Он дождался, пока оделась Мария Тихоновна, нетерпеливо натягивая поводок, вышел из парадной во двор, и в глаза ему ударило светом: сияло солнце, белым сверкала земля. Это белое жгло холодом лапы, оно манило, пугало, пахло свежестью, новизной. Брем прищурился, задышал, зафыркал, сунул в снег черный, пуговкой, нос и вдруг рванул поводок и ринулся вперед, на волю, туда, где расстилалось ковром это белое и блестящее.
Он ворвался на жгучий снежный ковер и полетел по нему, прижав уши, дрожа он неведомого доселе восторга. Зимнее солнце слепило глаза, ветер пронизывал мягкую шерсть, горели от снега лапы. Он знал, что ему попадет, но ничего не мог поделать с тем великим чувством свободы, которое затопило его, как огромное и блаженное ледяное море, потребовало от него рывка, бега.
Наказание было чудесным продолжением счастья.
Когда, набегавшись, он стал нарочно вертеться вокруг хозяйки и она словила его, он получил такую снежную, ванну, о которой и не мечтал.
- - Вот я тебе покажу, как бегать, - посмеиваясь, проворчала Мария Тихоновна, подняла Брема высоко в воздух и бросила его с размаху в рыхлый молодой снег, собранный в кучу старательным дворником.
Визжа от восторга, Брем вылез, отряхиваясь, и залился возмущенным лаем: "Так нечестно, нечестно!
Так с собаками не поступают!" Мария Тихоновна, как всегда, отлично его поняла.
- Да будет тебе, притвора, сам небось рад до Смерти... Ну пошли, что-то я устала сегодня... Тяжелым ты стал, однако...
И они, довольные снегом, прогулкой, друг другом, отправились восвояси. Они медленно поднимались на свой невысокий третий этаж, и вдруг Мария Тихоновна остановилась и схватилась обеими руками за перила: "Погоди, Бремушка, передохнем..." Что-то в ее шепоте напугало Брема, и он, с тревогой на нее поглядывая, тихонечко заскулил.
Мария Тихоновна смотрела прямо перед собой, лицо ее было белым и строгим, и Брем заплакал - жалобно, громко: не хотел он такого лица!
Открылась дверь, выглянул сосед по площадке: "Что с вами, Мария Тихоновна?" Выскочили еще какие-то люди, стало шумно и беспокойно: пахло незнакомо и странно, звенели ключи, хлопали двери, ходили женщины в белых, как этот первый снег, халатах, плескалась вода в стакане.
Мария Тихоновна лежала смирно и отстранение, а Брем забился под диван, в самый дальний и темный угол, чтобы на всякий случай быть рядом.
Когда все ушли, он выбрался из-под дивана, поставил на постель передние лапы и заглянул хозяйке в лицо. И она, уже в полудреме после укола, приоткрыла глаза и ответила на его преданный взгляд: "Все в порядке, Брем, я буду спать..."
Она заснула спокойно, потому что возле нее был Брем, "а он лег на коврик и стал ждать Наташу, прислушиваясь к дыханию Марии Тихоновны. Иногда он поднимался, ставил на постель мохнатые лапы, смотрел, как она спит, и тихо возвращался на место. В три часа он молча и быстро выбежал в коридор навстречу Наташе и так же молча и быстро повел ее к Марии Тихоновне...
Почти два месяца хозяйка пролежала в постели, и Брем -.нес бессменную вахту: дремал, когда спала она, смирно сидел в ногах, когда она читала, помахивал хвостом, повизгивал и ворчал, отвечая на всевозможные ее рассуждения, слушал вместе с ней радио, а по вечерам смотрел телевизор.
Нельзя сказать, что все это ему нравилось, что он полюбил, например, телевизор, как некоторые другие собаки.
Ничего подобного! Ему по-прежнему хотелось бегать по собачьей площадке, знакомиться, ссориться и мириться с другими псами, нюхать снег и чужие следы, а главное - драться с Шуркой, но Мария Тихоновна попала в беду, и он оставался с ней. Никто его этому не учил, никто ни к чему не призывал, откуда-то Брем сам знал это, он это почувствовал в тот страшный миг, когда хозяйка застыла на лестнице и он завыл и залаял, призывая на помощь.
Он болел вместе с Марией Тихоновной, уставая ужасно. Так же как она, неподвижно и тихо лежал он в спальне и отлучался лишь для того, чтобы попить воды из своей белой мисочки. Зато когда появлялась Наташа, Брем начинал носиться по комнате, нервно лаять и хватать ее за ноги, он тащил к ней свою любимую игрушку - голубого резинового зайца - и требовал немедленно с ним играть, вне себя от радости, он прыгал выше и выше, еще выше, отрываясь от пола мгновенно и без разбега, сразу, как вертолетик, лапы и хвост лихо взлетали над покрытым клеенкой столом. Сдав дежурство, Брем снова становился молодым сильным псом, обуреваемым жаждой жизни. Он буквально волочил Наташу к собачьей площадке, поскуливая от нетерпения, ждал, когда отцепит она поводок, и тогда кидался в бой, в яростную потасовку.
Потом они возвращались домой. Наташа, подвязав лентой длинные волосы, гремела ложками и кастрюлями: готовился ужин. Брем получал мозговую косточку - самое вкусное, что есть на свете, - тут же тащил добычу к дивану - там, рядом с бабушкой, уже сидела Наташа, - и они втроем ужинали. На него ворчали лишь для порядка:
"Ну зачем ты ее принес?" На самом деле они любили провести вечер вместе. Перед тем как сесть за уроки, Наташа ласкала Брема.
- Откуда ты у нас такой умный? - спрашивала она, поставив его перед собой на задние лапы. - Такой красивый, великолепный, такой великий пес самый умный на всей земле, в Галактике и системе Галактик... - Наташа просто жила астрономией, верила, что скоро будет изучать звездное небо всерьез, в университете.
- Ну уж, даже в системе, - сомневалась Мария Тихоновна.
А Брем деликатно от Наташи высвобождался: что за глупости, в самом деле, стоять на двух лапах, когда у него есть четыре?
- Нет, бабуль, вот скажи, ведь правда, он очень умный?
- Правда, правда, - посмеивалась бабушка. - Все дворняги такие: в сто раз умнее породистых...
В душе Мария Тихоновна тоже гордилась Бремом, тоже считала его и красивым, и умным.
- Он не дворняга, - возражала Наташа. - Его мать наполовину болонка...
Брем лежал у ее ног в классической собачьей позе - вытянув передние лапы, высоко и гордо держа голову, - лежал и слушал себе похвалы.
***
Наступила весна, и Мария Тихоновна наконец выздоровела. Купили плитку, чтобы не дышать газом, в доме снова запахло вкусным. Днем Мария Тихоновна, сидя на, табурете, чистила лук и картошку, а Брем лежал на солнечном горячем пятне и благодушно за ней наблюдал, сделав маленькие сонные глазки.
- Вот придет Наташа, и будем обедать, - говорила Мария Тихоновна, - а уж потом вы отправитесь погулять. А вечером, молодой человек, придется вам искупаться: ничего не поделаешь, братец, - весна, грязно на улице.
Брем слушал знакомый голос и щурился от удовольствия, от того, что в голосе том нет уже печали и слабости. Против купания он, в общем, не возражал, но любил принимать обиженный вид, когда Наташа мылила его шерстку, быстро и ловко окатывала теплой водой из душа, вытирала махровым полотенцем.
1 2 3 4 5 6