— Стоп, — приказала птичке Симму. — Зайрем связан? Кто охраняет его?
«Никаких оков, дверь заперта, решетки на окнах. Снаружи трое. У них лампа, но ее запах отпугивает всех насекомых. Они трясут гремящими белыми шестигранными улитками. Я видела однажды такую в траве. Хотела склевать ее, но она оказалась твердая… Думаю, что сама выклюю ему глаза. Почему воронам всегда должно доставаться самое лучшее? «
Симму разозлилась, и птица, почувствовав это, забилась в страхе, закричала.
Женщины у Святилища услышали птичку. Они засуетились.
— Если воробей кричит ночью — это знамение…
Симму они не видели, лишь белое мерцание, проскользнувшее сквозь рощу. Девушка вновь была нагой, как в прежние дни, проведенные с демонами, только повязка скрывала ее волосы.
Несколько часов ждала Симму у стены храма. Ночь казалась бесконечной, черной перчаткой сжимала она землю, оставляя взамен лиловое дыхание тайны. Один раз мимо Симму прошел один из послушников. Встав у куста, он, смущаясь, справил нужду и скороговоркой пробормотал молитву, прося у богов прощения. Симму возненавидела его, и ее ненависть вонзилась меж лопаток монаху, словно клинок. Жертва бросилась прочь, не понимая, что случилось, почему бежит.
Когда ночь полностью вступила в свои владения, Симму слилась с ней. Она снова стала почти мужчиной. Цепляясь руками и ногами за стену, она полезла через нее, как часто делала, будучи мальчиком.
«Тебя заточили в храме, любимый? Разве им удавалось когда-нибудь удержать нас?»
Глава 9
Симму не знала, что Зайрема нельзя убить, что он неуязвим. Тот и сам не знал этого. Львы, сломанное копье — все это казалось полузабытым сном, хотя и остался связанный с ними ужас. Теперь Зайрем в одиночестве сидел в темном каменном чулане, смирившись с тем, что завтра на рассвете умрет. Он думал об этом с какой-то ненавистью. Зайрем снова превратился в молчаливого ребенка, неспособного опровергнуть несправедливое обвинение в ужасном, непостижимом преступлении. А все дело в том, что он чувствовал себя по-настоящему виноватым.
Во дворе, где росло кривое мертвое дерево (это был Двор Грешников, и сюда редко кто заходил из монахов), два послушника, поставленные охранять Зайрема, играли в кости. Монах средних лет наблюдал за ними. Играть разрешалось, поскольку играли мальчики не на деньги, а на засахаренные фрукты. Но сегодня монах казался слишком встревожен, чтобы внимательно следить за игрой. Грех, совершенный Зайремом, поверг его в мучительные раздумья. Немолодой монах попытался вызвать в сердце Зайрема слезы сожаления, хоть какой-то признак того, что тот мучается, — чтобы боги получили с кровью и раскаяние Зайрема. Но сердце юноши молчало.
Утром этот монах собирался сказать палачу: «Бей без пощады. Бей так, чтобы его проняло до глубины души. Чем мучительней будет агония, тем скорее боги даруют ему прощение». В храме были три плети: одна окована железом, другая — бронзой, а третья — полностью металлическая. Обычно, прежде чем пустить в дело, ее раскаляли докрасна на жаровне.
Послушники играли в кости. Сидевший за столом слева прошептал:
— Ставлю засахаренную айву, что Зайрем будет кричать. Шесть против одного, что он закричит после первого же удара плети. У него нет жира, чтобы смягчить удары.
— А я говорю, что закричит он только на десятом ударе, а сознание потеряет на пятнадцатом.
Бросили кости. Выпала полустертая четверка.
— Значит, на четвертом ударе.
— Или вообще не закричит.
Монах встревоженно окинул взглядом стену. На мгновение ему показалось, что наверху мелькнула какая-то тень — светло-серый кот с горящими глазами. Но больше он ничего не разглядел.
— Скажи-ка мне, чем это ты обмотал мои ноги? — ворчливо поинтересовался страж, сидящий слева, — То же самое я хотел спросить у тебя. Оба заглянули под стол. В неясном свете тусклой лампы они разглядели веревку, связывающую их и блестящую, словно змеиная чешуя. С губ их уже готов был сорваться визгливый крик, ведь это настоящая змея обвила их своими кольцами, но слова застряли у них в горле, когда перед собой на столе они увидели раскачивающуюся кобру.
— Не двигайтесь, — хрипло прошептал монах, чьи ноги тоже оказались связанными. — Это второй выродок, Шелл, наслал на нас змей.
Трое монахов, обливаясь потом, наконец увидели Шелла, который легким шагом пересек двор. Волосы его были повязаны лоскутом материи. Он бросил на тюремщиков Зайрема только один взгляд, полный неприязни и отвращения.
Шелл скользнул мимо стола, и три пары настороженных ушей уловили странное шипение. Оцепенение, охватившее благочестивых людей, походило на мутную пелену — на кошмар, наполненный отвратительными видениями.
Стражи Зайрема лежали на земле — немощные, стонущие, и тела их дергались, словно в судорогах. Симму легко и нежно — как это делали эшвы — прикоснулась к замку на двери каменной темницы, и дверь, словно заговоренная, открылась.
Зайрем не обернулся. Он вообще не сделал ни единого движения. Симму подошла к нему и запустила руку в черную гриву волос, сжала их — жестко и больно — и запрокинула голову юноши так, чтобы их глаза встретились. Зайрема уже держали однажды вот так, за волосы, когда он болтался в воздухе внутри огненного колодца.
Юный монах изменился. Никакой мягкости, никакой радости. Лицо его выражало лишь ненависть и муку. Глаза мрачно сверкали. Он вскочил на ноги и сжал руку Симму, словно железными тисками. Когда, наконец, он обрел дар речи, то в его словах не было ни признательности, ни любви.
— Ты разрушил мою жизнь, ты убил во мне то хорошее, что было или могло быть. Ты омерзителен и отвратителен. Ты толкнул меня в грязь. Нет, я не огорчаюсь, что ты бросил меня после того, что произошло. Я не скорблю ни о лжи, ни о смерти. Но ты, проклятая ползучая тварь… Не знаю, как сумел ты обмануть меня, но знаю лишь одно — никогда тебе не быть рядом со мной!
Сказав так, Зайрем опять опустился на пол и уронил голову на грудь. Потом глухим голосом добавил:
— Но не только ты… Здесь есть и моя вина. Оставь меня, позволь мне быть самим собой. Старые люди говорили, что я должен принадлежать демону, Владыке Ночи.
— Что же, тогда будь счастлив, — произнесла Симму, найденыш эшв, и звук ее голоса разрезал воздух, как сверкающий нож. — Демоны и люди — как море и песок. А тот, кого вы зовете Князем демонов, — закваска в тесте, из которого испечен хлеб этого мира.
Зайрем окаменел, услышав это. Новая мука сменила старую боль.
— Значит, и в самом деле демоны существуют?
— Конечно…
— И это тебя я считал своим другом — тебя, посланника демонов! Чему тут удивляться! Это ты завлек меня в пучину ночи!
Симму потеряла дар речи. Вместо языка заговорили ее глаза — слезы брызнули из них, но лицо оставалось холодным и презрительным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112