдемар сказал чуть раздраженно:
— Я сомневаюсь, устоят ли ваши моральные качества на пьедестале, сложенном из ваших амбиций.
— Что же их может поколебать? — спросила Стефа дерзко.
Вальдемар долго смотрел ей в глаза и сказал, четко выговаривая слова:
— Ваш темперамент, впечатлительность, молодость… и сила духа какого-нибудь мужчины. Эти козыри способны не просто поколебать — свергнуть вас с пьедестала, отыскав слабое место в вашей обороне.
В глазах шляхтича Стефа увидела дикую силу и цинизм, которые ей тем не менее нравились. Она погрузила пальцы в воду и, разбрызгивая блестящие капельки, протянула, словно обращаясь к себе самой:
— Вы чересчур уверены в мужской силе и пренебрегаете нашей.
— Самый надежный панцирь не устоит перед тем, кто охвачен жаждой битвы и сумеет найти ахиллесову пяту. Я это знаю из жизненного опыта.
— А если ахиллесовой пяты не существует?
— Она всегда существует для обладающего волей и энергией: правда, уязвимость ее меняется в зависимости от ума женщины. И отыскать ее порой бывает очень трудно, согласен, но все зависит от мужчины.
Стефа задумалась.
— Я вас убедил? — усмехнулся он.
— Я только слушаю вас и не перечу, но…
— Продолжайте, прошу вас.
— Вы строите свой опыт на собственном триумфе, о котором я наслышана. В ваших словах звучит уверенность в себе. Но неужели вы никогда не сможете потерпеть поражение, хоть однажды? Неужели ваши теории справедливы для всех и каждой?
— Быть может. Я имел дело с очень разными женщинами, а таких, как я, мужчин много. Есть, конечно, женщины, защищенные некой дивной аурой, которая хранит их от нападающего, в то же время зачаровывая его. Их тоже можно победить… но с ними уже нельзя обращаться грубо. В этом их сила.
— Значит, есть исключения! — воскликнула Стефа.
— Они весьма редки. Я повторяю: таких женщин тоже можно победить, хотя и иным способом.
Стефа молчала, глядя на воду и на белые бокалы кувшинок, плавающих на толстых зеленых тарелках листьев. Она потянулась за приглянувшимся цветком, но он оказался слишком далеко. Вальдемар молча подцепил его веслом и подогнал по воде к лодке.
Стефа сорвала кувшинку, улыбкой поблагодарила Вальдемара.
Он смотрел на нее, на ее румянец, на синеватые тени, которые ресницы бросали на щеки девушки, и думал: «Неужели этот цветок окружен аурой? Моя грубость пропадает под взглядом этих глаз… Но я стану сражаться с этим панцирем и пробью его».
Завидев несколько кувшинок, он направил туда лодку. Стефа рвала цветы, бросая Люции. Но девочка была поглощена разговором с Эдмундом — он рассказывал ей о только что прочитанном романе. Расслышав несколько его фраз, Стефа со значением взглянула на Вальдемара и тихо сказала:
— Поплывемте домой.
— Зачем, самая очаровательная пора дня…
— Солнце уже село, почти темно.
— Еще немного…
В этот миг Эдмунд повысил голос, и Вальдемар тоже расслышал его. Глянул на Люцию, потом на Стефу. Она шепнула:
— Вернемся…
Он кивнул и стал разворачивать лодку, но Пронтницкий удерживал руль:
— Пан майорат, мы возвращаемся?
— Возвращаемся!
— Уже?
— Уже!
Стефа усмехнулась, слыша, с какими интонациями звучат голоса обоих.
— Такой прекрасный вечер! — запротестовала Люция.
— Уже поздно, — сказала Стефа. — Мама будет о тебе беспокоиться.
— Да ничего подобного! Это вы, пани Стефа, не хотите больше кататься. Мы могли бы еще поплавать…
— Как скажет панна Стефания, так и должно быть, — сухо бросил Вальдемар.
Люция умолкла, зато Пронтницкий иронически заметил:
— Пани Стефании наверняка стало холодно. Какая жалость, что она не взяла шаль!
Вальдемар грозно уставился на него, но Стефа остановила магната умоляющим взглядом. Он сказал лишь:
— Оставьте ваши замечания про себя и беритесь за руль. Лодка крутится на месте.
Пронтницкий покраснел.
В совершеннейшем молчании они пристали к берегу, где их ждали пани Идалия с паном Ксаверием. Луна освещала парк, блестела на воде серебряной сеткой, подвижной и изменчивой. Благоухали розы, низко над землей горели в кустах огоньки светлячков. Теплый вечер располагал к мечтаниям.
Залитый светом особняк сиял окнами, на каменном полу террасы протянулась полоса света. Светлое платье Стефы покрыли блестящие пятнышки, на волосах играли золотистые нити. Вальдемар шел последним, смотрел на светлую фигуру девушки, упорно размышляя над мучившей его загадкой:
— Чем она меня привлекает? Огонь в чашечке белой лилии…
После ужина, когда все разошлись, Вальдемар прогуливался в парке, окруженный собаками, весело скакавшими вокруг него. Он прошелся по аллеям, побродил над озером и пошел к особняку, глядя на огонек в окне Стефы, задернутом занавеской.
«Что она делает? — думал он. — Молит Бога уберечь ее добродетель или размышляет о нашем разговоре? Да полноте, предчувствует ли она вообще грозящую ей опасность? Догадывается ли о моих желаниях?»
Шляхтич пожал плечами и отравился дальше. Скрипел гравий под его ногами, временами майорат посвистывал псам или гладил которого-нибудь из них. У павильона он задержался, увидев открытое окно, откуда струился свет и слышался негромкий разговор. Вальдемар посмотрел в окно. За маленьким столиком Пронтницкий играл в карты с управляющим Клечем. Пронтницкий, без сюртука, в расстегнутой рубашке, развалившись в кресле, что-то толковал с необычайным пылом. Сейчас он больше, чем когда-либо, напоминал бурша. Вальдемар пошел дальше, бурча под нос:
— Бестия, он мне на нервы действует. И эти карты — новое дело!
Обычно в присутствии майората Пронтницкий терял доброе расположение духа. Он чуял, что оба Михоровских недолюбливают его. Зато Клечу он пришелся по душе и подружился с ним.
Однажды, в конце июня, Пронтницкий с Клечем отправились на луга, где батраки косили траву. Сидя в бричке у кромки леса, оба пана беседовали, часто разражаясь смехом. Засунув руки в карманы, попыхивая папироской, Пронтницкий болтал, тщась поразить жадно слушавшего Клеча своей лихостью и бравадой. Он не минул и Стефы:
— Конечно, женщин на свете куча, да только уметь надо выбирать таких, чтобы у них, кроме мордашки, еще и денежки водились. Вот что главное! Стефа — создание аппетитное, не спорю, сейчас она чуточку завяла, но все равно в голову бьет, не хуже твоего клико. Ну и что с того? За ней папаша дает двадцать тысяч. И все! Да мне бы этого хватило в аккурат на две заграничные поездки, и точка!
— А будь у нее тысяч сто, уж вы бы ее не бросили? — фамильярно поинтересовался Клеч.
— Уж это точно! Хоть скажу вам по правде — чересчур она холодная, чересчур добродетельная. Я пару месяцев был ей почти что женихом, так не поверите — ни поцелуйчика сорвать не удалось, а я ведь настойчивый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28